— Значит, тебе здесь не нравится? — с любопытством спросила я. — Почему же ты отсюда не уедешь?

— У меня нет другой собственности. По брачному контракту я получила этот замок, — ответила хозяйка. — А все земли, дома и деньги моего мужа вернулись королю.

— Но это несправедливо и даже противозаконно, — сказал брат Эдмунд.

Моя племянница закинула голову и рассмеялась:

— Какой вы занятный, господин Соммервиль. — Мэри долго не могла остановиться. Сколько вина она уже успела выпить сегодня, спрашивала я себя. — Мой свекор-король сказал, что брак не имел полной силы, потому что не был консумирован. [Консумация — санкционирование брачных отношений между супругами. В Средние века при заключении брака между несовершеннолетними консумация брака откладывалась до достижения ими совершеннолетия. Отсутствие фактических брачных отношений в Европе традиционно учитывалось Церковью как уважительная причина для развода, а кроме того, могло послужить основанием для признания брака не вполне законным.] А не был он консумирован, конечно же, по его собственному приказу. Его сын, видите ли, был слишком слаб здоровьем, дабы предаваться «супружеским излишествам» — как он это называл — до достижения совершеннолетия. Но до восемнадцати бедняга так и не дожил. — Она подняла кубок. — И вот сижу я здесь, вдова-девственница, владеющая одним-единственным разваливающимся замком посреди Уилтшира.

— А что твои родители? — быстро спросила я, чувствуя неловкость оттого, что столь интимный вопрос обсуждается в присутствии брата Эдмунда.

— Моя мать все свое время проводит, надиктовывая письма — в основном Кромвелю, перечисляя оскорбления, которые претерпевает от моего отца, и описывая его жестокости. Я слышала, что для лорда — хранителя печати получать эти письма от герцогини Норфолк — тяжкое бремя. А что касается герцога, то с ним я не переписываюсь, потому что у него на уме устройство для меня нового грандиозного брака. — Мэри откинула голову на спинку стула. — Уж лучше я останусь здесь.

Я не знала, что ей сказать. Отхлебнула еще вина и, чувствуя, как голова начинает кружиться от спиртного, поставила кубок. Брат Эдмунд пошевелился на своем стуле.

— Мэри, — сказала я, — я слышала, что здесь, в замке, есть несколько гобеленов из Дартфорда — свадебный подарок. Нам бы очень хотелось их увидеть.

Несколько мгновений она смотрела на меня нахмурившись, потом тряхнула головой.

— Поначалу гобелены висели в этом зале, но потом их перевесили в спальню моего мужа. У меня нет доступа в эту комнату — она заперта. — Мэри закатила глаза. — Даже когда он был жив, она оставалась для меня недоступной.

Мы с братом Эдмундом украдкой переглянулись.

— Милая, нам очень важно увидеть эти гобелены, — сказала я.

— Извини, Джоанна, это невозможно. Еще вина?

Как же она послушна, как безропотно подчиняется их воле: своего отца, герцога Норфолка, и свекра-короля.

Я подняла руку:

— Нет, дорогая Мэри, я больше не хочу вина. Мы уже достаточно выпили сегодня. Я думаю, что настало время приказать слугам принести ключи от этой комнаты. Ведь это твой дом — разве нет? В тебе половина стаффордской крови. А Стаффорды всегда отличались характером.

Ее щеки зарумянились. Я видела, что затронула чувства, которые моя племянница старательно скрывала. Мэри привычным легким движением поднялась на ноги, позвала фрейлину и отдала распоряжение.

И в самом деле, слуги, против ее ожиданий, не оказали хозяйке никакого сопротивления. Вскоре мы поднялись по лестнице, пройдя мимо экономки, которая стояла с кислой физиономией, в спальню покойного герцога Ричмонда — большую, богато обставленную. Я в жизни не видела такой прекрасной резьбы в изголовье кровати, на которую Мэри запрыгнула с восторженным вскриком.

— Наконец-то! — рассмеялась она. Ее чепец упал с головы, и длинные густые золотисто-рыжие волосы водопадом хлынули на спину.

Брат Эдмунд, далеко обходя кровать, направился к длинной дальней стене, на которой висели три гобелена.

Дартфордский находился посредине. У него имелись все особенности, присущие нашим изделиям: широкий диапазон цветов, внимание к деталям и группы мифологических фигур.

На гобелене были изображены две женщины и мужчина. Одна женщина стояла на весьма красочно изображенном поле среди цветов и колосьев пшеницы, держа за руку другую — помоложе. Та указывала в противоположный угол гобелена, где из темной пещеры выходил красивый бородатый человек. Никто из этих троих не был похож на известных мне обитателей Дартфорда.

— Вы знаете эту историю? — спросила я.

Брат Эдмунд кивнул:

— Это Персефона.

И тут голос подала моя племянница Мэри:

— Да-да, невеста бога подземного царства. Подходящая компаньонка для меня, верно? — Она рассмеялась и попыталась сесть. — Мой брат Суррей восторгался этим гобеленом. Как и мой муж. Они ведь воспитывались вместе. Да, моему брату этот гобелен нравится больше, чем другой дартфордский — тот, что висит в доме отца в Ламбете.

— Говарды владеют еще одним гобеленом из Дартфорда? — удивилась я.

— Да, то, другое полотно старше и больше этого, — проговорила наконец Мэри с кровати.

Брат Эдмунд нетерпеливо спросил:

— А вы не помните, каков сюжет того гобелена?

Она прищурилась, глядя вдаль, словно вызывая в памяти картину.

— Я помню, что на нем изображена стайка сестер, танцующих сестер.

— Это монахини? — спросила я, стараясь говорить спокойным голосом.

— Нет. Уверена, что нет. — Мэри подошла и провела пальцами по кромке гобелена. — Я предпочитаю этот — мой собственный. Как-то раз Персефона, — она показала на прекрасную девушку в центре гобелена, — собирала в поле цветы, а бог подземного царства Аид увидел девушку, поразился ее красоте и разверз землю, чтобы забрать ее к себе. На том, что случилось потом, мы останавливаться не будем, потому что я все еще девственница. — Мэри захихикала. — Ее мать Деметра, богиня плодородия, в поисках Персефоны обыскала всю землю, а потом пришла к Зевсу, главному из богов, и спросила, что случилось с ее дочерью.

Брат Эдмунд подхватил рассказ:

— Зевс, конечно, знал правду, но Аид был его младшим братом, а потому владыка богов не мог забрать у него Персефону раз и навсегда. Зевс устроил дело так, что полгода Персефона жила у матери, а другие полгода — у Аида, своего мужа. Когда мать и дочь воссоединялись, солнце согревало землю, и растения устремлялись в рост. А когда Персефона снова уходила под землю, растения умирали и воцарялся холод, потому что Деметра всегда тосковала по дочери, оплакивала ее растление Аидом. Так греки объясняли смену сезонов.

Моя племянница Мэри хлопнула в ладоши, как довольный ребенок.

— Вы рассказали это почти так же хорошо, как мой брат Суррей. А он поэт. Вы очень образованны. Пожалуйста, останьтесь со мной хотя бы на пару дней — мне так хорошо в вашем обществе.

Брат Эдмунд зарделся. Вероятно, никогда еще красивая женщина не хвалила его. Я почувствовала странный укол ревности.

Мэри, не сводившая с меня глаз, озорно улыбалась.

— Что будет с тобой, Джоанна, если все монастыри закроют? — спросила она. — Ты тогда перестанешь быть монахиней?

— Я не думала об этом, — ответила я.

— Видимо, я должна сообщить тебе, что и я, и мой брат следуем установлениям религиозной реформы. Этого пожелал король.

Я была поражена этой новостью.

— Ты ведь знаешь, как я попала в Тауэр, племянница? В мае я была на Смитфилде.

Она опустила голову:

— Бедная тетушка Маргарет. Да, только тебе и хватило смелости сделать это. Тебе и твоему отцу. — Она с любопытством подняла голову. — А где теперь твой отец?

— Он платит цену, которую платят те, кто действует по совести, а не из себялюбия, — отрезала я.

Глаза Мэри сверкнули.

— Тебе легко судить, Джоанна. Ты не бываешь при дворе, раньше скрывалась у себя в Стаффордском замке, а потом и вовсе ушла в монастырь. Ты не знаешь, насколько тяжело находиться в обществе короля. В какую ярость тот впадает, — она щелкнула пальцами, — когда ему перечат. Ты и понятия не имеешь, каков он в гневе.

— Вот тут ты ошибаешься! — воскликнула я. — Я, как никто другой, знаю, как это страшно — быть в обществе короля Генриха!

Мэри и брат Эдмунд изумленно переглянулись, а я прикусила губу, разозлившись на себя. Я поверить не могла, что сказала так много. И повернулась к двери:

— Мы уходим.

— Но вы только что приехали, — возразила моя племянница, глядя на брата Эдмунда.

— Извини, нам пора, — твердо сказала я.

— Куда вы едете? — надула она губы.

— В монастырь Мальмсбери, — ответила я.

Брат Эдмунд поморщился. Я опять сболтнула лишнее.

— Это далеко отсюда, а дороги плохие, — попыталась отговорить нас Мэри. — Вы туда не доберетесь до захода солнца.

— Ничего, найдем какую-нибудь гостиницу по дороге.

— Гостиницу?! — в ужасе воскликнула она. — Что за идея? — Она оглядела брата Эдмунда с ног до головы, и на ее лице снова заиграла озорная улыбка. — Но с другой стороны, кто я такая, чтобы вмешиваться в ваши планы, тетушка Джоанна.

Теперь я была смущена не меньше Эдмунда.

Мэри провела нас по замку. Ее экономка тенью следовала за нами. У входа моя племянница обратилась к другому слуге:

— Сейчас же пошлите за Лукой. — Потом она повернулась к нам. — Вам нужен проводник до Мальмсбери, этот мальчишка знает здешние дороги как свои пять пальцев.

— Но обратно мы, возможно, поедем другим путем, — возразил брат Эдмунд.

— Ничего, Лука откуда угодно найдет дорогу домой.

Это оказался тот самый светловолосый парнишка, которому поручили наших лошадей.

— Лука, ты знаешь дорогу до монастыря Мальмсбери? — спросила герцогиня.

— Да, ваша светлость, — поклонился он.

— Тогда проводи этих людей, — распорядилась она. — Да возьми коня порезвее.

Мы простились. Мэри смотрела из дверей, как мы сели на своих скакунов, теперь уже в сопровождении Джона и Луки. Я махнула ей в последний раз, и мы тронулись. Послышался скрип цепей, опускающих решетку в основание моста.

— И что вы думаете об этом гобелене? — спросила я, подъехав поближе к брату Эдмунду.

— В нем есть определенные аналогии с тем, что висел на стене во время пира. Молодая женщина становится жертвой, но ее спасает, по крайней мере отчасти, кто-то старший, глава семейства.

— Какое отношение это может иметь к короне Этельстана? — Я старалась говорить как можно тише.

— Не знаю, — ответил он.

— Как вы думаете, тот, другой гобелен, что находится в Ламбете, он скажет нам больше? Тот, на котором изображены все эти сестры? Может быть, сестра Елена хотела, чтобы я увидела именно его? Он, кажется, имеет большее отношение к монастырю. Наш визит сюда, похоже, оказался бесплодным.

Брат Эдмунд задумался на мгновение.

— Не будьте так категоричны. Я думаю, что, выбирая эти сюжеты, сестра Елена пыталась сообщить что-то о борьбе, происходящей внутри монастыря: о битве между земными желаниями и спасением души; возможно, между добром и злом.

Меня пробрала дрожь, но причиной тому был не холод.

40

До городка Эймсбери мы добрались после захода солнца. Моя племянница была права, когда предостерегала нас: по Уилтширу мы продвигались медленно, пока не добрались до главной дороги, соединяющей Лондон и Эксетер. Эймсбери, с его церковью и небольшим рынком, стоял на этой дороге, и, по словам Луки, там имелась великолепная гостиница для путников.

Мы с братом Эдмундом, уставшие после долгого пути, вошли в это заведение. Оно было на удивление просторным и сияло высоким беленым потолком. Хозяин приветствовал нас у дверей с озабоченным выражением на лице.

— Меня зовут Эдмунд Соммервиль, мы с сестрой хотим у вас переночевать, — сказал брат Эдмунд. — Нам потребуются две комнаты, конюшня для наших лошадей, а также место для двух наших слуг. Мы готовы заплатить, сколько вы попросите.

— Мне очень жаль, сэр, у нас в гостинице осталась только одна комната.

Это было для нас неожиданностью. До этого дня мы без труда снимали две комнаты в любой гостинице — время года для путешествий было не самое подходящее.

— Но у нас в городе есть Бенедиктинский монастырь, хотя мне и жаль будет терять клиентов, — продолжал хозяин. — Монахи — люди добрые, и гостеприимство у них в крови. Вы можете послать туда одного из своих слуг: пусть узнает, есть ли свободные места.

Брат Эдмунд отрицательно покачал головой. Еще до отъезда мы решили, что будем избегать монастырей из опасения, что как-нибудь случайно выдадим себя.

— Ах, так вы не сторонники старой веры? Извините, что предложил вам, — взволнованно проговорил хозяин.

Брат Эдмунд вздохнул:

— Не беспокойтесь. Я готов заплатить вам побольше. Неужели у вас всего только одна комната?

Хозяин захрустел пальцами.

— К сожалению. У нас сегодня остановилась большая компания. Брату с сестрой случается спать в одной комнате, тем более у нас помещение просторное, и я могу принести еще один тюфяк.

Я подтолкнула брата Эдмунда локтем в бок.

— Не можем же мы вернуться на дорогу. Ничего страшного — переночуем в одной комнате.

— Хорошо, — кивнул он.

Хозяин с облегчением сказал:

— Еду мы подаем вон там — за аркой. Это никакая не таверна, так что вашей сестре вполне пристало там находиться. Позвольте мне, не взимая с вас дополнительной платы, предложить вам горячий ужин.

Это было гораздо привлекательнее, чем черствый хлеб из наших седельных мешков.

Боковая комната с полудюжиной деревянных столов, как и говорил хозяин, оказалась вполне пристойной. В камине недавно развели огонь. Несколько минут спустя мы уже поглощали горячие, с пылу с жару, пироги. Слуга принес кружки с элем.

— Не похоже на то, чем угощала нас вдовствующая герцогиня, верно? — улыбаясь, сказал брат Эдмунд.

Я пожала плечами:

— На мой вкус, неплохо.

Он задумчиво разглядывал меня через стол.

— В чем дело? — спросила я.

— Мне ваш характер кажется весьма примечательным, сестра Джоанна. Ни в монастыре, ни во время нашего путешествия вы ни разу не пожаловались на трудности или неудобства.

— Разве мы все не отказываемся от удобств и мирской роскоши, когда принимаем обет? — спросила я.

— Да. Но все же, после того как я увидел вашу родственницу, ваше поведение представляется мне еще более поразительным.

Я почувствовала, что заливаюсь румянцем.

— Мне показалось, вы были в восторге от вдовствующей герцогини, — смущенно проговорила я.

Брат Эдмунд улыбнулся:

— Она не принадлежит к тому разряду женщин, которые приводят в восторг доминиканских братьев.

— А что, есть такие женщины, которые приводят братьев в восторг?

Он открыл было рот, но тут же закрыл его. Брат Эдмунд, к моему удивлению, выглядел донельзя смущенным.

Тут от входа донесся какой-то шум, а затем раздались звуки мужских голосов. А затем к нам присоединилась самая необычная группа, какую мне только доводилось видеть. Дюжина мужчин расселась за столами, на всех них были одеяния монахов или братьев, но разных орденов. По большей части здесь были бенедиктинцы, но еще я увидела францисканцев и августинцев. Не было среди них представителей только одного ордена — Доминиканского.

Наиболее колоритно выглядел монах-цистерцианец. У этого человека, облаченного в белый хабит и черный скапулярий, [Скапулярий — элемент монашеского одеяния, разновидность мантии.] были бледная кожа, голубые глаза и ободок седых волос, хотя он едва ли перешагнул тридцатилетний рубеж. Я сперва удивилась, но потом сообразила, что вижу перед собой альбиноса.

Брат Эдмунд не мог оторвать глаз от этой группы. Цистерцианец, сидевший к нам ближе всех, медоточивым голосом проговорил:

— Приветствую вас в этот прекрасный вечер. Меня зовут брат Освальд.

Видя, что брат Эдмунд потерял дар речи, глядя на этих странствующих монахов, я сказала:

— Приветствую вас, брат. Позвольте представиться: Джоанна и Эдмунд Соммервиль, мы едем из Кента в Лондон по семейным надобностям.

Он улыбнулся:

— Приятно встретить такую красивую пару. Давно вы женаты?

— Мы вовсе не состоим в браке, — возразил брат Эдмунд. — Джоанна — моя младшая сестра.

Брат Освальд стрелял глазами то в меня, то в брата Эдмунда. Он явно заметил, что мы с ним совершенно не похожи.

— Великолепно, — сказал он все тем же слащавым голосом, затем сделал большой глоток эля из стоявшей перед ним кружки. И обратился к своим товарищам: — Братья, разве нам не повезло? Разве сам Господь не улыбается нам? Сначала мы прослушали мессу в великолепной церкви, потом вернулись в эту гостиницу и вкушаем обильную пищу, а теперь знакомимся с этими добрыми странниками, братом и сестрой, которые тоже отправились в путешествие.

Остальные монахи посмотрели на нас и дружелюбно заулыбались.

— И какова цель вашего путешествия? — поинтересовался брат Эдмунд.

Брат Освальд улыбнулся:

— Постижение Божественной истины.

— Аминь, брат, аминь! — закричали другие монахи.

— У нас духовная цель, — пояснил брат Освальд. — Мы путешествуем по стране в поисках этой самой истины. Мы больше не имеем возможности искать ее в монастырях. Наши дома были закрыты по повелению короля, и мы вынуждены покинуть их. Но нам это не помеха. Нет-нет-нет. Мы собрались… или, иными словами, нас соединило желание путешествовать вместе. Когда-нибудь мы узнаем, как лучше всего служить Господу, как лучше всего прожить остаток наших дней здесь, на земле. Нам еще предстоит понять, в чем состояло Его намерение, когда Он позволил закрыть монастыри в Англии.

Брат Эдмунд опустил взгляд на стол; его худые плечи дрожали. Я боялась, что он в присутствии всех потеряет над собой контроль.

— Позвольте спросить, — быстро сказала я.

— Конечно, госпожа Соммервиль.

Я поморщилась — стыдно было представляться такому человеку, как брат Освальд, фальшивым именем. Но продолжила:

— Как я поняла, вы путешествуете от церкви к церкви по всей Англии и ищете озарения через молитву?

— Мы посещаем мессы, где это только возможно, — ответил он. — Но, кроме того, мы ищем Господа в лесах, в полях, на рынках — повсюду, где можно найти Его мудрость. Мы пришли сюда, в Эймсбери, чтобы совершить паломничество в одно древнее место. Это одно из старейших мест на земле. Вероятно, вы слышали о нем? Я говорю о Стоунхендже.

Я напряглась:

— Он разве находится неподалеку?

— Да, совсем рядом. Я думаю, что постояльцы этой гостиницы в основном те, кто приходит увидеть его.

Я ребенком слышала захватывающие истории про Стоунхендж: будто бы это был храм, построенный много веков назад расой великанов, что некогда жили в Ирландии.

— Но, кажется, это место поклонения друидов, — сказала я.

— Мы открываем наши сердца и умы любому знаку Божьему, госпожа Соммервиль, и мы слышали, что иногда на рассвете в Стоунхендже Бог говорит с истинно верующими.

Брат Эдмунд поднял на него взгляд.

— На рассвете? — переспросил он хрипловатым голосом.

Брат Освальд вгляделся в брата Эдмунда.

Голубые глаза цистерцианца задержались на его шляпе, словно разглядели под ней тонзуру.

— Хотите присоединиться к нашему утреннему паломничеству?

— Нет-нет, мы не достойны сопровождать вас, — возразил брат Эдмунд.

Брат Освальд улыбнулся.

— Перед лицом Господа мы все достойны, — сказал он. — И хотя я только сегодня познакомился с вами, но глубоко чувствую, что вы и ваша добрая сестра посланы Богом, чтобы идти в паломничество вместе с нами.

Брат Эдмунд посмотрел на меня.

— Если хочешь — пойдем, — ответила я. Он благодарно кивнул.