— Было время, лорд Честер часто посещал монастырь. В этом нет ничего удивительного — он ведь наш сосед. Но за последние два года, после того как его дочь стала послушницей, он, помнится, приезжал сюда всего один только раз.

Наконец ей удалось отстегнуть манускрипт. Я подошла поближе, чтобы помочь.

Сестра Агата решила поговорить со мной о наболевшем:

— Молодость — это, конечно, хорошо. Нашей настоятельнице сорок один год, у нее хватит сил, чтобы еще много чего добиться для монастыря. Но сделать циркатором девчонку, которой только-только исполнилось тридцать? Вынести это нелегко. Нет, я вовсе не ропщу, сестра Джоанна. Поймите меня правильно…

Сестра Агата продолжала свои излияния, пока мы несли книгу из библиотеки. Свободной рукой я прикрыла за нами дверь — запереть ее начальница послушниц не попросила.

В зале я помогла ей положить «Житие святой Матильды» на длинную столешницу рядом с ракой, установленной на гипсовой подставке. При виде ровно висящего теперь над столом гобелена с Дафной сестра Агата просветлела лицом и присоединилась к другим монахиням, в восхищении стоявшим перед ним.

— Да, это воистину одна из лучших наших работ, — объявила она, а потом вытянула губы. — Постойте-ка. Вот эта девушка, что стоит в середине. Ее лицо кажется мне знакомым. Где я могла ее видеть?

Поклонившись, я отошла от сестер и направилась к двери. Остановилась в ожидании: вот сейчас сестра Агата окликнет меня и потребует вернуть ключ. Но она этого не сделала.

Спеша по коридору, я уговаривала себя, что забывчивость не самый худший из грехов. К вечерней молитве я непременно возвращу ключ сестре Агате.

Я вернулась в библиотеку, поставила на стол новую свечку и плотно закрыла дверь. Потом взяла книгу про Плантагенетов. Я быстро нашла главу, посвященную Ричарду Львиное Сердце, второму английскому королю из династии Плантагенетов, и прочитала ее до конца.

...

«В последний год правления, после возвращения из Святой земли и освобождения из плена, Ричард затеял с французским королем распри из-за земель. Принадлежавший Ричарду замок Шато-Гайар на Сене был могучей крепостью, строительство которой завершилось в 1198 году. Но на возведение этого замка ушло много средств из английской казны и казны королевства Аквитания, подаренного Ричарду матерью, королевой Алиенорой.

Весной 1199 года Ричард управлял своими владениями из Аквитанского двора. В это время он получил сообщение, что глубоко в земле близ замка Шалю-Шаброль, что находился неподалеку от того места, где он тогда пребывал, найдены сокровища. Эти земли принадлежали виконту Лиможскому, который считался вассалом Ричарда, но имел многочисленные связи с французским королем, а потому не пользовался доверием.

Ричард отправился в Шалю-Шаброль и предъявил права на находку, потому как в то время до крайности нуждался в деньгах. Сокровища были найдены крестьянином. Осмотрев находку, а это оказались золотые монеты и предметы королевской ценности, Ричард объявил, что она английского происхождения.

Сеньор Монбрюн, владелец замка Шалю-Шаброль, родственник и союзник виконта Лиможского, был оскорблен и возразил, что сокровища не могут происходить из такой далекой земли. Он публично заявил, что Ричард украл их. Этого же мнения придерживались тогда многие. Ни один сюзерен не мог снести такого дерзкого оскорбления. Ричард повел свои войска на французского сеньора. Ему потребовался месяц, чтобы полностью подготовиться к осаде замка.

Вечером 25 марта Ричард обходил стены замка Шалю-Шаброль. Подданные умоляли его надеть доспехи, потому что у французских солдат на стене оставалось еще немало стрел. Но Ричард их не послушался. Он окликнул одного из арбалетчиков на стене, рассмеялся и велел ему стрелять. Арбалетчик не преминул сделать это. Вторая стрела попала королю в левое плечо. Он вернулся в свой шатер и собственноручно вытащил стрелу, но часть ее отломилась и осталась в его теле. Король отказался каким-либо образом лечить рану.

У него началась лихорадка, а по прошествии нескольких дней стали опасаться, что король может умереть, каковые опасения вскоре и подтвердились. На смертном одре Ричард потребовал, чтобы французского арбалетчика простили и не преследовали. Ричард сказал, что не достоин быть королем и ослабел еще до того, как получил рану. Эти слова привели приближенных в скорбное состояние. Они возражали королю, говоря, что не знают более отважного правителя.

После смерти Ричарда, последовавшей 6 апреля, в год 1199-й от Рождества Христова, его люди не подчинились приказу. Замок был взят. Арбалетчика нашли, и английские лорды заживо содрали с него кожу.

Весь христианский мир оплакивал кончину могущественного сюзерена. Правил Ричард десять лет и умер на сорок третьем году жизни».

Книга выскользнула из моих пальцев. Долгое время сидела я, размышляя о странной смерти Ричарда Львиное Сердце. С какой стати прославленный полководец вдруг попросил выстрелить в него французского арбалетчика, стоявшего на стене замка? Как там написано в книге? «Ричард сказал, что не достоин быть королем и ослабел еще до того, как получил рану». По-моему, это было лишено всякого смысла.

Наконец я возобновила чтение, пролистав книгу до того места, где рассказывалось о жизни Черного принца. И тут мое внимание привлекла одна деталь. Сокровища были найдены в землях, принадлежащих виконту Лиможскому; Черный принц осадил город Лимож. Между этими событиями наверняка существовала какая-то связь.

Про Черного принца в книге не было сказано почти ничего такого, что я бы уже не знала от брата Эдмунда. Принцу Уэльскому стало хуже, после того как он расправился с жителями мятежного города и вернулся домой, «привезя в Англию целый корабль сокровищ».

Я нашла место, где говорилось о его смерти.

...

«Принц Уэльский терпеливо сносил страдания. В последние минуты жизни при нем находился епископ Бангорский, который советовал ему просить прощения у Бога и у всех, кто пострадал от него. Некоторое время принц отказывался, но в конце концов соединил ладони и попросил прощения у Бога и людей, после чего умер в Королевском дворце Вестминстера. Скончался он на сорок шестом году жизни».

Дверь библиотеки распахнулась, и внутрь вбежала сестра Элеонора.

— Сестра Джоанна! — воскликнула она.

У нее за спиной стояла сестра Агата, вид у той был не менее потрясенный, чем у циркатора.

Я вернула том на место. Сестра Элеонора не смотрела на книгу — только на меня. Глаза ее налились гневом.

— Вы снова обманули наше доверие и нарушили правила. Мы все знали о ваших преступлениях против Доминиканского ордена. Но нас заверили, что вы встали на путь исправления.

Я почувствовала, как кровь прилила к моему лицу.

— Сестра Элеонора, я забылась за чтением и прошу прощения. Я понимаю, что должна была работать, но…

— Леттис Вестерли умерла час назад, — сказала она, перебив меня. — Ее дети плакали так, что сердце разрывалось. Мы никак не могли их успокоить, как ни старались. Они звали вас, особенно малышка. Но вас нигде не могли найти.

Я ринулась мимо нее к двери.

— Где они теперь, сестра?

— Ушли, — сказала она. — Наверное, убежали в деревню. Пока мы все искали вас, ребятишки исчезли.

— Но их отец сейчас в Лондоне, не могут же они жить в доме одни, — забеспокоилась я.

Сестра Элеонора кивнула:

— Верно. Так вот, сестра, имейте в виду: если с детьми Вестерли что-то случится, это будет на вашей совести.

Я опустила голову.

Вперед вышла начальница послушниц:

— Отдайте мне ключ, сестра Джоанна. — (Я протянула ей ключ.) — Через неделю после поминального пира мы соберемся в зале капитула, и о ваших преступлениях будут оповещены все сестры. Наказание вам назначит настоятельница Джоан. Некоторые сестры считают, что вам напрасно разрешили вернуться в Дартфордский монастырь. Возможно, теперь к их мнению прислушаются.

Я присоединилась к поискам детей. Буквально приперла к стенке кухарку Элин — уж она-то, как никто другой, могла знать, куда они подевались. Но, увы, кухарка тоже была не в курсе: она совершенно ошалела от предпраздничной суеты, да к тому же была опечалена смертью Леттис, своей ближайшей подруги, так что ей было не до ребятишек. Словом, осиротевшие дети Вестерли исчезли, и никто не знал, где они.

За вечерней трапезой шепотки сестер вихрились вокруг меня подобно предштормовому ветру. Представляю, как эта сплетница сестра Агата расписала им во всех подробностях мои последние прегрешения.

Мы молча ели за столом для послушниц. Я не поднимала головы, не желая встречаться взглядом с сестрой Винифред, сидевшей напротив, или с сестрой Кристиной слева от меня.

К концу нашей печальной трапезы это стало невыносимо, и я подняла-таки взгляд и посмотрела сестре Винифред в глаза — они были влажны от слез.

— Ах, сестра Джоанна, что с вами случилось? — прошептала она.

Мой горький ответ прозвучал прежде, чем я успела себя остановить:

— Очень многое.

Сестра Кристина подалась ко мне.

— Расскажите нам, — взволнованно предложила она. — Пожалуйста, расскажите все.

Я покачала головой:

— Нет.

— Но вы нуждаетесь в поддержке, а мы ваши ближайшие друзья, — настаивала она. — Почему вы не хотите поведать нам о том, что случилось с вами в Тауэре?

Я закрыла глаза.

— Извините, — сказала я. — Не могу.

Той ночью меня до самого рассвета мучили кошмары. Во сне я искала детей Вестерли, и грудь моя вздымалась от душивших меня рыданий. Но потом я вдруг оказывалась в лесной чаще вместе с покойной Маргарет. Мы бежали со всех ног, спасаясь от демона, который хотел нас сожрать. Но каждый раз, когда мы уже думали, что сумели спрятаться, он снова находил нас.

Тут раздался визг, я проснулась и некоторое время не могла понять, во сне это было или наяву. Но потом визг повторился: такой пугающий, такой отчаянный, что я открыла глаза и поняла: мне это не снится. Он доносился в нашу комнату со двора сквозь высокое оконце.

— Что это? — простонала сестра Винифред, садясь на своей постели рядом со мной.

— Не знаю, — спросонья хрипло ответила я.

— Это свинью режут, — сказала сестра Кристина.

Голос ее звучал отчетливо, словно она проснулась уже давно. Сестра Кристина не села, она лежала ничком на своем тюфяке у противоположной стены. В сероватой темноте я едва различала ее профиль. Совсем скоро уже рассветет.

— Свинью? — переспросила я.

— Ну да, ее убивают ради моего отца, чтобы он мог предаться чревоугодию сегодня на пиру.

Душераздирающий визг повторился, а потом наступила тишина. Затаив дыхание, я неподвижно лежала на тюфяке и ждала, что вот-вот последует продолжение, но так ничего и не услышала. Видимо, свинье перерезали горло.

25

Я сидела в зале капитула между братом Эдмундом и сестрой Винифред, на коленях у меня лежала виуэла. Мы ждали прибытия лорда и леди Честер. По причинам, о которых я не осмеливалась спросить, поминальный пир должен был начаться на час позже нашей обычной дневной трапезы, а обедали мы в одиннадцать часов. Возможно, гости сами так захотели. А может быть, время передвинули, чтобы успеть приготовить многочисленные блюда. Все утро запах жареного мяса витал в коридорах: он был такой густой, что преследовал нас повсюду. Помимо свинины — поросенок, заколотый этим утром, крутился на вертеле в кухне — в его мертвых глазах застыл ужас, — предполагалось и еще кое-что: оленина, ростбиф, жаворонки, кролик и каплун. Все это было настолько чуждым для нашего монастыря, что не могло не вызывать недовольства. Проходя по южному коридору мимо сестры Рейчел, я увидела, как она прижала к носу тряпицу, в глазах ее кипела ярость. Она убрала тряпицу, чтобы пробормотать: «Скверна», а потом снова зажала нос и рот.

Теперь сестра Рейчел сидела рядом с остальными монахинями, скрывая негодование под маской непроницаемости, застывшей на ее болезненно бледном лице. Все места на каменных скамьях вдоль трех стен были заняты. Сестра Кристина тоже сидела с нами, а не во главе стола рядом с родителями. Уж не знаю, сама ли она об этом попросила, или настоятельница так решила. Ее сцепленные в замок руки лежали на коленях, и я понимала, что моя подруга целиком погрузилась в молитву.

Меня и других музыкантов поместили отдельно. Мы сидели на узеньких табуретках сбоку от длинного головного стола. Я ближе всех к нему, затем — брат Эдмунд и сестра Винифред. Я чувствовала, как дует нам в спины сквозь трещины в разделенных переплетами окнах.

За головным столом пока сидели всего два человека: настоятельница Джоан и брат Ричард. Они расположились далеко друг от друга, а между ними стояло два пустых стула. Брат Филипп отсутствовал. На первой мессе Дня всех усопших верных он сказал несколько страстных слов о чистилище. Но потом добавил, что не сможет принять участие в застолье. Брат Филипп был единственным, кто осмелился отказаться.

Лорд Честер с супругой опаздывали. Мы терпеливо ждали. Минуты медленно ползли одна за другой.

Вбежал Грегори, привратник, поклонился и прошептал что-то на ухо настоятельнице. То, что она услышала, ей явно не понравилось. Она покачала головой и шепнула что-то ему в ответ. Привратник поспешил прочь. Брат Ричард переглянулся с братом Эдмундом, а потом, едва заметно улыбнувшись, поднял кубок с вином и сделал один большой глоток.

Мы не исключали, что лорд Честер вообще не приедет, хотя трапеза готовилась специально для него. Он ведь был аристократом, а многие аристократы жили, подчиняясь своим прихотям. И наверняка все наши усилия, затраченные на подготовку к пиру, все наши немалые расходы не волновали его. Мне очень хотелось, чтобы лорд и леди Честер все-таки приехали — не ради настоятельницы или монахинь, а ради своей единственной дочери. Даже в наше непростое время, когда всем заправляли страх и алчность, семейные узы оставались по-прежнему крепкими.

В зале было тихо: все молча ждали, предаваясь собственным грустным мыслям. Настроение у меня тоже было невеселое. И причин тому было несколько. Поверьте, не слишком приятно сидеть в ожидании, гадая, понадобится или нет избалованному лорду твоя музыка. К тому же я очень беспокоилась, куда же пропали дети Вестерли. Сколько драгоценного времени зря теряется, а ведь его можно было бы потратить на поиски короны Этельстана. И главное: как там мой бедный отец в Тауэре? Этот мучительный вопрос тяжелым камнем лежал у меня на сердце.

Со своего места я хорошо видела настоятельницу. Она не прикоснулась к кубку, не тронула скромное угощение — салат и редиску — на стоявшей перед ней тарелке. Она сидела, плотно сжав челюсти, настороженно глядя вокруг. Настоятельница искренне верила, что поминальный пир поможет монастырю, а потому и подготовила его, несмотря на всеобщее неодобрение. Я восхищалась женщинами с сильным характером, в том числе и нашей настоятельницей Джоан Вейн. Она, словно бы почувствовав на себе мой пристальный взгляд, неожиданно посмотрела в мою сторону: как всегда, с подозрением, окатив меня холодом. Увы, настоятельница была обо мне невысокого мнения.

Я поспешно перевела глаза на потолок зала. Принялась разглядывать резьбу на верху четырех мощных каменных колонн. Там были высечены лилии — символ доминиканцев, обозначающий чистоту и преданность тех, кто приносил обеты в нашем монастыре. Вероятно, король Эдуард III привлек в Дартфорд лучших каменщиков королевства. Эти лилии были не только здесь, в зале капитула, но расцветали повсюду: над входом, на щитах на фасаде, окаймляли коридоры клуатра. Я не могла рассмотреть рисунок в деталях: колонны были слишком высокими, да к тому же в зале было не очень хорошее освещение. Но мне показалось, словно из-за лилий выглядывает что-то еще. Я прищурилась, пытаясь вглядеться, и тут меня словно молния ударила. Да с такой силой, что я съежилась на своей табуретке.

За лилиями виднелись высеченные в камне очертания короны.

Они переплетались между собой — лилии и корона. Почему король Эдуард III приказал высечь ее здесь? Ведь то, где она спрятана, считалось страшной тайной, однако сами стены указывали на то, что корона Этельстана находится в Дартфорде. В этом наверняка был какой-то смысл. Может быть, лилии символизировали защиту? Члены Доминиканского ордена славились своей бдительностью: у нас было достаточно сил, чтобы не допустить похищения реликвии.

Однако я подсознательно чувствовала: не все так просто. Мне вспомнились слова епископа Гардинера: «Существует пророчество. Оно обещает огромное воздаяние, правда сопряженное с великой опасностью. Корона — это одновременно благодать и проклятие».

В ушах у меня возник слабый звон, когда я ухватила разные нити и сплела их воедино.

Корона Этельстана была очень опасна! Ей вовсе не требовалась защита от людей. Напротив, людей нужно было защитить от нее.

В книге упоминалось, что среди сокровищ, найденных в Лиможе, были некие «предметы королевской ценности». Ясное дело, имеется в виду корона Этельстана. Ричард Львиное Сердце первым столкнулся с этой загадочной реликвией, которая покоилась в земле, пока ее случайно не выкопал простой крестьянин. Король сказал правду: сокровище было английским, но по неизвестной причине попало во Францию. На смертном одре король Ричард не только простил арбалетчика, но еще, вероятно, приказал снова спрятать корону. Однако сохранить все в тайне не удалось; какие-то слухи, вероятно, продолжали ходить, потому что два века спустя самоуверенный принц-воин, старший сын Эдуарда III, отправился на поиски короны и нашел ее. «Он привез в Англию целый корабль сокровищ», — говорилось в книге. Черный принц вернул в Англию корону Этельстана, за что и поплатился жизнью. Его отец Эдуард III был настолько напуган силой короны, что побоялся ее уничтожить, и, вероятно, решил спрятать в каком-нибудь святом месте. И специально для этого построил Дартфордский монастырь. Но и это не помогло: тридцать шесть лет спустя юный принц крови из династии Тюдоров приехал сюда, и проклятие короны осуществилось в третий раз.

Я вновь вспомнила беседу с епископом Гардинером. «Когда узнаете, где находится корона Этельстана, сообщите об этом лично мне в письменном виде, — потребовал он. — И запомните: вы ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах не должны прикасаться к ней. Ни на одно мгновение. Вы меня поняли?»

Кажется, я сообразила, в чем тут дело. Прикоснувшись к короне, человек обрекал себя на смерть, и ее уже невозможно было предотвратить: все лекарства были напрасны, все старания врачей оказывались тщетными. И корона эта находилась где-то здесь, в монастыре. Была спрятана в его стенах, а может, у нас под ногами.

Епископ Гардинер узнал про корону и теперь хотел заполучить ее любой ценой. Но для чего? Может быть, она была нужна ему как оружие — как средство роковым образом подорвать здоровье короля Генриха? Епископ сказал, что хочет спасти монастыри, и тут же страстно добавил: «Я служу дому Тюдоров». Ох, не зря ходило столько слухов о коварстве этого человека! Что-то не верилось мне в его преданность королевскому дому. Скорее всего, Гардинер вынашивает черные преступные замыслы.