Он покосился на дверь. Она была чуть приоткрыта, там стоял Слава спиной к нам.

— Когда весь этот п*** с развалом начался и власть новая появилась, — тихо сказал полковник. — Тогда сразу полезли в наши архивы, чтобы всё рассекретить.

— Ну да, в курсе.

Ремезов затушил сигарету и хрипло откашлялся. Несколько секунд он молчал.

— И заодно начали лезть в наши оперативные дела, узнавать, кто у нас агенты, кто информаторы, кто с расследованиями помогал, кто расписки давал, по любым поводам. Короче, куча людей, с нами связанных, могли крепко влететь. Эти дела мы по ночам сжигали.

— Слышал, — я кивнул.

— А вот Револьд поступил иначе. Часть бумаг сжёг, а часть себе спрятал, на случай, если пригодится. Работал-то он долго, по всей Сибири и Дальнему Востоку, архив остался солидный. Он же всё считал, что вот-вот, ещё год-два, и опять Советский Союз будет, и КГБ заново откроют, вот и готовился вернуться и вставить всем, кто наверх поднялся.

— Значит, компромат у него есть на многих.

— Угу. Вот и поделился со мной одним листиком. Блин, закончилось.

Он показал на капельницу, в которой закончилось лекарство. Я вышел позвать медсестру, и подождал, когда она закончит. Ещё Ремезову полагался укол, но полковник уговорил её подождать, хотел успеть рассказать всё важное, несмотря на боль. Она вышла, он закурил снова и продолжил:

— Револьд мне сказал, что много чего интересного про Эдика знает. Дал только одну бумажку, но были ещё, — Ремезов усмехнулся. Лоб у него блестел от испарины. — Сказал, что завтра, то есть уже сегодня, придёт в управу при всём параде, в мундире, с медалями, и остальное принесёт. Только чтобы официально всё.

— А тебе дал копию?

— Угу, но у него ещё есть. Старик много интересного знает, говорит. И про Эдика, и про Захара покойного, и даже про Витю Батумского, который сейчас Смотрящий в области. Говорит, проблемка у него есть большая, но не сказал какая. Всё завтра, говорил.

— А на этого Шелехова у него что-нибудь есть?

— Вряд ли, он московский, они не пересекались. На Горбаня может быть что-то и есть, но Револьд его не выдаст, — полковник нахмурил брови. — Да нам и Эдика хватит. Если прижмём его, тот сам и Горбаня сдаст, и кто груз поставляет, а дальше всех сами раздавим. Но всё должно быть точно.

— Мне бы с этим дедом поговорить. Но у меня вопрос, неужели никто из воров про него не знает?

— Ну нет, раз он до сих пор сидит живой на этой горе компромата. Короче, — он задумался. — Можешь съездить, скажешь, что от меня, объясни что случилось. Но будь готов, что он может и матом послать, дед вообще вредный стал. Бухает ещё по-чёрному.

— Разберусь, я тоже не подарок. И где эта расписка?

— В бумагах была, надо искать. Я говорил Кольке… набери-ка его, напомню..

Я набрал номер Кузьмичёва и приставил телефон к голове Ремезова. Тот приказал майору ещё раз перепроверить бумаги, найденные на месте происшествия. Кузьмичёв заявил, что старая расписка не попадалась, но он посмотрит внимательнее.

Тут я уже напрягся. Как-то всё слишком совпало. Надо бы съездить к этому Револьду, пока не поздно. Покушение на Ремезова устроили, когда он возвращался от него. Наши враги тоже могут быть в курсе про старого чекиста, и любую связь предпочтут оборвать. Тем более, раз устроили покушение на действующего полковника ФСБ, назад дороги уже нет, пойдут дальше.

— А что у тебя с охраной? — спросил я.

— Какая охрана? — он покачал головой и поморщился. — Официально же авария. Надо душить кого-нибудь, чтобы дело начинали, а я пока здесь. И праздники не вовремя, пока Москва проснётся, пока почешется… Я бы и к Револьду людей отправил, но…

— Тебе нужна охрана сейчас, хотя бы на ближайшие дни. Но если я своих поставлю, могут менты приехать и их арестовать, а потом кто-нибудь закончит. Или меня подставят под это дело. Когда здесь Крюков лежал, нас прикрывал ты, а сейчас некому.

— Кузьмичёв может.

— Он молодой и никого не знает. Хм, — я задумался. — Дай мне номер Левшинова из читинского СОБР, я с ним поговорю от твоего имени. Ты же его хорошо знаешь, а он принципиальный, замучаются на него давить. Отправит пару ребят тебе на помощь, а я им оплачу работу. А то пока твои почешутся, время пройдёт.

— А ты много для меня делаешь, Макс, — он выдохнул.

— Потому что надо.

Не сказал, что во многих случаях я избегал части проблем по двум причинам: в конторе работало много людей с оружием и боевым опытом и что я лично знал офицера ФСБ. Но раз Ремезова вывели из строя, могут возобновить нападки. А мне нужен прожжённый кгбшник, чтобы отбиться от угрозы, а не молодой кабинетный офицер, каким был Кузьмичёв. Да и что-то он подозрительно себя вёл.

— Ты лечись, — сказал я. — И дай мне адрес этого деда, я съезжу к нему. Может, ещё чего подкинет полезно.

— Ща, вспомню, будет тебе адрес.

— И подсказывай, что ещё полезного в голову придёт и кто надёжный, чтобы обратиться за помощью. А то сейчас наглеть начнут многие.

— Договорились. Ещё одна вещь. Они прибыли с центра, — сказал он приглушённым голосом. — Но действуют через местных.

— Полковник Шелехов и майор Горбань. Да, но Шелехов же не будет делать всё сам, у него есть майор для этого, у которого остались старые контакты.

А про себя подумал, что если Горбань не будет делать всё своими руками, то и Шелехов не станет заниматься этим сам. А он далеко, и люди на местах подумают, стоит ли помогать Шелехову, когда Ремезов рядом? Рано или поздно он выздоровеет, главное, чтобы дожил до этого момента.

Но если всё подстроили по приказу Шелехова и связанных с ним людей, то действуют они в тайне. А что они могут бояться в это время? Огласки, например… но об этом ещё надо было подумать.

Больше Ремезова я мучать не собирался, позвал медсестру вколоть укол. А на тумбочке я оставил газетку, где на главной странице было чёрно-белое фото со вчерашнего закрытия Олимпиады в Нагано, Япония.

Там же опубликован медальный зачёт, где у наших было третье место, а первое у немцев. Как я и ставил, и о чём однажды говорил с Ремезовым. Судя по его взгляду, он тот разговор вспомнил, но ничего не сказал, засыпал после укола.

* * *

Посёлок Каштак находился на окраине Читы. На машине туда ехать не так и долго, но едва отправился в путь, как понял, что легко с этим не будет.

Убедился в этом быстро. Когда прибыл по нужному адресу в частном секторе, то на месте дома увидел только чёрные обгоревшие брёвна, обрушившуюся крышу, лежащие повсюду осколки лопнувшего шифера, и полуразрушенную кирпичную печь в центре руин. Чуть дальше стояла баня, целая, если не считать выбитых стёкол.

Снег не выпадал давно, а старый вокруг дома растаял после пожара, обнажая неубранный с осени мусор. Деревянные ворота были выбиты и лежали на земле, похоже, их сломала пожарная машина, которая прибыла тушить огонь. На остатках печки сидела ворона, которая взлетела, когда я подошёл к калитке. Номер дома был написан мелом, его ещё видно — 27. Сюда мне и было нужно, но делать здесь уже нечего.

— Взорвался, о-ей-ё, — услышал я чей-то голос за спиной. — Как бахнуло, аж стёкла задрожали! Я ещё давеча говорю, что он бухат много, кабы чё не случилось.

Из калитки дома напротив выходил седой усатый дед в тёплой клетчатой рубахе синего цвета и шапке-ушанке. Он выкатывал за собой тележку с большим алюминиевым бидоном на ней, похоже, собрался ехать с ней за водой на ближайшую водокачку. Грязные от угольной пыли и пепла китайские дутики скрипели при каждом шаге.

— Тот, кто здесь жил? — спросил я. — И как взорвался?

— Так алкаш был, — дед махнул рукой. У него был своеобразный местный выговор, как у многих стариков. — Старый Револьд, вон, здесь жил, один, жена-то у него давно померла. В милиции, говорел, работал раньше. Бухал по-чёрной, кажный день. Пожарный говорел, каво он, пьяный был, с сигаретой уснул, а у него баллон с газом на кухне стоял, большой такой, красный. Вот и загорелось, и как рвануло сегодня ночью! Внуков напугал, всех, о-ей-ё! Всю ночь тушили! А у меня сено ж, я всю ночь вон караулил бегал, воду готовил, тушить хотел. Уголёк бы какой прилетел, занялось бы и всё! А сгорело бы, чем бы я корову кормил? А без коровы-то сложно, у меня старая её доит, так хоть молочко продать можно. Я ж раньше-то на мебельной фабрике работал, потом гонят с работы-то, старый стал, говорят, а я говорю, давайте хоть сторожем поработаю…

Дальше он жаловался на пенсию и на Ельцина, но ключевое он сказал в старом начале. Старый Револьд, ещё только вчера говоривший с Ремезовым, был мёртв, сосед лично видел, как выносили чёрные после пожара останки.

А ведь старик не говорил соседям, что работал в КГБ, хитрил.

— А бумаги не видели? — спросил я на всякий случай.

— Какие?

— Ну может быть, какие-то кипы бумаг? Старые дела, папки, всё такое…

— Ничё такого не видел. Да и какие бумаги? Старый он был, бухал, но, — тут дед хитро усмехнулся. — Бабу-то молоду себе завёл.

— Какую бабу?

— Да ездила к нему, он даже не пил эти дни.

Слава, куривший рядом с БМВ и слушавший разговор, вдруг свистнул и показал мне на другой конец улицы. Там только что скрылась жёлтая машина, иномарка, но модель я не рассмотрел.