Снаружи на галерее было холодно и очень темно. Я считала, что утро уже близко, но, оказывается, я ошибалась — ночь была в самом разгаре.

Я прошла всего несколько ярдов, когда порыв влажного ветра всколыхнул воздух. Я никогда не чувствовала ничего подобного внутри монастыря. Сад клуатра находился слишком далеко, а окон на галерее не было.

Я остановилась и стала ждать. Воздух сгустился и снова успокоился. И все же на галерее присутствовал кто-то еще. Я подняла свечу, повернулась в одну сторону, в другую. Никаких признаков человека — свеча непременно высветила бы фигуру мужчины или женщины, будь они там. Наверное, мне, находившейся в полном одиночестве на галерее Дартфорда, просто почудилось, что за мной наблюдают.

Внезапно мне стало страшно. Все, кто мог хоть что-то знать о тайнах Дартфорда, были повержены. Несколько минут назад я прочла достаточно, чтобы догадаться о том, что король Этельстан владел короной, обладающей магической силой. Он выиграл сражение, хотя по всему должен был его проиграть. Не потому ли он победил, что на голове у него была корона?

И тут я услышала что-то. Не слова, не шаги по каменному полу. Этот звук скорее был похож на дыхание, но не теплого, живого, смертного человека. Я чувствовала, как ко мне приближается сама судьба, суровая и неумолимая.

Снова я почувствовала странное движение воздуха. Сам монастырь словно бы оживал вокруг меня. Корона Этельстана двигалась между камней, устремляясь ко мне.

В этот самый миг моя свеча погасла, словно ее задуло чье-то постороннее дыхание.

Я бросилась по галерее с такой скоростью, с какой еще не бегала ни разу в жизни. Завернула за угол, в слепом ужасе размахивая руками, и налетела, как мне показалось, на живого человека.

Я закричала, но это продолжалось лишь мгновение. Большая сильная рука зажала мне рот, и я смолкла.

31

Только после того, как брат Эдмунд завернул меня в одеяла и дал эля, я смогла связать слова в предложение.

Столкнувшись со мной в галерее, он поднял меня и отнес в лазарет, а я лягалась и плакала. Затем я ждала, пока он обыскивал темную галерею, вооружившись длинной палкой из лазарета.

— Я никого не нашел, сестра Джоанна, — сказал он. — А теперь опишите мне в точности, что вы видели.

Я отрицательно покачала головой:

— Я никого не видела. Но слышала что-то похожее… на дыхание.

— И от кого оно исходило?

Я не могла ответить на этот вопрос. Теперь, находясь в лазарете под присмотром брата Эдмунда, я больше всего боялась, что он сочтет меня сумасшедшей.

— Сестра Джоанна?

Я не в силах была встретиться с ним взглядом.

— Мне казалось, что дышат сами стены. Словно монастырь… это живое существо.

Он не рассмеялся, не выказал никаких признаков тревоги.

— Как давно вы спали? — спросил он.

— Божьим слугам не требуется сон, — пробормотала я.

— Чтобы лучше служить Господу, нам нужно спать, есть и пить, — твердо заявил он. — Я знавал сильных мужчин, у которых начинались видения, когда их тело сильно ослабевало. А теперь я прошу вас полежать на тюфяке рядом с сестрой Винифред.

— Не здесь, — взволнованно сказала я.

— А где? В спальни мне вход закрыт, так что проводить вас я не могу, но не хочу, чтобы вы снова шли одна по территории монастыря. — Он подтолкнул меня к тюфяку. — Больше часа поспать все равно не удастся, но вам это необходимо. Ложитесь, сестра. Я разбужу вас к лаудам.

Брат Эдмунд был прав. Глаза мои закрывались. Я заснула уже через минуту после того, как легла. Однако успела подумать: «А почему брат Эдмунд так и не спросил у меня, зачем я вообще вышла из лазарета?» Но я тут же провалилась в сон, и мысль эта исчезла.

Брат Эдмунд, как и обещал, разбудил меня к лаудам. Колоколов я не слышала. Я проделала все, что полагается утром, но движения мои были усталыми и неловкими. Когда рассвело, я выглянула в кухонное окно и вздрогнула, увидев Джеффри Сковилла: он шел вдоль сарая, за ним следовал судья Кэмпион, показывая то туда, то сюда своей тростью.

Рядом со мной появилась сестра Агата.

— Они здесь уже много часов, — прошептала она. — Коронер встречался с леди Честер. Он снова допрашивает настоятельницу, после чего велено обязательно привести всех слуг, а потом эти люди составят заключение.

Мне, конечно, не хотелось видеть в ком-либо из слуг преступника, но я облегченно вздохнула: вероятно, подозрения с брата Эдмунда и брата Ричарда сняты.

— Это правда, что девушка на гобелене похожа на сестру Беатрис? — спросила я.

— Правда, — кивнула сестра Агата.

— А почему та покинула монастырь?

Сестра Агата оглянулась, чтобы убедиться, что нас никто не слышит, а потом рассказала мне историю сестры Беатрис. Будущая послушница была младшим ребенком в большой семье торговца. Через несколько месяцев после смерти отца мать отправила ее в Дартфорд.

— Она ни одного доброго слова не сказала о матери, — прошептала сестра Агата. — Они все время ссорились. Сестра Беатрис говорила мне, что мать у нее была женщиной на редкость бессердечной. Настоятельница Элизабет проявляла по отношению к сестре Беатрис просто ангельское терпение: она считала, что характер нельзя ломать, а нужно формировать. Эта послушница была красивой девушкой. И очень любила музыку.

Я улыбнулась:

— Судя по вашему описанию, с ней было приятно общаться.

Начальница послушниц между тем продолжала свой рассказ:

— Но вот приехали уполномоченные короля, и нам было очень неловко, когда она вдруг заявила, что хочет оставить монастырь. Мы все так удивились. Сестра Беатрис никогда не отличалась примерным поведением, но такого от нее никто не ожидал.

— И что произошло? Она так и уехала? Представляю, как встретила ее мать.

Сестра Агата задумалась на секунду.

— Насчет матери не знаю, — сказала она наконец. — Мы больше о ней никогда не слышали. — Моя собеседница выгнула шею, чтобы посмотреть в окно. — До вчерашнего дня.

Я закончила работу на кухне, потом пела в церкви и обедала вместе с остальными. Я пыталась вести себя так, будто ничего не случилось. Но весь день внутри меня нарастал отчаянный страх. Он еще усилился, когда я отправилась в лазарет и мне сказали, что брата Эдмунда снова вызвали на допрос в кабинет к настоятельнице. Сестра Винифред уже поднялась, но теперь в отчаянии ломала руки.

— Где он? — спрашивала она у сестры Рейчел. — Что ему нужно у настоятельницы? — Она была так слаба, что мы пока скрывали от нее убийство лорда Честера, хотя делать это становилось все сложнее.

Я взяла холодные ладони сестры Винифред в свои.

— Все будет хорошо, сестра. Не расстраивайтесь, прошу вас.

— Да-да, не расстраивайся понапрасну, сестренка! — раздался голос сзади.

— Ох, как мне тебя не хватало! — воскликнула сестра Винифред, бросаясь в объятия брата Эдмунда.

Он похлопал ее по спине и слегка приобнял, потом улыбнулся мне. Его большие карие глаза сияли спокойствием.

Я вздохнула с облегчением.

Успокоив сестру Винифред, он повернулся ко мне и сказал:

— Сестра Джоанна, я хочу показать вам кое-что.

Я пошла за ним к шкафу, в котором хранились лекарства. Брат Эдмунд вытащил из коробки горсть темных листьев и бросил их в кувшин. Наклонился над огнем и показал, как близко должен кувшин находиться к пламени.

— Важно, чтобы листья не загорелись, — сказал он.

Я подошла поближе, так близко, что почувствовала жар пламени на пальцах.

— Почему вы мне это показываете? — прошептала я. — У нее ведь, слава Богу, сейчас нет приступа.

— Сестра Джоанна, я хочу, чтобы вы внимательно все выслушали и запомнили.

— Но зачем? — повторила я. — Ведь вы сами даете сестре Винифред лекарства. Зачем мне знать все это?

Зазвонил церковный колокол, и я была вынуждена покинуть лазарет, так и не получив ответа. Вечер прошел без происшествий. На следующий день мы не видели никого из следователей. Казалось, что все подозрения с братьев и других обитателей монастыря сняты. Может быть, служители закона уже нашли убийцу лорда Честера, но еще просто не успели сообщить нам об этом.

После обеда я вернулась в лазарет, чтобы помочь брату Эдмунду ухаживать за больными. Сестра Рейчел хлопотала вокруг сестры Елены, которая до сих пор не пришла в себя. Я прочитала молитвы Розария с сестрой Винифред, брат Эдмунд тем временем готовил для нее компресс.

— Брат Эдмунд, скорее! — воскликнула вдруг сестра Рейчел.

Глаза сестры Елены были по-прежнему закрыты, но теперь она глубоко вздохнула. Из ее горла донесся страшный хрип: казалось, бедняжка не может набрать в грудь воздуха. Пальцы ее судорожно дергались. Брат Эдмунд открыл сестре Елене рот и вытащил язык. Потом принялся натирать ей руки каким-то снадобьем.

Через минуту-другую вокруг нас собралось с десяток сестер. Мы образовали цепочку и, держась за руки, молились. Настоятельница присоединилась к нам, ее чистый голос звучал громче остальных. Я чувствовала, как наша любовь к сестре Елене насыщает воздух. Казалось, что мы, объединив усилия, можем спасти ее. Одно сердце и одна душа, ищущие Бога.

Но в тот день Господь пожелал иначе.

Брат Эдмунд отошел от нее.

— Все кончено, — сказал он настоятельнице Джоан.

Я разрыдалась, а следом за мной и несколько других сестер. Заговорила настоятельница:

— Сестры, слушайте меня. Вспомните, что сказал святой Доминик на смертном одре: «Не плачьте, потому что я буду полезнее для вас на небесах». Сестра Елена вознесется на небеса, и там она будет делать дело Господне так же прекрасно, как делала его здесь. Она обретет покой. — Настоятельница закрыла глаза, и ее губы зашевелились в безмолвной молитве.

Ее слова утешили меня. Сестра Елена была одной из самых уважаемых монахинь, мы все гордились ею. И опекали, видя, что после страшной казни брата она не находит покоя.

Рядом со мной раздалось странное шипение. Я даже не сразу поняла, что это голос сестры Рейчел.

— Что вы здесь делаете? — Она была вне себя от ярости.

Я повернулась и, увидев, к кому она обращается, испытала настоящее потрясение.

В дверях за сестрой Рейчел стоял Джеффри Сковилл, за ним маячила фигура Грегори, нового привратника.

Другие сестры тоже увидели постороннего, и раздались новые возмущенные голоса. Настоятельница Джоан открыла глаза.

— Господин Сковилл, вы не имеете права заходить в закрытую часть монастыря без моего разрешения, — сказала она. — А уж появляться здесь в такую минуту… Это неподобающе.

Сестра Рейчел не смогла сдержаться. Она указала на Джеффри пальцем:

— Это вы убили сестру Елену — испугали бедняжку до смерти.

Обвинение поддержали и некоторые другие сестры:

— Правильно, это он ее убил!

— Нет, — возразила я, — он здесь ни при чем.

Джеффри метнул на меня взгляд, потом вошел в лазарет. Он держал что-то в руке.

— Приношу свои извинения, что беспокою вас, и глубоко сожалею о кончине сестры Елены, — печальным голосом сказал он. — Но дело у меня неотложное, настоятельница: меня привел к вам закон. — Он поднял бумагу. — Я пришел, чтобы доставить брата Эдмунда Соммервиля в город Дартфорд для проведения судебного расследования. Чтобы выслушать показания в связи с убийством лорда Честера, собрано жюри из двенадцати человек. Брату Эдмунду будет предъявлено обвинение, и жюри решит, утвердить его или нет.

— Нет! Не позволим! — закричали сестры и плотным кольцом окружили его.

Но брат Эдмунд не разрешил им встать на его защиту. Он осторожно протиснулся между сестер и, высоко подняв голову, подошел к Джеффри.

— Я не виновен в этом преступлении, но готов подчиниться закону, — сказал он.

Джеффри вытащил что-то из кармана. К своему ужасу, я увидела, что констебль надевает брату Эдмунду наручники.

— Что происходит? — в панике воскликнула сестра Винифред. — Что сказал этот человек, Эдмунд? Куда вы его уводите?

Брат Эдмунд посмотрел на сестру печальным взглядом, потом повернулся ко всем нам и сказал просто:

— До свидания.

Еще мгновение — и он ушел от нас.

Сестра Агата обняла сестру Винифред и попыталась успокоить ее. Я не могла ни пошевелиться, ни произнести хотя бы слово. Мой разум словно бы отказывался воспринимать то, что случилось.

Несколько минут спустя вернулся привратник Грегори. У него в руке тоже была бумага — с большой красной печатью. Он протянул ее настоятельнице:

— Только что доставили из Лондона.

Она, нахмурившись, сорвала печать, принялась читать, а мы, затаив дыхание, смотрели на нее. Только из угла раздавался плач сестры Винифред, которую сестра Агата обнимала за плечи.

Лицо настоятельницы смертельно побледнело.

— Что там написано? — спросила сестра Рейчел.

Настоятельница посмотрела на нее, потом на всех нас.

— Это письмо от Томаса Кромвеля, лорда — хранителя печати и вице-регента по духовным делам, — сказала она. — Он пишет, что в связи с убийством лорда Честера Дартфордский монастырь стал настоящим позором королевства и должен быть снова подвергнут проверке на предмет нарушений. Главные уполномоченные короля, Ричард Лейтон и Томас Леф, в срочном порядке приедут с проверкой сюда прямо сейчас, а не весной, как то предполагалось ранее. Они прибудут в Дартфорд не позднее чем через три недели.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

32

Эта пиявка была не похожа на остальных. Темно-коричневое существо, которое цирюльник выбрал для лица сестры Винифред, было тоньше и подвижнее, чем те три, которые он уже поставил ей на руки. Пиявка корчилась в воздухе, когда цирюльник вытащил ее из кувшина с водой, и успокоилась, только присосавшись к щеке моей бедной подруги возле уха.

Пиявка прокусила ей кожу. Я уже могла точно сказать, когда пиявка присасывается, потому что глаза сестры Винифред в этот момент расширялись и рот приоткрывался. Мне самой в детстве три раза ставили пиявок, и я помнила это чувство жжения, а потом онемения вокруг места укуса.

Я подалась вперед, пытаясь поймать взгляд сестры Винифред и молясь о том, чтобы эта пиявка высосала из крови больной все дурные телесные жидкости и та наконец-то испытала бы облегчение. Но ее глаза снова остекленели, и в них вернулось безразличное выражение.

Двумя неделями ранее жюри из двенадцати жителей Дартфорда буквально за час вынесло вердикт: брат Эдмунд должен предстать перед судом по обвинению в убийстве лорда Честера. Коронер Хэнкок, судья Кэмпион и Джеффри Сковилл в тот же день отвезли его в тюрьму в Рочестер — больше мы его не видели. Дело брата Эдмунда собирались рассматривать на зимней сессии суда ассизов. [Суд ассизов (от старофранцузского assises — «сессия») периодически созывался для рассмотрения наиболее опасных преступлений, не подпадавших под юрисдикцию мировых судей. Существовал вплоть до 1972 года, когда был заменен коронным судом.] Я краем уха слышала, как расстроенный брат Ричмонд говорил настоятельнице, что не знает ни одного случая, когда бы судебные процессы по обвинению в убийстве заканчивались оправданием. Всех обвиняемых поголовно признавали виновными и приговаривали либо к повешению, либо к сожжению.

Я сидела у постели сестры Винифред, когда ей сообщили о вердикте, вынесенном коронерским жюри. Она достаточно спокойно поблагодарила настоятельницу, но потом погрузилась в бездну отчаяния. Если прежде она говорила мало, то теперь вообще постоянно молчала. Все невольно вспомнили сестру Елену. Однако если начальницу гобеленной навещал в лазарете весь монастырь, то сестра Винифред не хотела быть в центре внимания — она не вставала с постели и отказывалась от еды. Несмотря на все наши усилия, она сильно похудела с того дня, когда Джеффри Сковилл увел брата Эдмунда. Просто кожа да кости: бедняжка таяла буквально на глазах. Еще немного — и от нее не останется ничего.

Мы все тоже очень переживали, хотя и не демонстрировали свои чувства так явно, как сестра Винифред. Сам воздух монастыря был насквозь пропитан страхом перед уполномоченными Кромвеля и скорбью по усопшей сестре Елене. Я уж не говорю про все те ужасы, что были связаны с убийством лорда Честера. Атмосфера стала настолько невыносимой, что двое наших слуг покинули Дартфорд, хотя работу найти было нелегко. Родители девочек, прежде бравших уроки в аббатстве, перестали отправлять к нам детей, и это меня особенно огорчало. А ведь других школ для девочек на северо-западе Кента не было.

Насытившись, пиявка задрожала, и цирюльник положил ее во второй кувшин, где уже плавали другие, отпавшие от сестры Винифред раньше. Лекарь осмотрел больную.

— Я не вижу в ней движения духа, — сообщил он. — Может быть, попробуем еще, настоятельница? Я мог бы за ту же плату поставить ей еще три штуки.

— Нет, пожалуй, пока хватит, — ответила настоятельница Джоан. — Надеюсь, сегодня к вечеру или завтра утром ей все-таки станет лучше. Как вы считаете?

— Это не исключено, — сказал цирюльник таким тоном, что сразу становилось ясно: сам он уверен в противоположном.

Когда он ушел, заговорила сестра Рейчел. Она вернулась к своим обязанностям в лазарете, и я, когда было время, помогала ей.

— Настоятельница, это стоит немалых денег, но в Лондоне есть доктор, который лечит безумие. Он прорезает дырки в черепе, после чего наступает поразительное улучшение. Мы могли бы послать за ним.

— Сестра Винифред пока что в своем уме, — горячо возразила я.

Сестра Рейчел нахмурилась: ей не понравилось, что я столь непочтительным образом вмешалась в их беседу. Я и сама знала, что лучше помалкивать, но просто не смогла сдержаться и продолжила:

— И никакие дырки в голове ей не нужны. Вот если бы брата Эдмунда оправдали, она бы мигом поправилась.

Настоятельница сказала:

— Спасибо, сестра Рейчел. Полагаю, к столь радикальным действиям пока прибегать еще рано, но я буду иметь в виду ваше предложение. А пока мы продолжим лечение собственными средствами. Я полагаю, что в первую очередь сестре Винифред необходимы тщательный уход и наши молитвы.

Сестра Рейчел кивнула.

Настоятельница повернулась ко мне:

— Принесите миску с бульоном. И постарайтесь, чтобы больная съела хоть сколько-нибудь.

— Хорошо, — сказала я и поспешила было на кухню, но тут настоятельница добавила:

— И еще, сестра Джоанна.

Что-то в ее голосе заставило меня замереть на месте.

— Да?

— Через час собирается капитул, чтобы обсудить различные проступки, совершенные в монастыре за последний месяц. За всеми этими событиями мы совсем позабыли об исправительных мерах. Вам следует обязательно присутствовать.

— Да, настоятельница.

Я ждала на кухне, когда кухарка разогреет бульон, размышляя, какое мне могут определить наказание. Я утешала себя тем, что наверняка окажусь не единственной нарушительницей, чье поведение будут сегодня обсуждать. Да и к тому же… Совсем недавно мы видели в этих стенах две смерти — естественную и насильственную, а брата Эдмунда без всяких оснований заключили в тюрьму. Мало того, Дартфорду грозило неминуемое закрытие. Какое наказание может сравниться с этим?

Но травить душу подобного рода рассуждениями не имело смысла. Что бы ни решила в отношении меня настоятельница, мне придется беспрекословно подчиниться.

Я заглянула в кастрюлю, подвешенную над огнем, — бульон еще не начал кипеть, и принялась беспокойно расхаживать по кухне туда-сюда. Вдруг мои глаза наткнулись на умилительную картинку: тряпичная кукла Марты Вестерли была аккуратно посажена на полку рядом с коробкой, где хранились сушеные травы.