Только Фрэнки.

— Прости, пожалуйста, прости меня. Я не могла остаться. Мне нужно работать. Это мое самое великое открытие, самое важное. Оно изменит мир. Да здравствует истина, Дэниел. Клянусь: истина дарует нам свободу!

Богатый, роскошный, хрипловатый. Голос Эдит Пиаф. Голос Эрты Китт. Голос, исполненный эмигрантской горечи вперемешку с тоской и пророческой уверенностью.

— Никому не рассказывай. Иначе меня остановят. То, над чем я сейчас работаю… позволит выкорчевать множество старых, трухлявых и больных деревьев, а некоторые люди успели в них обосноваться. Иные и сами сработаны из той же древесины. Все луки и стрелы мира сделаны из нее… Я положу этому конец. Я сделаю нас лучше. Люди должны стать лучше!

Джо ждет, что она скажет: «Я люблю тебя», но нет, на этом запись обрывается, а на обратной стороне пластинки тишина — бесконечный треск белого шума, будто дождь барабанит по старым чугунным водостокам.

III

Рехнулась;

среди рюшей и оборок;

необычная музыкальная шкатулка.

Эди Банистер чувствует себя свиньей. Нет, хуже: она сознает свою порочность. Причем порочность, увы, не плоти, а духа. Она нехорошо поступила с Джошуа Джозефом Спорком. В сущности, облапошила его, пусть и ради всеобщего блага, во имя процветания людского рода. Она убеждала себя, что в ее поступке нет ничего личного. Что это наилучший выход. Теперь же, глядя на игрушечного солдатика, мастерски им отремонтированного, и вспоминая выражение плохо смиряемого разочарования на лице Джозефа, когда он понял, что больше ему ничего не предложат, она чувствует себя злодейкой. Все яснее убеждается, что лелеет в душе давнюю обиду, которой куда больше лет, чем Джо Спорку, и просто выбрала такой незаурядный способ отмщения. Долг, любовь, идеализм и злость все эти годы бродили в ней и наконец вырвались на поверхность. Она заглядывает себе в душу и видит там червоточину.

— Твою ж мать, — жалуется она Бастиону.

Тот глядит на нее своими розовыми стеклянными шариками и фыркает. В выражении его морды вроде бы читается намек на одобрение и даже на похвалу, но, возможно, у него просто газы. Ничего, скоро узнаем.

— Мать-перемать, — говорит она.

Потом хватает со стола солдатика и, даже не взглянув на него, прячет обратно в шкатулку. Менять коней поздно. Делу дан ход. Процесс запущен. Эди Банистер, девяностолетняя старуха и поборник традиционных устоев, одним нажатием кнопки привела в движение махину революции. У нее вновь вырывается горестный вздох. Как же все-таки странно на старости лет оказаться суперзлодейкой!

Впрочем, в глубине души она готова признать, что спятила. Если и так, это особенно жестокий вид сумасшествия — без утраты способности ясно мыслить, — и ни одна леди такого себе не пожелает. Ее шарики не заехали за ролики, крыша не протекает. Словом, все симпатичные разновидности безумия, нет-нет да одолевающие сверстников, обошли ее стороной. Если уж на то пошло, она рехнулась. Эди примеряет на себя это словцо. Пожалуй, оно хорошо отражает ее гнев — и упадок сил.

Эди Банистер рехнулась. Причем она не буйнопомешанная, нет, она рехнулась на британский манер: все ее представления о жизни, все столпы, на которых испокон веку зиждилась ее картина мира, внезапно рухнули. Хотя почему «внезапно»? Это происходило постепенно, с ее ведома и даже согласия. Можно сказать, она прошла дистанционный курс по выживанию из ума. Рехнула саму себя.

— Я думала, вы все сделаете правильно, — сообщает она воображаемой веренице правителей последнего полустолетия, виновато потупивших глаза в пол. — Я в вас верила! А вы!.. — добавляет она, обращаясь к электорату. — Обленившиеся, продажные, тешащие себя самообманом… О-ох, будь вы моими детьми, уж я бы…

Тут она осекается. Они ей не дети. Нет у Эди Банистер ни сыновей, ни дочерей. Только Бастион, да поблекшая с годами любовь человека, чье доверие она предавала последние полстолетия. Предавала во имя стабильности и безопасности. Глядишь, поживет мир в покое, насладится тишью да благодатью, убеждала она себя в ту пору, — и опомнится.

Однако что-то пошло не так. Прогресс, уверенно маршировавший вперед, неожиданно свернул в подворотню и стал жертвой разбойного нападения. Берлинская стена и Вьетнам, геноцид в Руанде, 11 сентября, тюрьма в Гуантанамо, террористы-смертники и глобальное потепление; да взять хоть Вогана Перри, будь он проклят, это маленькое исчадие городских окраин, который жил практически за углом и убивал людей без счета и без жалости, о чем никто не знал, потому что всем было плевать. Эди Банистер служила пустому трону. Не было никакого прогресса. Не было стабильности. Просто некоторые события происходили не у нее под окнами, а где-то очень далеко.

История Перри положила конец ее прекраснодушию. Началась она, если верить газетам, в одном из садоводств близ небольшого лондонского пригорода под названием Редбери. Городские власти наконец раскошелились и приобрели поле, через которое раньше проходили запасные железнодорожные пути (в тетчеровские времена эту землю продали под элитное жилье для состоятельных господ, только те почему-то так и не объявились). На повестку дня вынесли вопросы о проведении конкурса овощей, об обеспечении местного населения экологически чистыми продуктами, о сплоченности общества и прочих замечательных вещах, которые в Британии были больше не в ходу, потому что финансовую сферу развивать проще и дешевле, а на рынке жилищного строительства деньги можно делать буквально из воздуха. Потом перевернули первую лопату земли — и все закончилось, не успев начаться. Был найден завернутый в клетчатый плед ухмыляющийся труп, затем еще один и еще — и вот в славном городе Редбери уже появился собственный серийный убийца.

Эди не могла не заметить: если заключенного пытал до смерти и прятал под семи дюймами песчаной почвы Воган Перри, это считалось жестоким преступлением, а если то же самое происходило в каких-нибудь заграничных застенках по приказу правительства ее родной страны, это называли необходимостью.

Что ж, возможно, так и есть. Тогда пропади он пропадом, этот мир, в котором подобная необходимость могла возникнуть.

В последнее время Эди пристрастилась к ежевечерним прогулкам с Бастионом; она ходила по улицам и разглядывала дома и офисы города, который больше не узнавала. Злая Эди и незрячая тварь бредут бок о бок сквозь лондонскую хмарь. Да. Злая — то есть не на шутку рассерженная, в таком значении используют это слово американцы. В отличие от остальных «рассерженных Дербишира», Эди Банистер имела возможность изменить то, что выводило ее из себя. Это будут загадочные перемены, природу которых она пока не понимала до конца, однако их инициатор клялся, что потрясет мир и разгонит тысячелетнюю тьму. Преподнесет дар науки миру ужасов.

Во вторник вечером под бормотание «Всемирной службы Би-би-си» (которой предстояло вскоре прекратить вещание) она взяла листок бумаги с ручкой и набросала план своей личной революции. Необходимо найти один предмет, а затем подыскать человека, который поместит данный предмет куда нужно. Это повлечет за собой ряд подлогов и побегов с переодеванием… не более того. Даже секретной операцией это не назвать — так, штукарство. Все необходимо провернуть через посредников, разумеется, потому что последствия неизбежны и потому что ее имя может взбаламутить воду там, где до поры до времени должно быть тихо.

Теперь, глядя на визитку Джо Спорка и поглаживая за ухом незрячего пса, она думает об этих последствиях и чувствует себя свиньей. Она хитростью втянула юного Спорка в переплет вселенских масштабов. Это подло, но необходимо, и в конце концов у него все будет хорошо. Проведя серьезное расследование, люди поймут, что его подставили.

Если, конечно, они проведут серьезное расследование. Если не пожалеют времени. Если им не понадобится козел отпущения, имя для громких заголовков. Если удосужатся. И вот опять это слово — «необходимо». Волшебное слово, которое искупает все грехи, а на самом деле означает «проще поступить так, чем иначе».

Теперь ей остается лишь устроиться поудобнее и наблюдать, зная, что она исполнила свой долг и внесла свой вклад в улучшение мира. Джо ничего не грозит. Все старые призраки давно упокоены.

Так зачем же, еще несколько недель назад убедившись, что он годится для работы над предметом № 2, она вновь и вновь приглашает его сюда — корпеть над всякой дребеденью? Узнает его поближе. Убеждается, что он очень мил и немного потерян.

Низачем. Просто так.

Вот только она все равно чувствует себя, как уже было сказано, свиньей. Свиньей, свиньей, свиньей.

И если уж совсем начистоту… Так ли это было необходимо? Вполне возможно, что он единственный человек в округе, способный все сделать как полагается. Если он чему-то научился у своего деда. Если слушал внимательно. Если в ходе работы могли возникнуть трудности, с которыми менее компетентный мастер просто не справился бы. Если, если, если. Подобные аргументы она слышала не раз — из малодушных уст современных политиков.

Она смотрит на свое лицо, отраженное в лаковом покрытии столешницы. Джошуа Джозеф Спорк. Наглядное свидетельство ее неполноценности.