7

Томас Говард, третий герцог Норфолк, был зол еще до того, как увидел меня.

Я услышала тяжелые шаги за дверью камеры, а потом он вошел, оттолкнув бифитера, который отпер для него дверь.

— Что она делает здесь, Кингстон? — сердитым, хриплым голосом бросил герцог через плечо.

Следом за ним торопливо вошли сэр Уильям Кингстон с женой.

— Ваша светлость, но сейчас у нас в Тауэре очень мало свободных помещений, — проговорил сэр Уильям, не решаясь приблизиться.

— Чтобы попасть сюда, мне пришлось пройти мимо львиной ямы, — возмущенно продолжал Норфолк. — Мне безразлично, кого и куда вы переместите, но госпожу Стаффорд вообще не следовало запирать в этом треклятом зверинце.

Не одна я знала этого краснолицего, подверженного вспышкам гнева человека — его знала вся Англия. Стыдно признаться, но вспыльчивость была и одним из самых серьезных моих грехов. Еще покойная мать строго выговаривала мне за это, а впоследствии в Дартфорде настоятельница молилась вместе со мной, чтобы я сумела себя преодолеть. «Смирение и вера, смирение и вера», — прошептала я, опустив глаза и отчаянно цепляясь за слова святой Екатерины Сиенской. [Святая Екатерина Сиенская (1347–1380) — монахиня Доминиканского ордена, итальянская религиозная деятельница и писательница.]

Герцог вышел на середину громадной камеры. А я, взволнованная и неуверенная, осталась там, где была, — у стены. Стул, на который я залезала, чтобы выглянуть в окно на лужайку, теперь вновь стоял у стола.

Я скользнула взглядом по его простой одежде для верховой езды, по заляпанным грязью сапогам. В правой руке у незваного гостя что-то подрагивало. Я поняла, что это кнут. Зачем, интересно, он прихватил его сюда? Наконец я набралась мужества и посмотрела в глаза герцогу Норфолку. Нахмурившись, он изучал стены, голый пол, тюфяк в углу. Наконец взгляд его остановился на мне.

Не понимая, как следует себя вести, я сделала положенный по этикету придворный реверанс, присев на секунду на согнутой левой ноге и наклонив голову так, что подбородок уперся в грудь.

Когда я подняла голову, герцог стоял рядом со мной. Он сильно постарел с тех пор, когда я видела его в последний раз: в темных волосах появилось больше седины, узкое лицо испещряли глубокие морщины. Правда, глаза его, оглядывавшие меня с ног до головы, казались молодыми и проницательными. И под взглядом этих горящих черных глаз, глубоко посаженных в постаревший пергамент лица, я почувствовала сильное беспокойство.

Норфолк смотрел на меня с таким странным выражением… Было здесь, разумеется, и узнавание — мы прежде встречались несколько раз. И неодобрение. Я и сама почувствовала всю убогость своего поношенного серого казенного платья: эти пятна под мышками, оставленные другой женщиной; корсаж был слишком велик для меня, да еще к тому же Бесс едва успела зашнуровать его, прежде чем выскочить из камеры. У меня не было времени привести в порядок волосы, и мои черные локоны беспорядочно лежали на плечах и спине.

— Ее можно принять за служанку, — прошипел герцог. — Интересно, Кингстон, вы какие цели при этом преследуете? Госпожа Стаффорд провела взаперти всего два дня — почему она так скверно выглядит? Между прочим, эта девица — прямой потомок короля Эдуарда Третьего.

Сэр Уильям извинился и склонил голову перед герцогом, а его жена сделала реверанс, но перед этим одарила меня таким мстительным взглядом, что можно было не сомневаться: мои тюремщики еще отыграются на мне за то, что получили нахлобучку от герцога.

Бормоча ругательства, Норфолк опустился на стул:

— Рассказывайте же, госпожа Стаффорд. Что вы делали на Смитфилде?

Я сцепила перед собой пальцы:

— Ваша светлость, я глубоко сожалею, что мои поступки привели к столь неприятным последствиям. Я только хотела присутствовать при казни своей кузины леди Булмер.

— Ах, леди Булмер, леди Булмер! Моя праведная свояченица! — Его тонкие губы растянулись в улыбке. — А вы знаете, что Маргарет не имела права так называться? Она ведь не была замужем за Булмером.

Я моргнула от неожиданности:

— Это неправда.

Герцог переглянулся с сэром Уильямом, который теперь в сопровождении жены подошел к нам.

— Хотите сказать, что я вам лгу? — В его голосе впервые послышалась угрожающая нотка.

— Нет, что вы, ваша светлость, — ответила я и прикусила губу.

— Настоящий муж этой дамы — Уильям Чейн, брак с которым я устроил для нее десять лет назад. Он был еще жив, когда Маргарет сбежала на Север к Булмеру. Вы этого не знали?

— Но господин Чейн умер, — не сдавалась я.

— Он заболел и умер от сифилиса в апреле тысяча пятьсот тридцать пятого, этот никчемный развратник. Но факт остается фактом: Чейн являлся законным мужем Маргарет и был жив в тысяча пятьсот тридцать четвертом году, когда она поселилась у сэра Джона Булмера. У этого злокозненного бунтовщика. Между прочим, мои люди так и не нашли никаких документальных свидетельств ее второго брака.

— Я уверена, такие документы существуют, — сказала я, стараясь изо всех сил говорить почтительно.

— Что ж, возможно, они и обвенчались после смерти Чейна, но к этому времени она уже родила Булмеру сына. — Он дождался, когда его слова дойдут до меня. — Вы, кажется, совершенно не осведомлены о развратном поведении вашей кузины? Вы ведь тогда всё еще жили в Стаффордском замке? Еще не успели принести обет в Дартфордском монастыре?

Я отрицательно покачала головой.

— Значит, насколько я понимаю, вам неизвестны подробности последних лет жизни Маргарет. Вы никак не могли быть ее близкой подругой. И тем не менее, как мне сообщают, вы самовольно, не получив разрешения настоятельницы, оставили Доминиканский орден, добрались до Лондона и устроили целое представление во время ее казни. Вы оба — вы и ваш отец — вмешались в действия властей, осуществляющих королевское правосудие, что является преступлением.

— Я считала это своим долгом, ваша светлость.

— Но почему, госпожа Стаффорд? — спросил он, возвысив голос. — С какой стати вы вдруг сочли это своим долгом?

Я не находила слов. Бесполезно объяснять этому вельможе, этому суровому полководцу, сколь важна была для меня жертва, которую я хотела принести Маргарет. Он все равно никогда не сможет меня понять.

— А ваш отец? — настаивал герцог. — Почему он считал это своим долгом?

— Я не знаю, — заикаясь, произнесла я. — Мы не видели друг друга перед… перед сожжением. Вернее, и после казни Маргарет я тоже не успела с ним поговорить. И очень удивилась, увидев отца на Смитфилде. А он, в свою очередь, никак не ожидал встретить там меня.

Герцог подался вперед на своем стуле, его рука так сжимала кнут, что костяшки пальцев побелели.

— Ваш отец чуть не подорвал себя порохом. На кой черт ему понадобилось делать это ради выблядка его казненного брата? — Я поморщилась, услышав грязное слово. — Но если не отец приказал вам явиться на Смитфилд, то тогда кто?

— Никто, ваша светлость.

— А разве у вас не бывает видений, которыми вы руководствуетесь? — Герцог кинул взгляд на жену Кингстона. Она, вероятно, немедленно передала подробности нашего с ней разговора сэру Уильяму, как меня и предупреждала Бесс.

— Я приняла это решение благодаря молитве, но никаких видений свыше у меня не бывает.

Герцог покачал головой:

— Лично мне, как, впрочем, и всем остальным, это представляется полнейшей бессмыслицей. Если только ваши действия не имели другой цели — политической. Вы с вашим отцом пытались придать казни определенную окраску, возбудить недовольство присутствовавших. Так?

— Нет, ваша светлость, это не входило в мои намерения, — твердо сказала я. — Я верноподданная его величества. И руководствовалась мотивами сугубо личного характера.

Какое-то время герцог молчал. За окном на лужайке зачирикала какая-то птица. Ей ответила другая. Потом третья. Здесь было довольно много птиц. Кто-то, вероятно, подкармливал их.

Когда герцог Норфолк заговорил снова, речь его была осторожной и размеренной.

— Я не думаю, что вы со мной откровенны, госпожа Стаффорд. Не забывайте, что я для вас человек не посторонний, поскольку женат на вашей кузине, а потому от души советую: расскажите мне все как есть. И сделайте это прямо сейчас. Ведь следующий, кто будет задавать вам вопросы, вряд ли станет учитывать ваше происхождение и положение.

Я теребила руками платье. В чем, по мнению этих людей, состояла моя вина?

— Я сказала вам все как есть, ваша светлость, — проговорила я.

Дальше все произошло очень быстро. Он вскочил со стула, рука его резко взметнулась вверх — даже в глазах зарябило. Хлоп! Кнут ударил по деревянному столу в нескольких футах от того места, где стояла я.

— Тысяча чертей! У меня нет времени на ваши капризы!

Я не шелохнулась. И сэр Уильям с женой тоже не шелохнулись. Герцог стоял на прежнем месте, трясясь от злости.

— Отлично, Кингстон, давайте действовать, как планировали, — произнес он наконец.

Сердце мое забилось чаще, когда Кингстоны куда-то поспешили из камеры. Я услышала в коридоре мужские голоса, отдававшие приказы. Но герцог остался на месте. И за его спиной не появились бифитеры. Мы остались вдвоем. Он принялся вышагивать туда-сюда под окнами и морщил лоб, явно думая о чем-то весьма неприятном.

Пытаясь говорить как можно более смиренным голосом, я сказала:

— Ваша светлость, позвольте у вас кое-что спросить.

Его взгляд — неохотно, раздраженно — устремился на меня.

— Вы говорили о моем отце, — продолжила я. — Вы его видели?

— Ну, допустим, — крякнул он.

— В каком он состоянии?

— В каком состоянии? — Герцог некоторое время обдумывал ответ, наконец улыбка искривила его длинное лицо. — Скажем так: его больше нельзя назвать красивейшим из Стаффордов.

Поначалу я почувствовала боль, словно кто-то сильно ударил меня. Потом ощутила злость — она заполнила мое сердце, мой разум, все мое тело. Я едва могла дышать, видеть или слышать. Кончики моих пальцев от этих слов буквально окоченели.

Тут раздался приглушенный расстоянием звук распахиваемой двери — это вернулся сэр Уильям, один, без жены. Он принес что-то и отдал герцогу.

— Госпожа Стаффорд, я хочу показать вам это, — резко сказал Норфолк и положил на стол письмо Маргарет — то самое, которое я взяла с собой на Смитфилд. Ничего удивительного: они обыскали мое платье.

Герцог прочитал письмо вслух. Он с издевкой произносил слова своим хриплым голосом — точно таким же тоном он поздравлял меня с желанием стать монахиней и выражал скорбь по уничтоженным на Севере монастырям.

Пока Норфолк читал, я вспоминала, как мой отец охотился на кабанов. Убить кабана трудно, и поэтому он никогда не отправлялся в лес один. И когда отец находил зверя, слуги долго преследовали жертву, гнали, всячески сбивали с толку, меняя друг друга, пока наконец кабан, ослабевший и испуганный, не падал без сил в чаще и не умирал, заколотый пиками и ножами.

В камере Тауэра стояла напряженная тишина. Я поняла, что герцог закончил чтение, — он и Кингстон ждали моего ответа.

— Да, я захватила на Смитфилд последнее письмо кузины, — холодно произнесла я.

Герцог осторожно взял двумя пальцами еще что-то: ага, цепочка с медальоном Фомы Бекета, который много лет назад подарила мне Маргарет. За день до того, как отправиться на Смитфилд, я зашила медальон в подкладку кошелька, чтобы не потерять.

— А как насчет вот этого? — спросил он.

Я пожала плечами, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вырвать цепочку из его пальцев.

— Вы скажете мне, зачем взяли медальон на Смитфилд, — прорычал герцог.

И тут вдруг я почувствовала такую злость, что решила: пусть Томас Говард делает со мной что угодно, но я больше не стану его бояться.

— Этот медальон кузина подарила мне десять лет назад. И я подумала, что если после смерти Маргарет смогу, будучи ее родственницей, получить тело, то похороню этот медальон вместе с ней.

— Как трогательно. Но мы подозреваем, что этот медальон имеет другой смысл.

Герцог опять принялся расхаживать по камере: пять-шесть шагов к двери, столько же назад, ко мне. Кингстон напряженно ждал.

— Фома Бекет бросил вызов своему сюзерену. Он поставил папу римского выше короля. Впоследствии Маргарет и другие бунтовщики сделали то же самое. Как, впрочем, и вы сама, госпожа Стаффорд: ведь вы взяли это с собой на Смитфилд как символ неповиновения королю.

Я отрицательно помотала головой, но мой собеседник этого не заметил. Его шаги ускорились, речь участилась. Слова эхом отдавались от высоких стен камеры.

— Когда король приказал мне вести армию на Север и покарать коварных бунтовщиков, которые подняли оружие против своего сюзерена, он дал мне особое поручение, госпожа Стаффорд. Хотите знать, какой приказ содержался в его письме? «Произвести в каждом городе, деревне и поселении ужасающие казни множества жителей, виновных в бунте, дабы преподать всем урок устрашения». — Он сделал зловещую паузу и затем продолжил: — У воронов на Севере сейчас много дела. Они пируют, расклевывая тела мужчин и женщин — о да, и женщин тоже! — болтающихся на деревьях и виселицах, которые мы установили вдоль дороги. Только представьте, сколь глупы эти крестьяне: поняв, что наломали дров, они слезно просили меня пощадить их, уверяя, что, дескать, просто ошиблись. Но мог ли король их простить? Я был безжалостен и, уж поверьте, не пощадил никого, ни единого человека. — В уголках рта герцога собралась слюна, и я видела, как она во время монолога стекает оратору на подбородок. — Почему северяне сделали это? Ради кого они бросили вызов своему монарху и Божьему помазаннику? — Он повернулся ко мне и заключил: — Они сделали это ради вас, Джоанна Стаффорд. Они сделали это ради всех монахов и монахинь. Они хотели, чтобы восстановили монастыри и вернули старые праздники. Северяне так и не приняли развода короля с Екатериной Арагонской, не приняли новую королеву. Они не желали присягать ему как главе английской Церкви. Бунтовщики шли в сражение со знаменами, на которых был изображен распятый на кресте Иисус. Священное паломничество, Благодатное паломничество — вот как они называли свое восстание. Их вождь… Роберт Аск… этот мерзкий законник — ничего, скоро его труп будет выставлен на позор в Йорке, уж я об этом позабочусь, госпожа Стаффорд. Но у бунтовщиков есть и другие вожди из числа знатных дворян Севера вроде сэра Джона Булмера и его «жены». Моей свояченицы, черт бы ее подрал. Я присутствовал на суде и слышал показания против нее. Она подстрекала мужа поднимать людей на бунт против короля. Она говорила ему, что «простолюдинам нужен только вождь». А если простолюдины не восстанут, то их семье придется бежать в Шотландию. Она заявила, что ни за что не вернется в Лондон — пусть уж лучше ее разорвут на части.

Маргарет не могла произносить такие безрассудные речи. Я не верила этому человеку. И еще кое-что вызывало у меня недоумение.

— Я видела Маргарет на Смитфилде — с ней явно жестоко обращались, — сказала я.

— Ваша кузина не подвергалась пыткам, если вы на это намекаете, — тут же парировал герцог. — И эти заявления она делала на Севере в присутствии своего духовника и других людей — которые, между прочим, добровольно свидетельствовали против нее на процессе. А знаете, что Маргарет говорила про меня? — Он обнажил желтые зубы. — Не один, а целых два раза заявляла, что хочет, чтобы мне отрубили голову. Такие вот, с позволения сказать, родственные чувства. Но она заплатила за свои преступления. Умерла страшной смертью. Вы видели это своими глазами.

Меня передернуло от его жестокости, но я дала себе слово не трусить.

— Да, — сказала я, — я это видела. Но даже если все «свидетельства» подлинные, если это самое серьезное преступление моей бедной кузины, я все же не могу понять, почему именно Маргарет подверглась столь жестокому наказанию, почему только она одна из всех жен бунтовщиков была осуждена на прилюдное сожжение.

Тут какая-то тень промелькнула в глазах герцога, и я сразу же поняла: за арестом и казнью Маргарет стояло нечто большее, о чем этот человек ни разу не упомянул в своей пространной обвинительной речи.

Но прежде чем я успела произнести хоть слово, Норфолк с грозным видом подошел ко мне вплотную: его черные глаза горели огнем, узкая грудь вздымалась.

— Вашей возлюбленной кузины больше нет. Теперь мы занимаемся вами, Джоанна Стаффорд. Так вот, неужели вы хотите, чтобы я поверил, будто послушница Дартфордского монастыря, девица из благородного семейства, ставшего настоящим рассадником злокозненных предателей, может быть верноподданной короля Генриха Восьмого?

Я стояла молча.

— Полюбуйтесь-ка на нее, Кингстон! — выкрикнул герцог. — Говорят, что женщины семейства Говардов отличаются дурным нравом. А вот вам типичная урожденная Стаффорд. Есть ли в Англии кто-либо хуже моей треклятой жены и этой девицы? — Он подался еще ближе ко мне. — Я мог бы отстегать тебя сейчас кнутом, и никто бы меня за это не осудил! Слышишь? Никто бы меня не остановил! Ты ведь это знаешь? Знаешь, черт тебя побери?

— Да, знаю, как и то, что это доставит вам удовольствие. — Слова вырвались у меня прежде, чем я успела понять, что делаю.

Герцог ударил меня кулаком. Секунду спустя я лежала на полу лицом вниз; в ушах звенело, жгучая боль пронзала челюсть. Я ждала, что на меня обрушится град новых ударов, ждала, что сейчас засвистит кнут. Может быть, Норфолк убьет меня голыми руками прямо здесь, в Тауэре, на глазах у Кингстона?

Но ничего этого не случилось. Я подняла голову и увидела, что между нами встал сэр Уильям Кингстон. Он ничего не сказал, не поднял упреждающе руку в сторону герцога, не предложил мне помочь подняться. Он просто стоял там с мрачным и бледным лицом. Норфолк отвернулся, плечи его сотрясались от гнева.

Я медленно, без посторонней помощи поднялась на ноги.

— Кингстон, давайте его сюда, — тихим голосом сказал герцог. Он все еще стоял спиной ко мне, и я только теперь поняла, что он не такой уж и высокий. На голову ниже Кингстона.

Сэр Уильям, кивнув, подошел к двери и постучал два раза. Дверь распахнулась, и лейтенант — тот самый, что встречал меня у Речных ворот, — втолкнул в камеру молодого человека.

Это был Джеффри Сковилл.