Настоятельница Элизабет получила с континента специальное разрешение, согласно которому сестре Елене позволялось остаться с нами, хотя она не пела псалмы и не молилась вслух. Она приняла обет молчания, узнав, что ее старший брат, монах, отказавшийся под присягой признать Акт о супрематии, был казнен, а труп его выставлен на позор в Тайберне. Вначале, когда король ополчился против нашего образа жизни, некоторые отважные монахи, братья и настоятели воспротивились ему. Их наказали с варварской жестокостью. После этого большинству монахов пришлось все-таки признать Акт.

Сестра Елена, словно компенсируя вынужденное молчание, все силы свои вкладывала в гобелены, которыми занималась вот уже целых двадцать лет. Мастерицей она была редкой: ее полотна, самобытные и изысканные, никого не оставляли равнодушным. Я приехала в монастырь, будучи уже опытной вышивальщицей. Мать научила меня искусству самых сложных петель. Но гобелены в монастыре не вышивали: мы их ткали с помощью катушки, которую просовывали туда-сюда через натянутые нити основы. Сестра Елена научила меня ткать быстро, но аккуратно, показала, когда следует нажимать на станке педали. Но главная миссия сестры Елены заключалась в том, что именно она предлагала сюжет для каждого нового гобелена, определяла, какую историю он должен рассказывать. Будучи талантливой художницей, сестра Елена сначала делала карандашом набросок рисунка, который мы должны были воплотить на гобелене, а потом писала красками на картоне эскиз в натуральную величину. Прежде чем послушницы начинали работу над очередным гобеленом, эскиз этот нарезали вертикальными полосами и прикрепляли с другой стороны в качестве образца.

Гобелен, который мы делали сейчас, был готов уже больше чем наполовину. Просовывая туда-сюда катушку, я думала не о работе, а о книге, случайно обнаруженной в библиотеке. Этельстан оказался реальным человеком, королем, хотя и правившим очень и очень давно. Корона у него и в самом деле, вероятно, была. Но вот зачем, интересно, корону эту впоследствии понадобилось прятать в Дартфорде? Монастыри существовали в Англии и в те далекие, смутные времена. Между прочим, в книге упоминалось, что Этельстан сам их основывал. Почему же Эдуард III не воспользовался одним из них, чтобы спрятать корону, а, как сказал епископ Гардинер, построил заново Дартфордский монастырь?

Тут я вспомнила, как крепко вцепился брат Ричард в эту книгу, когда увидел ее у меня. Он определенно знал, кто такой Этельстан, хотя тот и был полулегендарным правителем, родившимся в самом конце первого тысячелетия.

Тут из передней части комнаты донесся какой-то звук, больше похожий на стон. Это всхлипнула сестра Агата. Из ее близко посаженных глаз текли слезы.

Послушницы переглянулись, не зная, что делать.

Заговорила, как и полагалось, сестра Кристина — она была старшей из нас.

— Вы, случайно, не заболели, сестра? — поинтересовалась она.

Сестра Агата, словно рассердившись, покачала головой.

— Это несправедливо, — заговорила она сквозь слезы. — Вам-то хорошо: вы молоды, у вас есть богатые родители, которые всегда примут вас обратно в семью. А мне деваться некуда! Все мои родные умерли, а своих денег у меня нет.

— Что вы имеете в виду? — спросила сестра Кристина.

Сестра Агата тряхнула головой:

— Я не должна так говорить. Но сегодня утром я слышала, что уполномоченные Кромвеля вновь отправились объезжать монастыри. Крупные монастыри. Я-то думала, что весь этот кошмар закончился и нам больше ничто не угрожает. Но из Лондона поступают иные сведения.

Сестра Винифред испуганно посмотрела на меня. Я сделала удивленное лицо, словно для меня это сообщение было новостью. Хотя подобного рода слухи, наверное, циркулировали сейчас во всех больших монастырях от Сиона до Гластонбери.

— Защити нас, Господи, — прозвенел голос сестры Кристины. — Сестра Агата, вы не должны думать, что мы в лучшем положении по сравнению с вами. Лично я никогда не покину Дартфорд, что бы ни случилось. А в самом крайнем случае, если придется, буду делать дело Господне и за его стенами.

Я скосила взгляд на сестру Кристину. Она отложила работу, решительно сжав губы.

Сестру Агату такая убежденность, казалось, приободрила.

— Просто невозможно поверить, что король уничтожит Дартфорд. Ведь нашему монастырю оказывают внимание самые знатные люди. — Она посмотрела на нас, но уже не сердито, а с надеждой. — Здесь монашествовала сама тетушка короля.

— Ее, кажется, звали сестра Бриджет? — спросила сестра Винифред.

— Да, — кивнула начальница послушниц. — Она была младшей сестрой покойной королевы Елизаветы. И та посещала ее, а один раз даже привезла с собой сына, принца Артура.

Услышав это имя, я укололась. Острая боль пронзила мою левую ладонь. Я опустила глаза: у меня на коленях лежали ножницы, а на коже расцвел идеально ровный кровавый кружок. Я схватила тряпочку и прижала ее к ладони.

— Когда это было, сестра? — быстро спросила я. — Когда они приезжали в Дартфорд?

Сестра Агата задумалась на мгновение.

— Кажется, сразу после того, как принц Артур женился на Екатерине Арагонской. Мне говорили, что королева Елизавета хотела познакомить сестру Бриджет с женой племянника: вот почему они и предприняли это путешествие.

Стараясь говорить небрежным тоном, я поинтересовалась:

— Выходит, Екатерина Арагонская бывала в Дартфорде? — Ранка у меня на ладони пульсировала, и я еще крепче прижала тряпочку.

— Ну да. Блаженной памяти королева Екатерина была тогда очень молода, совсем девочка. Это случилось давно. Еще до моего приезда сюда. — Сестра Агата задумалась, явно производя подсчеты в уме. А считала она не очень быстро. — Больше тридцати лет назад. Да… Так вот, разве сможет король, после всего, что было, уничтожить Дартфорд и выгнать нас на улицу?

Так, значит, те слова Екатерины Арагонской не были предсмертным бредом. Она действительно приезжала сюда еще в юности, вместе с первым мужем.

Я опустила глаза. Кровь из ранки все шла и шла, а потому работу следовало остановить. Не могла же я перепачкать эти изящные голубые и белые шелковые нити кровью.

Сестра Винифред закашлялась. Кашель у нее был хриплый, с мокротой.

Нам с сестрой Кристиной было известно, что это значит, и мы обе моментально вскочили на ноги.

— Надо ослабить на ней пояс, — предложила я.

— Нет, уже слишком поздно, — возразила сестра Кристина.

Всегда бледное лицо сестры Винифред стало пунцовым, и она упала на скамью, судорожно хватая ртом воздух и кашляя.

— Это вы виноваты, — осуждающе сказала Кристина сестре Агате. — Вы расстроили бедняжку разговорами о том, что нас выкинут на улицу. Мы здесь должны работать молча.

Та страшно возмутилась:

— Я начальница послушниц, и вы не имеете права меня критиковать.

Поднимая сестру Винифред, я сказала:

— Я отведу ее к брату Эдмунду.

Никто не попытался меня остановить. Наша начальница бранилась с сестрой Кристиной.

Я бросила взгляд на сестру Елену, которая сидела в углу и, как всегда, перебирала шелковые нити. Но она вовсе не осталась безразличной к происходящему: я увидела, как с ее щеки скатилась длинная капля.

19

Лазарет располагался с восточной стороны сада. Можно было пройти туда в обход по коридору, но, чтобы сократить расстояние, я потащила сестру Винифред через сад, не забывая при этом держаться тропинок. Бедняжка плелась рядом со мной, и мне приходилось следить, чтобы она случайно не перевернула корзинки с собранной валерианой или не ударилась головой о ветку айвового дерева. Из лазарета доносился мужской крик. Сестра Винифред вздрогнула, услышав его, но я лишь крепче обняла подругу за содрогающиеся плечи и заверила:

— Все будет хорошо.

Мы вошли в двери лазарета, и я увидела брата Эдмунда: он стоял, согнувшись над каким-то распростершимся на тюфяке человеком, ощупывая его ключицу и плечо. Я узнала Джона, нашего конюха. Рубашка на нем была расстегнута, глаза выпучены. Я возблагодарила Бога за то, что в этот день брат Эдмунд работал в нашем лазарете, а не в Стэнхаме.

— Ой, как мне больно, брат! Боженька ты мой, ну до чего же больно!

— Не богохульствуй, — пробормотал брат Эдмунд. Его пальцы прекратили ощупывать Джона. — Сейчас я вправлю тебе плечо. Потерпи: будет очень больно, но зато потом станет легче. Приготовься.

Джон неистово перекрестился левой рукой — правая безжизненно, словно плеть, лежала у него вдоль тела. Брат Эдмунд с такой силой навалился на поврежденное плечо конюха, что с головы у него при этом слетела черная шапочка.

— Не надо, брат! — в ужасе воскликнула я. Но он меня не услышал — страдальческий вопль Джона заглушил мой голос. Тело больного безжизненно вытянулось на тюфяке.

Брат Эдмунд поднялся, разгладил на себе мантию и только теперь заметил нас.

— У сестры Винифред снова приступ, — сказала я.

Брат Эдмунд стремглав кинулся к своему дубовому шкафу, в руке у него сверкнул ключ.

— Уложите ее куда-нибудь, — бросил он мне через плечо.

Я помогла сестре Винифред лечь на другой тюфяк; ее кашель тем временем перешел в хрипы. На лицо бедняжки выбилась прядь светлых волос, и я подоткнула ее под чепчик послушницы.

— Когда это началось? — спросил брат Эдмунд, энергично растирая пестиком в ступке темно-зеленые листья какого-то растения.

— Минут десять назад, — пояснила я. — Сестра Винифред разволновалась, а потом начала задыхаться.

— Из-за чего она разволновалась? — Брат Эдмунд наклонился и поднес чашу с истолченным средством к слабому огоньку.

Я рассказала ему, что сестра Агата очень обеспокоена будущим монастыря.

— Понятно. — Он прекратил работать пестиком. — Я сейчас дам ей лекарство. Отойдите в сторону, сестра Джоанна. Вам лучше его не вдыхать.

Я наблюдала из угла, как лекарь поместил дымящуюся чашу под нос сестре Винифред. Я была в лазарете на прошлой неделе, когда он давал ей это же самое средство. С приездом брата Эдмунда здесь появилось много новых лекарств и снадобий. И вдобавок он использовал новые методы. Раньше в монастырском лазарете заправляла острая на язык сестра Рейчел. Помню, как она разгневалась, когда ей пришлось уступить место брату Эдмунду. Но даже она не могла не признать его необычайную компетентность. Он без труда справлялся и в монастыре, и в маленьком деревенском лазарете, который оказался почти заброшен после смерти брата Мэтью. Братья были привычны к общению с посторонними: ведь они, в отличие от монахов, не жили, отгородившись от мира.

— Дыши, — скомандовал брат Эдмунд больной. — Еще. Еще.

Сестра Винифред несколько раз глубоко вздохнула и потянулась к его руке.

— Спасибо, — простонала она.

Он поднес ее руку к своим губам и легонько поцеловал, потом снова уложил больную на тюфяк. Увидев их рядом, я поразилась, насколько эти двое похожи. Те же карие глаза, светлые ресницы, широкий рот и тонкие губы. Хотя чему тут удивляться: они ведь как-никак родные брат и сестра. А еще я заметила, что брат Эдмунд сегодня неважно выглядит. Весь какой-то желтый, а в уголках глаз появились морщинки.

Я подошла к дымящейся чаше и поинтересовалась:

— Что это за лекарство?

— Листья растения под названием ephedra helvetica, [Хвойник (эфедра) — род кустарников; широко используется в медицине для лечения астмы, простуды, сенной лихорадки.] — пояснил он. — Оно встречается в Италии. Один брат из Швейцарии, приезжавший в Кембридж, рассказал мне про него и поделился своим запасом. Я каждые полгода выписываю эти листья. Теперь мне понадобится большее количество. В Дартфорде далеко не лучший климат для сестры Винифред — рядом столько болот. Но тут уж ничего не поделаешь. Да, впредь придется заказывать больше ephedra helvetica.

Тут у нас за спиной зашевелился Джон. К моему удивлению, он улыбался.

— Брат, я чувствую себя гораздо лучше, ты был прав, — сказал он. — Когда мне можно вернуться к работе?

— Две недели не поднимай и не передвигай ничего тяжелого, — ответил брат Эдмунд.

Вскочив с тюфяка, Джон затараторил:

— Ну и какой прок от однорукого конюха? Новый привратник — человек строгий. Этот мигом урежет мне жалованье, а то и вообще уволит. Да в деревне у нас найдется человек десять, не меньше, которые спят и видят, как бы занять мое место. Лучше, чем в монастыре, нигде не платят. А у меня жена брюхатая. Не мог бы ты, брат, замолвить за меня словечко? Прошу тебя, помоги.

Он был готов расплакаться. Брат Эдмунд поднял руку:

— Обещать ничего не могу, но я за тебя обязательно заступлюсь.

— Спасибо, брат, — с чувством проговорил Джон. — Мы все должны благословлять тот день, когда ты приехал к нам в монастырь.

После того как конюх ушел, я сказала:

— Этот человек благодарил вас от всего сердца.

Мой собеседник вздохнул:

— Если я немного разбираюсь в травах и знаю несколько способов лечения болезней, это еще не значит, что я умею творить чудеса. На самом деле я могу очень немного, сестра Джоанна. Всё в руках Божьих. — Он указал рукой в дальний угол. Там из-за импровизированной ширмы — на два шеста было натянуто одеяло — торчали чьи-то ноги в чулках.

— Леттис Вестерли? — прошептала я. — Ну как она?

Брат Эдмунд повернулся к своему дубовому шкафу и убрал туда темно-зеленые листья. Я увидела, как он вытащил из соседнего ящика бархатный мешочек.

— Увы, я могу только облегчить ее страдания, — сказал он, направляясь в угол, где лежала Леттис.

— А можно мне посмотреть на нее?

Брат Эдмунд приподнял одеяло. Несколько мгновений мне казалось, что я вижу труп. Кожа у Леттис стала пепельно-серой, нижняя челюсть отвисла, а язык покрывала отвратительная темная слизь. Но тут я увидела, что грудь ее равномерно поднимается и опускается.

Брат Эдмунд вытащил из своего мешочка тусклую черную бусинку, поднял голову Леттис Вестерли и закинул бусинку прямо в горло больной.

— Дайте мне немного эля, сестра Джоанна, — велел он. — Лекарство нужно запить.

Я налила эля и поинтересовалась:

— А что это за снадобье?

— У него нет латинского названия, — ответил брат Эдмунд. — На Востоке его именуют камнем бессмертия.

Когда я услышала это название, в котором чувствовалась какая-то сверхъестественная сила, по коже у меня побежали мурашки.

— Ну, Леттис, давай же, глотай, — уговаривал больную брат Эдмунд. — Вот так, молодец. — Он осторожно опустил ее голову.

— А сколько Леттис еще проживет?

Он пощупал ее лоб, потом прикоснулся к запястью.

— Неделю. Может, две.

Горло у меня сжалось: я вспомнила трех вечно голодных детишек Вестерли.

Внезапно брат Эдмунд взял меня за руку. Я вздрогнула, испуганно оттолкнула его.

— Сестра Джоанна, у вас кровь, — терпеливо сказал он, показывая на мою левую ладонь. Тряпочка, которой я обмотала руку, по дороге в лазарет потерялась, а кровь продолжала сочиться.

— Ерунда, — отмахнулась я. — Укололась ножницами. Но не сильно.

Брат Эдмунд улыбнулся:

— Значит, не одну только мою сестру взволновал разговор о судьбе монастырей?

— Это тут ни при чем, — пробормотала я.

Он внимательно посмотрел на меня:

— Но что-то вас все же взволновало?

Я ничего не ответила. У него было озабоченное выражение лица, но, как и во время разговоров с братом Ричардом, мне во всех его вопросах постоянно чудился двойной смысл.

— Сестра Джоанна, позвольте мне все-таки обработать ранку, — настаивал брат Эдмунд. — Я видел страшные заражения, вызванные куда как меньшими царапинами, если их оставляли как есть.

Он перевернул мою руку ладонью вверх, внимательно осмотрел, отер кровь влажной тряпицей. Его большие костлявые пальцы действовали на удивление ловко.

— Сестра Джоанна!

Я отскочила от брата Эдмунда и увидела сестру Элеонору, нашего новоиспеченного циркатора. Хотя ей было всего тридцать, новая настоятельница без колебаний назначила ее на эту важную должность блюстительницы монастырского устава. Возможно, объяснялось это тем, что она была племянницей покойной настоятельницы Элизабет. Та очень любила сестру Элеонору, но при этом нередко, опасаясь за ее здоровье, мягко выговаривала ей за фанатичное усердие в служении Господу. Сестра Элеонора постилась дольше других, отказывалась от сна, чтобы лишний раз помолиться Деве Марии, и истязала себя кнутом.

— Почему вы здесь, сестра? — спросила она, и темные глаза засверкали на ее узком лице. — Вы сейчас должны работать в гобеленной.

Вперед вышел брат Эдмунд:

— Сестра Джоанна порезалась ножницами.

Лицо сестры Элеоноры еще больше скривилось, когда она увидела сестру Винифред, сидевшую на краю тюфяка.

— А с ней что такое? — спросила она. — Опять приступ?

Брат Эдмунд кивнул.

— Сестра Винифред, вы уже пришли в себя? Сможете без посторонней помощи вернуться в гобеленную? — спросила сестра Элеонора таким тоном, что сразу становилось ясно: отрицательный ответ крайне нежелателен.

Послушница кивнула.

— Хорошо. Вообще-то, я пришла сюда за братом Эдмундом, а потом собиралась зайти за сестрой Джоанной. Вас обоих хочет немедленно видеть у себя настоятельница.

Мы с братом Эдмундом недоуменно переглянулись, но покинули лазарет и последовали за сестрой Элеонорой. Я и представить себе не могла, с какой стати мы вдруг срочно понадобились новоиспеченной настоятельнице. Возможно, это каким-то образом связано с тем, что брат Ричард застал меня в библиотеке за чтением книги о короле Этельстане? Я утешала себя тем, что, какова бы ни была причина, я наконец-то окажусь в кабинете настоятельницы — единственном помещении монастыря, которое у меня до сих пор еще не было возможности исследовать.

Не прошло и минуты, как сестра Элеонора постучала в дверь, ведущую из клуатра, и новый привратник Грегори отпер ее. Джейкоб был спешно изгнан, как то и собиралась сделать новая настоятельница, и теперь жил в маленьком домике в Дартфорде. Грегори, высокий тридцатилетний мужчина с ухоженной бородкой, уважительно кивнул сестре Элеоноре, а нас с братом Эдмундом словно бы и не заметил.

Покои настоятельницы находились в восточном крыле, в самом конце главного коридора. Сестра Элеонора велела нам ждать в приемной на скамье, а сама поспешила завершить инспекцию монастыря.

Из покоев настоятельницы до нас доносились голоса. Поначалу тихие и неразборчивые, вскоре они стали громче, и я поняла, что один принадлежит женщине, а другой — мужчине. Вскоре стало ясно, что беседовали настоятельница Джоан и брат Ричард, причем разговор между ними шел на повышенных тонах.

— С чего вы решили, что Кромвелю можно доверять? — кричал брат Ричард. — Уж не потому ли, что он не отверг вашу взятку? Неужели вы думаете, что это спасет монастырь? О, Кромвель из числа тех, кто с улыбкой примет подношение и тут же вас раздавит. Не сомневайтесь, вы еще пожалеете, что вступили в сделку с этим человеком.

— А вы думаете, что Гардинер спасет нас? — взвизгнула настоятельница. — Тогда вы еще больший глупец. Кромвель, по крайней мере, называет вещи своими именами. Он не делает тайны из своей политики. А епископ Винчестерский — известный лицемер. Он предал всех, кто ему доверял.

Брат Эдмунд вскочил со скамьи и постучал в дверь.

Она распахнулась, и мы увидели брата Ричарда, глаза которого просто сверкали от бешенства. Они выразительно переглянулись с моим спутником, после чего брат Ричард посмотрел на меня, глубоко вздохнул и поманил нас обоих в покои настоятельницы.