Никита Аверин

Крым

КТО СТУЧИТСЯ В ДВЕРЬ КО МНЕ?

Докладная записка Вячеслава Бакулина

Все мы — а если и не все, то уж, по крайней мере, многие, — любим получать письма. Конечно, в век спутниковой связи, SMS и электронной почты понятие «письмо» оказалось изрядным образом размыто, а уж почтальон и вовсе превратился в почти маргинальную личность. Ни почета тебе, ни уважения. И уж тем более — никакого волнительного ожидания и воспевания «загорелых, запыленных, с толстой сумкой на ремне». Выуживая, чертыхаясь, из горы рекламного мусора, засоряющего наш почтовый ящик, квиток коммунальной оплаты, мы вряд ли думаем о человеке, который его туда опустил. А если и думаем, то…

А ведь когда-то — часть поклонников «Вселенной» хорошо помнит эти времена — почтальона действительно ждали. То есть ждали принесенное им: новый номер любимого — ежемесячного, совсем как книги нашей серии — журнала; письмо от друга или брата из армии; поздравительную открытку к Новому году от родственников из другого города. Разглядывали штемпели на конвертах. Отпаривали и коллекционировали почтовые марки…

А спросите старшее поколение, бабушек и дедушек, переживших войну. Для них в слове «почтальон» навсегда смешались страх и надежда, пропахшие порохом треугольнички, во многих семьях до сих пор бережно сохраняемые как реликвии и насквозь промоченные слезами «похоронки». Почтальона ждали. Не спали ночей. Выглядывали поминутно в окно: не идет ли? А если идет, то какую весть несет? Добрую? Худую?..

А еще раньше… у-у, что было! Почтальон, фельдъегерь, курьер, гонец — это была фигура. Герой и боец, которому не страшны ни темные леса, ни быстрые реки, ни лихие люди. Спать и есть в седле, быть готовым драться или бежать в любую минуту, в любое время суток и в любую погоду. Жара или стужа, дождь или метель — главное: успеть. Доехать, доскакать, добежать, доползти, в конце концов. Доставить послание, от которого, порой, зависели судьбы сильных мира сего, вопросы войны и мира, любви и вражды. Доставлявших письма осыпали золотом — и проклинали, вешали на грудь ордена — и просто — вешали.

В условиях постапокалипсиса, как мне кажется, связь между разрозненными общинами выживших станет, словами вождя мирового пролетариата выражаясь, делом архиважным и архинужным. А еще — архисложным и архиопасным. Особенно, если почтальоны эти взвалят на свои плечи не только и не столько доставку корреспонденции, сколько сохранение и приумножение знаний. Спасение людей. Возрождение цивилизации. Возрождение в людях — человечности, в конце концов.

Разумеется, столь глобальные цели потребуют от почтальонов — листонош, как их называют в Крыму 2033 года, — очень многого. Заставят представителей некогда сугубо мирной профессии учиться сражаться (а если надо — то и убивать), быть разведчиками, дипломатами и проводниками. Терпеть лишения. Добровольно идти в такие места, куда любой другой не пойдет даже под дулом автомата. Раз и навсегда изменить свое тело — не только для того, чтобы выжить там, где любой другой погибнет, но и чтобы однажды, в тяжелую минуту, не изменить совести.

В «герму» кто стучит ко мне
На зеленом на коне,
С ружьецом, с ножом, с гранатой,
С ПНВ и автоматом?
Это он, это он,
Листоноша-почтальон.

Наверное, стоит открыть. Как вы считаете?

Вячеслав Бакулин

Пролог

К Золотой бухте экспедиция вышла к полудню, когда раскаленное крымское солнце повисло в зените белого будто выгоревшего неба. Дышать стало невозможно, пот лил градом, горячий воздух обдирал горло, и даже лошади, чудо-зверюги, сбавили темп. И тогда Штемпель объявил привал.

Сначала хотели переждать жару наверху обрыва, под соснами — но сосны те, чахлые, скукоженные, опаленные то ли Катаклизмом, то ли безжалостным крымским летом, тени почти не давали, и Пошта предложил спуститься к морю. Отсюда, с высоты красных, пышущих жаром скал, пронзительная синева моря манила прохладой. Бандеролька придирчиво осмотрела белые буруны волн в мощный натовский бинокль на предмет плавников гигантских катранов (вроде нету) и сиреневых медуз-убийц (тоже чисто), после чего Штемпель одобрил идею Пошты.

Спускаться по каменистой тропе, извивающейся между огромных валунов и осыпающейся под ногами мелкой галькой, было нелегко, но лошади справились. Еще бы им не справиться, с восьмью-то ногами и шипастыми подковами на каждой!

Для привала выбрали более-менее ровную площадку, покрытую некрупной галькой, метрах в трех от линии прибоя — и, что особо важно, в тени гигантского ассиметричного валуна, напоминающего кельтский менгир.

«Витя и Ната були зде…» — читалась полустертая надпись на валуне.

— Знаки? — удивилась Бандеролька — стройная и высокая девушка с коротко подстриженными черными волосами. — А почему на суржике?

— Это не знаки, — усмехнулся в усы Штемпель, коренастый крепыш с седым ежиком на голове. — Это старое. Еще до Катаклизма. Туристы развлекались.

— Туристы… — повторил Пошта, спускаясь к воде и присаживаясь на корточки. Он сложил ладони лодочкой, зачерпнул воды и с наслаждением плеснул себе в лицо. Вода, конечно, фонила, но по сравнению с той дозой радиации, что они уже получили за время экспедиции, это было так — пустяки. Не будь Пошта листоношей, подыхать бы ему сейчас от лучевой болезни, выблевывая внутренности. — Туристы, копать-колотить! Были ж времена…

Бандеролька, скинув рюкзак и химзащиту, отважно ступила в море в одном спектровском комбезе.

— Вода теплая, айда купаться! — задорно предложила она.

— Но-но, без глупостей! — одернул ее Штемпель. — Мы сюда не развлекаться пришли. Жару переждем — и дальше в путь. Нам бы до темноты в Бахче-Сарай добраться.

Пошта вернулся к лошадям, обтер их лоснящиеся от пота бока, покормил верного Одина сахарком, и тут над пляжем раздался протяжный вой:

— У-у-у-у-у-у!!! — выла оцепеневшая от ужаса Бандеролька, успевшая зайти в море по пояс.

Штемпель и Пошта синхронно рванули дробовики из седельных сумок и ломанулись к морю. Бандеролька, смешно задирая ноги бежала им навстречу, оскальзываясь на гальке.

— Что там? — отрывисто спросил Штемпель, прижав приклад к плечу и обшаривая взглядом поверхность моря, слепящую сотнями солнечных бликов. Пошта стоял рядом, готовый встретить то, что поднимется из моря, из обоих стволов ружья. А там — не просто картечь, а обрезки гвоздей, шарики от подшипника и (особый подарок) надрезанная картонная гильза. «Резаный патрон», старый охотничий трюк — при выстреле вперед летит полпатрона, а при попадании весь заряд уходит в тело, разрывая внутренности не хуже надрезанного крест-накрест «жакана».

— Ме-ме-медуза, — трясясь от страха, выдавила Бандеролька. — Та-а-а-ам!

— Тьфу ты! — сплюнул раздосадованный Штемпель, разглядев среди сверкающих волн блеклую, похожую на тряпочку тушку. — Она ж дохлая уже!

— А все равно стра-а-ашно! — всхлипнула девушка.

Пошта убрал дробовик в заспинный чехол:

— Ну-ка, вылезай из воды. — Он протянул Бандерольке руку. — И перестань рюмсать. Ты же листоноша!

Он шагнул ей навстречу и зацепился мыском «берца» за тонкий, рыжий от ржавчины металлический тросик, убегающий в море. Пошта чертыхнулся, помог Бандерольке выйти из моря, а потом присмотрелся внимательнее к тросику. Тот — старый, с торчащими во все стороны полопавшимися стальными нитями (колючие, зар-раза!), обросший мхом и высохшими водорослями, крепился к мощному костылю, забитому аккурат под гигантский валун. Второй конец троса нырял в море.

— Это еще что? — удивился Штемпель.

— Трос, — сказал Пошта.

— Сам вижу, не слепой. Интересно, зачем?

Пошта осторожно подергал за тросик. Тот оказался натянут туго, как струна.

— Не знаю, — сказал Пошта. — Может, мина морская. А может, заначка чья-то. Схрон. Бросили капсулу в море, а у берега заякорили.

— Надо бы проверить, — принял решение Штемпель.

Менее всего на свете Поште хотелось лезть в море — где дохлая медуза, там и живая может рядом плавать, а смерть от ее ожогов страшно далека от приятной — но Штемпель был в экспедиции главным, и Пошта пошел собираться.

Снял химзащиту, кольчужную поддевку, спектровское белье. Достал из рюкзака, притороченного к седлу Одина, гидрокостюм — двуслойный, семимиллиметровый, из армированного углепластиковой нитью неопрена, — маску, трубку, ласты. Маску Пошта нацепил на шею (только неопытный ныряльщик носит ее на лбу, может сорвать волной), ласты взял в одну руку, пояс с грузом в другую. Бандеролька помогла дотащить до берега остальную снарягу — острогу, нож, фонарь и старый-старый, обшарпанный Глок-17 с усиленной пружиной, пригодный для стрельбы под водой. Патронов, правда, к Глоку было всего два, а вместо нормальной кобуры мастеровитая Бандеролька сплела чехол из паракорда.

Обвесившись оружием и грузами, Пошта надел ласты, надвинул маску на лицо и задом, пятясь вошел в воду.

— Десять минут, — предупредил он перед тем, как закусить загубник. — Если не всплыву — сворачивайте лагерь.

Бултыхнулся, поплыл. Вода была чистая, прозрачная, звеняще-сияющая от радиации. По каменистому дну сновали крабы, мелкие, размером с ладонь. На Тарханкуте, говорят, мутировали — вырастают до метра в длину, клешней железный гарпун перекусывают, зато мясо необыкновенно вкусное и с легким наркотическим эффектом. Тут вроде обычные.

Рыб не было вовсе. Лишь качался у камушка крохотный морской конек.

Перебирая руками по тросу, Пошта удалялся от берега. Тросик пока шел параллельно поверхности воды, оно и немудрено — мелководье, и Пошта дышал через сноркель. А потом прибрежная полоса обрывалась резко вниз — и тросик уводил в бездонную темноту.

Перед нырком Пошта как следует продышался, провентилировал легкие. Обычный человек может задержать дыхание минуты на полторы-две, практикующий йогу — на пять. Листоноша легко мог обходиться без кислорода десять — пятнадцать минут, в зависимости от глубины погружения и интенсивности двигательной активности.

Ну, поехали!

Пошта резко погрузил голову, перевернулся вверх ногами и заработал ластами, спускаясь по тросу. Где-то на семи метрах, судя по давлению в ушах, пришлось включить фонарь — много было ила, мути, тончайшей пыльной взвеси. Видимо, подводное течение разворошило песчаное дно. Это было опасно — где течение, там можно поймать термоклин, резкий перепад температур, от которого судорога хватает мышцы и может остановиться сердце. В Черном море на такую подляну нарваться сложно, но можно.

На всякий случай Пошта замедлил сердцебиение до сорока ударов в минуту. Тросик вел в глубину. В луче фонаря все казалось призрачным, нарисованным. Каждые десять метров глубины убирают один цвет из спектра: сначала — красный, потом оранжевый, потом желтый. Когда полоски на рукаве гидрокостюма, обычно желтые, стали зеленоватыми, Пошта понял, что ушел уже на тридцать метров под воду.

Глубоко же они схрон заныкали, копать-колотить!

Что-то мелькнуло в луче фонаря. Большое, длинное, темное. Акула? Да, точно! Катран-мутант. Когда-то безобидная черноморская рыбина после Катаклизма превратилась в опасного хищника, обросшего пластинчатой шкурой, которую не брала острога. А тратить драгоценные патроны на эту тварь Поште было жаль.

Был один фокус в обращении с акулами, которому листоношу научили дайверы под Алуштой. Никогда он его не пробовал, но сейчас, похоже, было пора.

Акула напала снизу, стремительно вильнув могучим хвостом. Оскаленная зубастая пасть возникла из мутной тьмы прямо перед Поштой. Листоноша резко выдохнул, сбрасывая воздух из легких и тем самым понижая свою плавучесть, и катран прошел в миллиметре над его головой.

Пошта ухватил рыбину за плавник и потянул, переворачивая акулу кверху брюхом. Как рассказывали дайверы, перевернутая акула теряет ориентацию в пространстве и впадает в кататонию.

Сработало! Только что грозный хищник превратился в беспомощную тушу. Велик был соблазн вспороть бледное брюхо ножом, но на запах крови могли приплыть ее сородичи — или кое-кто похуже. Пошта оставил дрейфовать обалдевшего катрана и покрутился на месте, отыскивая утерянный тросик.

Ага, вот и он! Трюк с выдохом стоил ему трети запасов кислорода, и сократил время пребывания под водой минут до пяти. А ему еще всплывать! Где же этот схрон?

Но схрон оказался вовсе не заначкой мародеров и не миной вояк, а длинным белым ящиком с шарообразной камерой на одном конце и люком — на другом.

Обалдеть можно! Батискаф!

Явно с катера сбросили, вот тут он упал, а потом вон тем валуном его и придавило. Если валун откинуть, батискаф можно будет вытянуть, лошади справятся — они хоть и не тягловые животные, а мощи им не занимать.

На последних капельках кислорода Пошта управился со зловредным валуном, используя острогу как рычаг, и поспешил к поверхности.

* * *

Тащить батискаф оказалось тяжелее, чем предполагал Пошта. Все три лошади во главе с могучим Одином вспотели, белая пена выступила на их лоснящихся зеленоватых боках, а двадцать четыре ноги — по восемь на лошадь — высекали коваными шипастыми подковами искры из галечника.

Листоноши, надев защитные перчатки, тоже взялись за трос и, спустя где-то минут двадцать, совместными усилиями вытащили батискаф на берег, и то не до конца, только шарообразную его часть.

Батискаф на поверхности выглядел совсем не таким белым и чистым, как на глубине. Нет, когда-то он был выкрашен в белый цвет — но безжалостная буксировка по каменистому дну ободрала краску длинными извилистыми царапинами, отчего батискаф приобрел окрас скорее тигровый: под краской проглядывала рыжая ржавчина. Ржавая же короста изъела замок круглого вентиля, открывающего единственный люк батискафа.

— Однако, — проворчал Штемпель, стряхивая водоросли с вентиля. — Не взорвется?

— Не должно, — пожал плечами Пошта. — До сих пор же не жахнуло!

— А вдруг там растяжка?

— Так она на открытие люка должна сработать, а не на поворот ручки. Толку-то внутри взрываться?

— Смотря что там внутри… — туманно ответил Штемпель. — Может, документы, подлежащие уничтожению?

Пошта мимо воли хмыкнул. На тайные схроны с документами листоноши нарывались с пугающей регулярностью. Такое впечатление, что накануне Катаклизма — когда всем стало понятно, что катастрофы не избежать, и к ней надо готовиться — самые умные запасали оружие, продовольствие и боеприпасы, а самые бюрократически мыслящие, то бишь военные, силовики и политики — срочно ныкали по тайникам документы с грифом «Секретно», «Совершенно секретно», «Ультра» и «После прочтения сжечь». Пошта когда-то, еще в Симфере, полистал такую папочку полусгнивших бумажек с планами всемирной войны на уничтожение и понял, почему вояки это делали — боялись, что их во всем обвинят.

Как будто остались те, кто сможет обвинить…

Все-таки братство листонош подготовилось к Катаклизму лучше всех. Не стало запасать кусочки старого мира (банки с тушенкой и цинки с патронами), а начало готовиться к миру новому, вернее, обновленному. И начало с самого главного — с людей.

— Нет, — сказала Бандеролька, приложив ладони к батискафу. — Бомбы там нет. Там… Там что-то живое. Но еле-еле.

— Живое? — хором поразились Штемпель и Пошта. — Ну и ну!

Пошта приготовил дробовик, а Штемпель приналег на вентиль. Замок заскрипел, посыпалась ржавчина — и с протяжным стоном отворился люк.

Из батискафа пахнуло смрадом выгребной ямы. Бандеролька закашлялась и едва не сблеванула. Даже бывалый Штемпель побледнел. А Пошта, подняв подводный свой фонарик, посветил в сумрачное нутро батискафа.

Там лежал… да, пожалуй, человек. Или макет человека в масштабе один к десяти, не считая роста. Скелет, обтянутый серой дряблой кожей. Торчащие ключицы, выпирающие ребра. Череп с жиденькой, точно водоросли, растительностью. Огромные, закрытые веками, но все равно навыкате, как у ящерицы, глаза. Тонкие, плотно сомкнутые губы. Впалые щеки. Трупак трупаком. Но — дышит! Вон, грудная клетка вздымается.

— О-фи-геть, — сказал Штемпель. — Такого я еще не видел. Сколько ж он там пролежал? И почему не сдох? Мутант, что ли?

— Не-а, — покачал головой Пошта. — Не мутант. Вон, гляди!

Он показал на мерцающий огонек в глубине батискафа. Армейская система жизнеобеспечения АСЖ-97. Стандартный модуль, обычно устанавливаемый в космические скафандры. Коробочка со всем необходимым, чтобы не дать сдохнуть человеку на протяжении достаточно долгого времени. От коробочки бежали трубки — капельницы в вену, катетеры для диализа — в почки, еще какая-то мишура.

— А дышал-то он чем? — спросила зеленоватая от вони Бандеролька.

— Ребризер, наверное, — предположил Пошта. — Порошковые смеси для выработки кислорода. Система замкнутого цикла.

— Кто ж его тут запер-то? Кому он так насолил?

Полутруп из батискафа дернулся и издал какой-то звук. От неожиданности все трое листонош вздрогнули, а Пошта едва не пальнул из дробовика.

Мумия вполне отчетливо всхрипнула, потом застонала, после чего попыталась открыть глаза. Это было ошибкой без-пяти-минут-покойника: от солнечного света он отвык. Поште даже представлять себе было больно, как резануло по глазам обитателя батискафа крымское солнце.

Узник батискафа попытался закричать, но сорванные давным-давно и так и не восстановившиеся голосовые связки издали лишь жалкий хриплый визг, от которого у Пошты мороз пошел по коже, а Бандеролька отпрыгнула на метр и вскинула перед собой нож.

Один лишь Штемпель остался невозмутим.

— Гляди-ка, — сказал он, — а его еще и привязали… Ты кто будешь, арестант?

Узник перестал визжать, покрутил головой, прислушиваясь, и шепотом спросил:

— Кто здесь?

— Я — Штемпель из клана листонош. А ты кто такой, откуда будешь и как угодил в этот ящик?

— Я… я из Балаклавы… Из штольни…

Трое листонош изумленно переглянулись. По последним данным, выживших в Балаклаве не было. И ни про какую «штольню» никто никогда не слышал.

— Что еще за штольня? — осторожно наклонившись к полутрупу, спросил Штемпель.

— Штольня… — прохрипел тот. — Страшное место… Не ходите… туда… Не вернетесь!

На последнем выкрике он у него изо рта пошла пена.

— Тише, тише, — успокаивал его Штемпель. — Кто там живет? Большая община? Сколько человек?

— Человек… Нет там людей… Одни морлоки! Меня! В ящик! Твари!

У арестанта, очевидно, начинался припадок. Свежий воздух и солнечный свет не пошли ему на пользу: тощее тело начинало трясти в судорогах, конечности дергались, иголки капельниц повылетали.

— За что тебя туда? — спросила Бандеролька сочувственно.

— Я! Ни в чем! Не виноват! — одним дыханием, почти без звука, проорал узник.

Он опять открыл глаза, но зрачки закатились, обнажив красные, с багровыми прожилками белки. Пена запузырилась в уголках рта, тело начало неконтролируемо дрожать.

— Пристрелить бы его, — брезгливо отодвинулся Штемпель. — Все равно не жилец. Но жалко тратить пулю.

— Можно острогой, — хмуро предложил Пошта. — Но лучше откачать. Мы же ничего не знаем про балаклавскую общину. Морлоки какие-то!

— Да как мы его откачаем?! — вскинулся Штемпель, бессильно наблюдая за припадком арестанта. — Наши лекарства ему не помогут, они только для листонош. Он уже радиации столько хапнул, что будь он здоров, — через день-другой ласты бы склеил. А в его состоянии… — Штемпель махнул рукой.