— А теперь ближе к делу, — торопливо сказала сестра Джоан. — Епископ Гардинер организовал ваш перевод из Кембриджского братства в Дартфорд. У меня на этот счет возражений нет. Брат Ричард, я распоряжусь, чтобы все бухгалтерские книги были переданы вам завтра же. — Она кинула взгляд на его светловолосого спутника. — А вы, вероятно, брат Эдмунд? — (Он кивнул.) — Лазарету монастыря в Стэнхаме уже много лет требуется фармацевт, да и знания сестры Рейчел, которая заведует у нас в монастыре лазаретом, тоже далеки от совершенства. Если вы хоть вполовину настолько умелы, как пишет епископ Гардинер, то окупите все затраты по своему содержанию.

Брат Ричард поморщился. Это был не самый вежливый способ приветствовать новых членов обители. Однако на лице самого брата Эдмунда не отразилось никаких эмоций.

— Да, настоятельница, — только и ответил он.

— У меня сундук, который необходимо отнести в покои, отведенные братьям, и лошадь — для нее требуется место в конюшне, — сказал брат Ричард. — Мы приехали в повозке; этих лошадей следует накормить и напоить, прежде чем они отправятся назад. И возницу тоже нужно покормить.

Настоятельница Джоан пожала плечами:

— Этими делами занимается привратник.

— Ваш привратник продемонстрировал полную несостоятельность, когда мы приехали.

Она закатила глаза:

— Да, настоятельница Элизабет много лет потворствовала Джейкобу, а теперь от него практически нет никакой пользы. После похорон я первым делом уволю его и найму кого-нибудь помоложе.

От слов новой настоятельницы меня пробрала дрожь, но в глазах брата Ричарда я увидела огонек уважения с оттенком зависти.

— Теперь, что касается вас, сестра Джоанна Стаффорд. — (Внутри у меня все сжалось.) — Епископ Гардинер приказал мне принять вас назад в монастырь. Он сказал, что следствие против вас прекращено и вы не виновны ни в каких преступлениях. — Она помолчала, а потом продолжила: — Однако, на мой взгляд, вы очень даже виновны. Вы нарушили обет послушания и чести, пренебрегли священным правилом затвора. Вы стали причиной порицаний и подозрений в наш адрес — подумать только: дартфордская послушница ведет себя подобным образом! — в столь трудное для всех нас время. Епископ Гардинер пишет, что вы не подлежите никаким допросам в связи с вашим пребыванием в Тауэре, что это должно быть предано забвению. Но имейте в виду: моим доверием вы не будете пользоваться никогда. Вот смотрю я на вас сейчас и сомневаюсь, что вам вообще будет позволено принести полный обет и стать Христовой невестой.

Я стояла, уставившись в пол. Все мое тело болело, словно у побитой собаки.

— Сестра Агата, отведите ее. Пусть переоденется в хабит, прежде чем войдет в спальню.

— Да, настоятельница, — покорно сказала сестра Агата.

Лицо мое горело. Я последовала за сестрой Агатой по коридору. Мне хотелось скрыться от нее, убежать прочь из Дартфордского монастыря. Я не могла смотреть в лицо монахиням и послушницам. Невыносимо было здесь оставаться под таким гнетом ненависти. Я предпочла бы побираться на дороге.

Мы дошли до кладовки, и сестра Агата выдала мне послушнический хабит. Я надела его, снова ощутив на теле грубую ткань. Как давно это было… И вот наконец на мне опять белое одеяние и коричневый пояс доминиканской послушницы.

Но я чувствовала себя такой недостойной, что закрыла лицо руками.

Сестра Агата неловко погладила меня по плечу:

— Для вас это, вероятно, было потрясением — смерть настоятельницы Элизабет? Ведь вы были близки с ней, правда?

Я кивнула, донельзя благодарная за эти слова сочувствия.

— Я рада, что вы вернулись к нам живой и невредимой, — сказала она.

В горле у меня запершило.

— Боюсь, настоятельница Джоан не слишком довольна моим возвращением.

— Наша новая настоятельница — женщина весьма решительная. Но иначе нельзя: она принимает на себя новые обязанности в трудные времена, — ответила сестра Агата. — И неизвестно, как себя вести: у нее ведь даже нет напутственного письма настоятельницы Элизабет.

— Напутственного письма? — выдохнула я.

— Да, это священная традиция Дартфордского монастыря — оставлять преемнице послание, предназначенное только для нее одной. И настоятельница Элизабет тоже написала такое письмо. Я сама видела, как она его составляла. Но сегодня утром, когда выяснилось, что наша святая начальница ушла в мир иной, завещания нигде не обнаружили. По приказанию настоятельницы Джоан кабинет несколько раз обыскали. Но письмо бесследно исчезло.

18

Я провела в Дартфорде двенадцать дней, а на тринадцатый меня попытались сосватать. Дело было так.

В четверг после обеда я, как обычно, вызвалась отнести детям Вестерли корзину с оставшейся едой. Их мать Леттис, добродушная и трудолюбивая женщина, жившая на окраине городка, долгое время была у нас в монастыре прачкой. Приблизительно за месяц до моего возвращения в Дартфорд она тяжело заболела. С каждым днем бедняжке становилось все хуже, и теперь она лежала в лазарете почти без сознания. Ее дети и раньше были в монастыре всеобщими любимцами. Теперь же они проводили здесь целые дни напролет. Непорядок, конечно, но ни у кого не хватало духу прогнать малышей.

Вот уже неделю я добровольно носила им еду: мне всегда нравилось общаться с ребятишками. Кроме того, я хоть на время избавлялась от общества монахинь, которые относились ко мне с нескрываемым осуждением. Когда епископ Гардинер в Белл-Тауэре обсуждал со мной возможность возвращения в Дартфорд, я так жаждала служить Господу именно здесь, дабы и впредь искать вместе с сестрами благодати в молитве и смирении. Я тогда как-то не думала, что хорошее отношение основывается прежде всего на доверии. Однако теперь, когда добрая настоятельница Элизабет умерла и была похоронена под алтарем Дартфордской церкви рядом со своими предшественницами, я лишилась в монастыре не только покровительницы, но и доверия.

В то самое утро, после торжественной мессы, я исповедовалась вместе с другими сестрами. Никогда еще исповедь не была для меня так мучительна. На следующий день после возвращения я тоже покаялась во всех грехах, совершенных на Смитфилде и в Тауэре. Разумеется, ни тогда, ни теперь я ничего не сказала о поручении Гардинера, хотя и понимала, что совершаю великий грех. Но, опасаясь за жизнь отца, я поклялась епископу не говорить об этом никому, включая и нашего бедного старого брата Филиппа, исполнявшего в монастыре роль капеллана и исповедника.

До чего же тяжело было в тот день у меня на душе, когда я несла детям корзину с едой. Толкнув дверь кладовки, я вышла в огород, затем прошла через сад, за которым стояли сарай и монастырская пивоварня.

— Эй! — позвала я ребятишек. — Вы где?

— Мы здесь, сестра Джоанна! — Маленькие Вестерли появились передо мной, словно призраки, возникшие прямо из кустов.

Я подняла корзинку с едой. Первым до меня добежал Гарольд — крепкий, коренастый мальчуган лет шести. Потом появилась самая младшая — проказница Марта. Ей было не больше четырех, и в руках она сжимала куклу. Последней к нам присоединилась девятилетняя Этель. Ее лицо омрачала вполне понятная грусть: девочка была достаточно взрослой, чтобы предвидеть, что вскоре их жизнь изменится к худшему.

Ребятишки с жадностью набросились на еду, а я тем временем разглядывала их: сегодня они были более чумазыми и растрепанными, чем обычно. Из спутанных волос Марты даже торчала веточка.

— Этель, когда вы в последний раз были дома? — спросила я.

Я подозревала, что ночуют они в одном из монастырских зданий неподалеку, чтобы быть поближе к матери. Спать на улице ребятишки не могли — было слишком холодно. И потом, вспомнила я, прошлой ночью шел дождь, а одежда на них была сухой.

Этель, как раз засовывавшая в рот громадный кусок хлеба, лишь пожала плечами.

— Вот что, мои дорогие, — заявила я. — Так дело не пойдет. Вы должны ночевать вместе с отцом.

— Но его никогда не бывает дома, сестра, — тоненьким голоском сказал Гарольд.

Я вопросительно посмотрела на Этель.

— Папа снова уехал в Лондон, — пробормотала она. — Он говорит, что в Дартфорде для старьевщика совсем нет работы.

Я села на пенек, посадила себе на колени Марту и попыталась вытащить веточку из ее волос. Девочка мужественно терпела, хотя я чувствовала, что ей больно. Одной рукой малышка сжимала тряпичную куклу, а другой гладила грубую ткань моего хабита. Когда мне удалось наконец вытащить веточку, она повернулась, посмотрела на меня и спросила своим звонким голоском:

— А ты выйдешь замуж за папу, когда наша мама умрет?

— Да-да! Пожалуйста! — захлопал в ладоши Гарольд. — Мы хотели тебя попросить, Джоанна! Мы так любим тебя! Пожалуйста, стань нашей новой мамой!

Я ласково погладила Марту по плечику.

— Нет, дети, — произнесла я как можно более мягко. — Вы знаете, что я всегда буду вам помогать, но замуж я выйти никак не могу. Я ведь послушница и должна жить здесь, в Дартфорде.

— Я же говорила вам, что сестра Джоанна не согласится, — сказала Этель. Но по тому, как предательски задрожала у старшей девочки нижняя губа, я поняла, что и она в душе тоже надеялась на это.

— Наш папа очень добрый, — не сдавался Гарольд.

— Я не сомневаюсь, что ваш отец — прекрасный человек, но я никогда не буду ничьей матерью или женой, — ответила я.

Этель, прищурившись, посмотрела на меня и поинтересовалась:

— А когда монастырь закроют?

Даже ребятишки не верили, что у Дартфорда есть будущее. Это потрясло меня. Случалось, что за работой или за молитвой я забывала об угрозе, нависшей над монастырями. Мне, как никому другому, было известно, насколько велика опасность. Но, следуя проторенным путем послушниц и монахинь, моих предшественниц, которые несколько веков жили и умирали по правилам, учрежденным святым Бенедиктом, я не могла себе представить, что однажды все закончится. Однако сейчас я вдруг почувствовала, как мною овладевает паника. Бездушная армия Кромвеля наступала с каждым днем.

— Ешьте, мои хорошие, — сказала я детям. — Мне потом нужно отнести корзинку обратно.

Когда они закончили обедать, я по очереди обняла всех троих, чтобы смягчить горечь отказа. Этель была в моих руках как колючая веточка.

В монастыре стояла тишина. Каждый занимался тем, что было ему поручено. Почти все дела — от ухода за садом до выпечки хлеба, от пивоварения до изучения латыни — в Дартфорде выполняли от полудня до пяти часов. Все ждали, что теперь работы прибавится. Покойная настоятельница Элизабет содержала Дартфорд в образцовом порядке, но ее преемница, похоже, задалась целью сделать наш монастырь лучшим в Англии. Сестры, которые учительствовали, не освобождались от физического труда. По традиции местные девочки из хороших семей посещали днем занятия в нашем монастыре. Правда, теперь их осталось только восемь, то есть в три раза меньше, чем раньше.

В мои обязанности входила работа за ткацким станком. И я поспешила по южному коридору в гобеленную, расположенную рядом с монастырской библиотекой. Дверь в библиотеку оказалась приоткрытой. Помещение это тщательно оберегалось, потому что часть рукописей находилась в довольно ветхом состоянии. Здесь хранилась ценнейшая коллекция книг; читали их в смежной комнате. С самого первого дня пребывания в Дартфорде эта библиотека была для меня излюбленным местом отдохновения. Лишь немногие из английских женщин умели читать, в основном придворные дамы. Но даже для них чтение было нелегкой наукой: они осваивали ее, чтобы произвести впечатление в обществе. В монастырях обучали чтению с иной целью — чтить Христа. Но ведь образование было еще и путем к более полному пониманию духовного мира, к совершенствованию наших умов. Для меня чтение книг в Дартфордской библиотеке было великой радостью, настоящим чудом.

Открытая дверь насторожила меня: библиотека редко оставалась без присмотра. Я никогда не видела, чтобы в середине дня, когда все сестры заняты работой, дверь туда была не заперта.

Я заглянула внутрь — никого. Хотя на столе посреди комнаты горела свеча — вдали от книг, чтобы исключить опасность пожара. Видимо, кто-то зажег свечу, а потом вышел. Глубоко вздохнув, я решительно вошла внутрь.

За все это время я так ничего и не узнала о короне Этельстана, не раздобыла совершенно никаких сведений, которые могли бы оказаться полезными епископу Гардинеру. Когда за мной не приглядывали бдительные сестры — а такое случалось нечасто, — я внимательно изучала монастырь: не обнаружится ли какой подсказки. Мне представился случай осмотреть драгоценности, лежащие в большом нарядном сундуке за алтарем, но среди них не было ничего, напоминающего корону. Я заглядывала в каждую комнату в поисках чего-нибудь примечательного, не побывала только в покоях новой настоятельницы. Однако поиски мои так и не увенчались успехом, а между тем до даты, установленной епископом, — Дня всех усопших верных — оставалось меньше недели. Пока что я могла сообщить ему лишь о таинственном исчезновении письма, которое покойная настоятельница Элизабет написала своей преемнице. Разумеется, первым делом приходило на ум, что письмо было украдено. Но ведь в частные покои умирающей настоятельницы имели доступ только монахини, а мысль о том, что такой поступок могла совершить одна из дартфордских сестер, казалась мне настолько дикой, что я гнала ее прочь. Но с другой стороны, а куда оно могло деться?

Вероятность того, что я найду пропавший документ среди книг, была крайне мала. Но возможно, мне удастся узнать что-нибудь об основании и предыстории Дартфорда. Что именно? Да любые сведения, которые могли бы объяснить, почему король решил спрятать корону именно здесь. Надеюсь, тогда я сумею догадаться, где ее следует искать.

Я просматривала обложки книг. Большинство из них, конечно, были духовного содержания, как, например, «Зеркало Богородицы» или «Книга злонравия и добродетели». В монастыре имелись три особо ценных иллюминированных манускрипта, аккуратно переписанных монахами. Но основой основ коллекции были сочинения монахинь Доминиканского ордена: святой Екатериной Сиенской, святой Маргариты Венгерской и других.

Никаких книг об основании Дартфордского монастыря я не обнаружила.

И решила пролистать несколько трудов на общие темы. И снова ничего интересного: один был посвящен юридическим тонкостям заключения контрактов, другой — правлению первых Плантагенетов… А потом я увидела ее! Тонкую книжицу в темно-коричневом переплете под названием «От Каратака до Этельстана». Я потрясла головой, не в силах поверить, что на обложке и впрямь написано это имя.

Дрожащими руками я открыла книгу. Наскоро пролистав, поняла, что это сочинение повествует о ранней истории Англии. Еще в I веке от Рождества Христова кельтский правитель Каратак боролся с римским императором Клавдием, который завоевал наш остров. Далее рассказывалось о владычестве римлян, закате цезарей и их уходе из Англии, после чего описывались саксонское вторжение и борьба с датчанами-викингами. Книга показалась мне весьма незатейливой. Я пролистала ее до последней главы, посвященной королю Этельстану.

...

«После смерти Этельверда в 925 году наследовал ему Этельстан, его единокровный брат, хотя и рожденный наложницей. Многие королевства противостояли Этельстану. Не дремали и датчане. Они послали корабли, чтобы снова захватить Йорк, и организовали заговор, собираясь двинуться на юг. Они разорили множество деревень и повсюду, по своему обыкновению, творили ужасные жестокости. Не только датчане, но и скотты хотели захватить наши земли.

В первый год саксы не были довольны своим новым королем. Говорили, будто бы младший брат Этельстана, Эдвин, вместе со знатью строит против него коварные замыслы. Эдвин был схвачен, но поклялся перед священнослужителями в своей невиновности. Однако Этельстан не поверил брату: он посадил Эдвина в лодку без паруса, не дав ему ни еды, ни воды, и отправил в открытое море. Больше той лодки никто не видел».

Я содрогнулась, представив себе, что чувствовал молодой изгнанник. Одинокий, испуганный, он умирал в лодке от голода и жажды. Этот король Этельстан был на редкость жестоким. Я продолжила чтение:

...

«Этельстан впоследствии раскаялся в убийстве брата. Он был могущественным властителем, безжалостным к врагам, но во всем остальном — человеком богобоязненным и добродетельным. Каждый день он троекратно выслушивал мессу. Этельстан основал множество монастырей и во всем христианском мире был известен как собиратель святых мощей».

— Вы любите читать, сестра?

Я вскрикнула от неожиданности и выронила книгу, она со стуком упала на пол.

В нескольких дюймах от меня стоял брат Ричард. Я так увлеклась чтением, что не заметила, как он появился.

— Я вас напугал? — спросил молодой человек.

— Да. — Голос мой дрожал. «Надо успокоиться, а то брат Ричард заподозрит неладное».

— Я рад, что здесь такая превосходная библиотека, хотя и маленькая. Ее собирали почти два века, — сказал он покровительственным тоном.

— Да, брат. — Мне удалось взять себя в руки. Я нагнулась и подняла книгу.

— Позвольте поинтересоваться, что вы читаете?

Я показала ему.

— Да, о тех временах мало что известно, — сказал брат Ричард, перелистав несколько страниц. — Римляне… кельты… саксы… Альфред Великий. — Он помедлил. — И его внук король Этельстан.

Брат Ричард закрыл книгу, но не вернул ее мне.

— А у вас необычные интересы, сестра Джоанна.

Я чуть поклонилась и с колотящимся сердцем, чувствуя, как его глаза сверлят мне спину, вышла из библиотеки.

Я поспешила присоединиться к своим подругам-послушницам, которые уже вовсю трудились в гобеленной. Сестра Кристина и сестра Винифред прекратили работу, когда я второпях опустилась на свое место за большим ткацким станком. Второго такого станка не было ни в одном английском монастыре; большинство гобеленов изготавливали в Брюсселе. В начале века дальновидная настоятельница Дартфорда приобрела этот станок и подготовила для него специальное помещение: с большими окнами, через которые проникало больше света, чем в любой другой комнате. Чтобы изготовить один гобелен длиной в пять футов, три ткачихи должны были, сидя бок о бок, работать здесь целый год.

Я оглядела других послушниц. Они все были такие разные. Сестра Кристина — высокая, костлявая, с пронзительным взглядом. Благочестие ее не знало границ. Несмотря на устрашающую наружность, душу сестра Кристина имела нежную. И умела замечать то, чего не видели другие. Сестра Винифред ростом была гораздо меньше нас с сестрой Кристиной. Она выглядела еще совсем ребенком: большие светлые глаза на личике, по форме напоминающем сердечко. Пожилые монахини нередко баловали ее. Но я видела, что сестра Винифред не боится трудной работы. Кроме того, она была девушкой решительной, чего никогда не следовало сбрасывать со счетов.

В тот день сестра Кристина посмотрела на меня весьма холодно: она, казалось, никак не может простить мои прегрешения против Дартфорда. А вот сестра Винифред улыбнулась мне. Вероятно, на ее дружбу я еще могла надеяться.

Я не сомневалась, что сестра Агата, которая сидела на возвышении и наблюдала за работой послушниц, сейчас сделает мне выговор. Но она словно бы и не заметила моего опоздания: лицо ее бороздили морщины тревоги, а глаза смотрели взволнованно. У нее за спиной хрупкая и изящная сестра Елена, заведовавшая гобеленной, сортировала шелка. Она тоже промолчала, но ничего удивительного в этом не было, потому что за последние три года сестра Елена вообще никому не сказала ни слова.