— Мы не знаем здешнего настоятеля, не знаем, можно ли ему доверять, — остерегла я его.

Брат Эдмунд закрыл глаза и прислушался к песнопению, доносившемуся из глубин монастыря.

— Разве это не прекрасно, сестра Джоанна? — вопросил он. — Вы не чувствуете себя так, будто мы пришли домой?

— Я рада снова слышать службу, — осторожно ответила я.

Что-то в этом изящном, полуразрушенном монастыре настораживало меня.

— Я бы хотел исповедоваться, пока мы здесь, — сказал мой спутник, заглядывая внутрь. — Я давно не исповедовался, а грехи мои велики.

— Вы наверняка преувеличиваете, брат Эдмунд.

Он уперся рукой в стену монастыря, словно ища опоры.

— Я должен кое в чем вам признаться, сестра Джоанна.

— Я слушаю.

Он отвернулся к двери и сказал:

— Я возжелал вас прошлой ночью. За всю свою жизнь я ни разу не был с женщиной, но вчера в той комнате испытал сильное искушение. Я должен сказать об этом, прежде чем мы войдем внутрь. — (Я посмотрела сбоку на его худое чувственное лицо.) — Поэтому я и ушел из комнаты и был так холоден с вами сегодня утром, — запинаясь, проговорил он. — Понимаю, это несправедливо. Вы не сделали ничего плохого. Я очень слабый человек — мы с вами оба знаем это. И все же ваши благочестие и вера в меня поддерживали меня в последние недели. И клянусь вам жизнью, что никогда не обману вашего доверия.

Я потеряла дар речи. Казалось, он ждет от меня каких-то слов, но мне нечего было ему сказать.

Внутри песнопения вечерни достигли крещендо: «Воспоем же хвалу Господу Богу нашему…»

Брат Эдмунд повернулся ко мне, в глазах его светились гордость и грусть.

— Ну, теперь войдем внутрь, сестра? — спросил он.

— Да, брат.

Мы двинулись на звук пения бенедиктинцев. Прошли через обрушившуюся часть монастыря в заднюю, оставшуюся целой. Здешняя церковь была большой и старой. Колонны и скамьи напоминали те, что мы видели в других святилищах. Апсида возвышалась под заостренной аркой, поражающей витражами исключительной красоты. На многочисленных лицах, запечатленных в стекле, плясали огоньки свечей.

Мы с братом Эдмундом, стоя в задней части церкви, почтительно ждали окончания вечерни.

Наконец нас увидел настоятель, сошел с апсиды и двинулся к нам по нефу.

Брат Эдмунд не шелохнулся. Не отошел в сторону. Но мне стало страшно. Что подумает настоятель о человеке с тонзурой, одетом в мирское и сопровождаемом женщиной?

Настоятель, высокий человек лет сорока с поразительно зелеными глазами и высокими скулами, остановился в нескольких футах перед нами, экзальтированно воздел руки и воскликнул:

— Вы пришли! Слава Господу, вы пришли.

Брат Эдмунд вздрогнул от недоумения.

— Вы нас знаете? — спросил он настоятеля.

— Мы все знаем вас, мы видим вас каждый день, — ответил тот.

Я пододвинулась поближе к брату Эдмунду. Все здесь было не так.

— Настоятель, мы никогда в жизни не были в этом монастыре, — мрачно проговорил брат Эдмунд.

— Меня зовут Роджер Фрэмптон, и я приветствую вас в этот вечер в том месте, где вас ждали, — с улыбкой сказал настоятель.

Он повернулся и поманил нас за собой к апсиде церкви. Там было около двадцати монахов, рассевшихся по своим огороженным скамьям. Увидев нас, они начали радостно улыбаться, словно мы были вернувшиеся наконец блудные дети. Это напугало меня еще больше. Я старалась держаться поближе к брату Эдмунду. Проходя мимо первой огороженной скамьи, я увидела одиноко сидящего монаха с седеющими волосами. Он единственный не улыбался — разглядывал нас испуганно и недоверчиво.

Настоятель Роджер поманил нас с братом Эдмундом к древнему витражу, располагавшемуся вдали слева. На нем были изображены две строгие фигуры, стоящие бок о бок: мужчина — светловолосый, с отчетливо видимой тонзурой, и женщина — ниже ростом, с длинными черными волосами. У их ног светилась золотая корона.

Мы с братом Эдмундом недоуменно переглянулись. Наше появление в монастыре Мальмсбери было предсказано давным-давно и увековечено в этом великолепном стекле.

— Тогда вы должны знать, зачем мы здесь, — сумела выдавить я.

Настоятель кивнул:

— Вы здесь, чтобы служить ему. — Он поднял обе руки в сторону самой большой фигуры на центральной панели витража.

Мужчина, облаченный в золотистые доспехи, на широких плечах — красная накидка, в одной руке — меч, в другой — щит. Длинные, соломенного цвета волосы ниспадают на плечи. Лицо молодое, поразительно красивое, но какое-то слишком уж суровое. Мужчина стоял, слегка подняв одну ногу, словно собирался сойти с витража в церковь.

— Король Этельстан, — выдохнула я.

— Этельстан Великолепный, первый король Англии и благодетель нашего монастыря. — Голос настоятеля громко прозвенел в церкви, монахи ответили ему лихорадочными шепотками. — Сильный и бесстрашный, но в то же время мудрый и справедливый во всех своих действиях. Человек величайшей чистоты.

— Его усыпальница находится здесь, в монастыре? — спросил брат Эдмунд.

Настоятель кивнул:

— Я отведу вас к нему.

Он зажег свечу и повел нас вниз по винтовой каменной лестнице в боковой части церкви. Лестница выходила в зал, и мы прошли по нему к тяжелой закругленной арке. Я подумала, что мы, вероятно, находимся сейчас под алтарем церкви.

Когда мы оказались в простом каменном помещении, настоятель зажег свечи. Он подвел нас к массивной, высеченной из камня фигуре Этельстана. Надгробье было величественным, но в то же время строгим и без излишеств: на нем был изображен король в простой короне и длинных одеяниях, лежавший на прямоугольной плите лицом вверх. У меня возникло ощущение, что я оказалась в самом сердце сгинувшего саксонского королевства.

Настоятель встал на колени перед усыпальницей, а мы заняли места по обе стороны от него. Пол истерся от смиренных коленопреклонений множества людей, приходивших сюда. В углу гробницы было высечено: «Этельстан, родился в 895, умер в 939 году от Рождества Христова».

Наш провожатый процитировал:

— «Известный во всем мире святой король Этельстан, поклонение коему распространяется все шире и чьи достоинства побеждают повсюду, кого Господь поставил вождем сил земных и королем Англии, подкрепив сие основанием трона».

Что-то шевельнулось в воздухе, и я бросила взгляд через плечо. Мне показалось, что в усыпальницу вошел человек. Но я никого не видела. Правое колено у меня пульсировало болью после неудачного падения на лужайке. Я молилась, чтобы моя кровь не пролилась на пол.

Я снова повернулась к мраморной фигуре короля и постаралась вспомнить подходящую молитву, но меня отвлекало гнетущее чувство — мне казалось, что за мной наблюдают, к тому же не добрым, а осуждающим взглядом. Я невольно вспомнила тот безотчетный ужас, который испытала в Дартфорде, и вновь уставилась на высеченное в камне лицо Этельстана, более строгое, чем на витраже. Этот король, будучи еще совсем молодым человеком, посадил своего брата в лодку без парусов, без запасов еды и питья и отправил в открытое море.

Настоятель перекрестился и поднялся на ноги. Мы сделали то же самое.

Мне хотелось поскорее выйти из усыпальницы, но брата Эдмунда, казалось, ничье присутствие не беспокоило. Он с интересом огляделся.

— Я всю жизнь изучаю историю, но почти ничего не знаю об этом короле. И признаться, не понимаю, почему мне так мало известно о его правлении. У него были супруга, наследники?

— Н-нет, — вздрогнув, сказал настоятель, словно одна эта мысль потрясла его. — Этельстан за всю свою жизнь ни разу не прикоснулся к женщине. Он посвятил себя Господу.

— Он принес обет? — спросил брат Эдмунд. — Неужели этот король был монахом?

— Нет, тут нечто иное. Такого не знали ни до его воцарения, ни после. То был король абсолютной чистоты. — Настоятель улыбнулся. — У нас в библиотеке — а она уцелела при обрушении церкви — есть много документов, восхваляющих его. Там хранятся труды Уильяма Мальмсберийского, [Уильям Мальмсберийский (1090–1143) — английский историк; предположительно жил в Мальмсберийском монастыре, где было создано большинство его произведений.] нашего досточтимого историка. — Он провел рукой по краю памятника. — Боюсь, в нашей стране история пишется завоевателями. Теперь в библиотеку редко кто заходит. После смерти Альфреда, Эдуарда и Этельстана на английском троне не сидел ни один истинно английский король. У всех королей после них была кровь чужестранных завоевателей — норманнов, Плантагенетов. — Он снова помолчал. — Иногда мне кажется, что Этельстан наслал туман, чтобы затмить память о себе, защитить свои святыни от недостойных рук, которые злоупотребят ими.

Мы с братом Эдмундом напряглись.

— Вы имеете в виду его корону? — спросила я.

Зеленые глаза настоятеля сверкнули в пламени свечи.

— Да.

Я вопросительно посмотрела на брата Эдмунда. Он кивнул.

Я сделала шаг к настоятелю.

— Меня зовут сестра Джоанна Стаффорд. Я послушница Доминиканского ордена в Дартфордском монастыре. Это брат Эдмунд Соммервиль, один из братьев в Дартфорде. Мы считаем, что корона Этельстана спрятана в нашем монастыре со времени его основания. Мы прибыли сюда, чтобы узнать больше об этом короле и лучше понять, какой силой наделена эта загадочная реликвия.

Настоятель Роджер кивнул, словно именно этого и ждал.

— Идемте со мной.

Брат Эдмунд легонько прикоснулся к моему локтю, и я последовала за ним и настоятелем обратно по лестнице. Мы прошли по длинному коридору в личный кабинет настоятеля.

Я полагала, что тот предложит нам сесть, но он подошел к книжному шкафу в углу и, поднявшись на цыпочки, изо всех сил надавил на его верхний правый угол. Послышался скользящий звук. Книжный шкаф уехал внутрь, открыв узкий потайной ход.

Я изумленно прижала ладони ко рту. Именно такой потайной ход я многие недели безуспешно искала в Дартфорде. Поначалу сердце у меня возбужденно забилось. Вот вернусь в свой монастырь и обязательно обыщу кабинет настоятельницы — нет ли и там чего-нибудь подобного. Но потом я вспомнила, как люди Кромвеля тщательно обстучали все стены в этой комнате и даже вскрыли пол. Они тоже думали, что там есть какой-то ход, но ничего не нашли.

Настоятель жестом пригласил нас следовать за ним.

— Возьмите свечу, — сказал он.

Мы проскользнули внутрь. Брат Эдмунд нес свечу. Почти сразу же мы оказались на нисходящей крутой лестнице.

— Это было сделано специально для хранения святынь Этельстана? — спросил брат Эдмунд, спускаясь по лестнице.

— Нет, — ответил настоятель. — Эта лестница ведет в наш «темный дом». Святыни мы поместили туда позднее.

— А что такое «темный дом»? — поинтересовалась я.

— Место наказания для тех, кто совершал против ордена такие тяжкие преступления, что их на какое-то время приходилось изолировать, — пояснил настоятель.

— Тюремная камера? — уточнил потрясенный брат Эдмунд.

Мы дошли до последней ступени.

— Своего рода. Настоятели признавали некоторых монахов виновными, и те, закованные в цепи, проводили здесь иногда долгие годы. — Наш проводник повернулся к нам и успокаивающим голосом сказал: — Мы уже давным-давно не используем это помещение таким образом. Перестали это делать еще до того, как его святейшество в тысяча четыреста двадцатом году издал эдикт против использования «темных домов». Но почти все монастыри в Англии изначально именно так и строились: там обязательно имелись настоящие подземные комнаты, а то и дома. После выхода эдикта многие монастыри засыпали эти помещения. Мы, конечно, тоже сказали уполномоченным, приезжавшим два года назад, что в свое время именно так и поступили. Показали им прежний вход из другой части аббатства. Эта дверь открывалась в земляную стену. Вход из покоев настоятеля был сооружен тайно.

Настоятель повел нас по узкому коридору. Пол здесь был земляной.

— Уполномоченные короля искали именно святыни Этельстана? Они спрашивали вас о короне? — поинтересовался брат Эдмунд.

— Да, и настойчиво так спрашивали, несколько раз. Они каким-то образом обнаружили, что корона существует, и подозревают, что та наделена необыкновенной силой, вот только не знают, где она спрятана. Уполномоченные короля Лейтон и Леф приезжали сюда, и их люди обыскали каждый дюйм монастыря. Даже сам епископ Гардинер интересовался.

— Гардинер был здесь? — Голос мой задрожал от волнения.

К нам навстречу вышел человек — он подслушивал в темноте. Это был тот самый седой нервный монах, который единственный не улыбался при нашем появлении.

— А почему вы спрашиваете? — сказал он, вперив в меня взгляд. — Что вы знаете о нашем заклятом враге Стефане Гардинере?

42

Напряженное молчание повисло в коридоре, ведущем в «темный дом».

— Это брат Тимоти, — сказал настоятель Роджер. — Блестящий богослов, снедаемый многими вопросами. — Он повернулся к нам и терпеливо пояснил: — Епископ Гардинер дружил с прежним нашим настоятелем. Он много раз приезжал в Мальмсбери. И не только затем, чтобы получить наставление от Бога в том, как преодолеть трудности и обеспечить развод короля. Иногда он задавал вопросы о святынях Этельстана. В особенности о короне. Ни мой предшественник, ни я и никто другой не сообщили епископу правду о короне. Нас не страшила даже самая жестокая казнь — публичное четвертование, мы ни за что не открыли бы ему, где спрятана корона Этельстана.

— Почему? — прошептала я.

Ответил мне брат Тимоти:

— Потому что если короной завладеет Гардинер, то угроза для королевства будет значительно сильнее, чем если реликвия попадет в руки кого-то другого.

— Мы не знаем этого наверняка, — нараспев заметил настоятель.

Брат Тимоти сделал шаг в мою сторону, вгляделся в мое лицо и изрек:

— Всем сердцем я чувствую, что мы больше ничего не должны говорить этой женщине.

— Но их появление здесь — их обоих, равно как и поиски короны, — все это было предсказано, — возразил настоятель.

— О да, братом Эйлмаром. — Монах возбужденно потер ладони и повернулся к нам. — Он жил четыре сотни лет назад и славился своими видениями. Одно из них — видение мужчины и женщины, которые появятся накануне разделения; брат Эйлмар снова и снова рисовал их. Его наброски были переведены на витраж, который вам показали в церкви. Но у него были и другие видения… Да-да, чего уж там скрывать! Брат Эйлмар был убежден, что может летать, и смастерил себе крылья. Однажды он надел эти крылья, прыгнул с башни… и сломал обе ноги. Наш добрый монах говорил потом, что единственная его ошибка состояла в том, что он не смастерил себе и хвоста!

Настоятель прикоснулся к руке брата Тимоти:

— Ты знаешь, что если человек избран сосудом для великих видений, то его ожидают не только восторги, но и утрата душевного равновесия.

Брат Тимоти смерил нас взглядом.

— Но, настоятель, эти двое могут быть шпионами Гардинера. Они доминиканцы, а я знаю, что епископ поручает доминиканцам самые злокозненные задания. Риск огромен. Мы можем дать в руки дьявола, протестантам, самые ценные святыни Англии и знание о самой короне!

Настоятель Роджер осадил его:

— Епископ Гардинер не протестант. Ты забываешься, брат.

Я никогда прежде не слышала этого слова — «протестант», но по тому, как брат Эдмунд с негодованием отрицательно покачал головой, поняла, что ему оно знакомо.

— Число протестантов растет с каждым днем! — воскликнул брат Тимоти. — И сколько зла они уже успели сотворить! Бедняки на Севере голодают, потому что все монахи после Благодатного паломничества убиты или изгнаны из монастырей. Никто не подает милостыню бедным и голодающим; недужным некуда пойти, потому что лазареты при монастырях разорены. Кромвель говорит, что со временем будут открыты новые больницы и богадельни! Да только когда еще это время наступит! Люди короля только уничтожают, но сами они ничего не строят!

В этот момент заговорил брат Эдмунд.

— Мы пришли сюда, не зная о видении или пророчестве, — сказал он. — Но тем не менее мы пришли. Нам известно, что корона Этельстана наделена мистической силой, именно поэтому ее и ищут очень многие. Уполномоченные короля в Дартфордском монастыре, а также — как вы справедливо заметили — и епископ Гардинер. Епископ отчаянно хочет заполучить корону. Но сюда нас отправил не Гардинер.

Я замерла, не веря своим ушам, — как это брат Эдмунд решился рассказать им столько?

— И клянусь вам спасением своей бессмертной души, что не отдам корону в руки тех, кто может использовать ее против истинно верующих. — Голос брата Эдмунда дрогнул. — Я не сделаю ничего, что могло бы угрожать нашим священным монастырям.

Настоятель кивнул, словно удовлетворенный его словами. Но брат Тимоти вновь напустился на меня, и на его лице появилось выражение отвращения.

— Эта женщина предаст нас, вот увидите, — гнул он свое. — Я сердцем чувствую это. Она послана нашими врагами. И ей уже известно достаточно, чтобы погубить всех нас. Братья, вспомните о коварной слабости женщин! Недаром Фома Аквинский сказал, что женщина есть сосуд греховный и достойный презрения.

Брат Эдмунд шагнул ко мне словно для защиты, но я сама подошла к обвинителю почти вплотную.

— Я принесла обет служить Господу и предана Ему не меньше вас, — сказала я брату Тимоти. — И поверьте, я видела в мужчинах, исповедующих разные религии, такое коварство и такую слабость, каких не встречала ни в одной женщине.

Брат Тимоти бросился к ногам настоятеля.

— Умоляю тебя — не говори ей! — Бенедиктинский хабит соскользнул с одного плеча, и я увидела на его спине глубокие красные шрамы, некоторые были покрыты струпьями. Этот монах усмирял свою плоть плеткой с узлами на ремнях.

Настоятель Роджер поднял руку, призывая прекратить распри. Брат Тимоти поднялся на ноги. Настоятель вперился мне в лицо своими пронзительными зелеными глазами.

Дрожь пробрала меня под его взглядом, но я ничем не выдала себя.

Затем он закрыл глаза, губы его зашевелились в молитве.

— Настоятель, какова будет твоя воля? — взмолился брат Тимоти.

Настоятель открыл глаза и объявил:

— Мы отведем в тайник их обоих.

Брат Тимоти покорно склонил голову, хотя было видно, как мучительно для него это решение.

Еще несколько мгновений — и внезапно в темном туннеле открылась дверь. Я была потрясена: на бархате лежали предметы ослепительной красоты и великолепия. Длинный золотой меч, копье, украшенное драгоценными камнями распятие и кубок.

— Их прислал из Франции отец первого короля из династии Капетов? — зачарованно проговорил брат Эдмунд.

— Да, — подтвердил настоятель. — Эти реликвии он получил как прямой наследник Карла Великого. И прислал их в нашу страну, чтобы получить руку прекрасной сестры Этельстана, а также — что гораздо важнее — чтобы завоевать союзника, которого они называли английский Карл Великий.

Брат Эдмунд шагнул к мечу:

— Неужели это?..

— Да, меч императора Константина, первого христианского императора великой империи.

Брат Эдмунд благоговейно перекрестился.

В комнату вошли четыре монаха. Они встали у стены, бормоча молитвы.

Настоятель поприветствовал их и сказал нам:

— Сегодня первая часть разделения. Истинно верующие возьмут святыни из Мальмсбери и спрячут их по отдельности.

Настоятель открыл небольшой сундучок и извлек оттуда пергамент, на котором было написано всего несколько предложений. По цвету пергамента и его хрупкости я поняла, что он очень древний.