От злости я снял шляпу и швырнул ее на кровать, после чего в бессилии плюхнулся на стул. И только сейчас почувствовал, как много сил потратил на простой осмотр комнаты и одевание. Тело еще было слишком слабо, так что даже не факт, что у меня удалось бы разбить стекло и уж тем более после этого уйти куда-то. До этого момента действовал чисто на адреналине, которого после разговора с Бологовским и от новых впечатлений во мне было с избытком.

— Ладно, посмотрим, что у нас здесь, — решил я проверить стол, в котором были выдвижные ящички.

Сидеть без дела точно не вариант.

На самом столе ничего интересного не было. Стеклянная банка с изображением двуглавого орла на боку и чернилами внутри, пара листов рядом и… все. Как уже упоминал, над столом висели фотографии. Их рассматривать пока не стал, а выдвинул верхний ящичек, что располагался слева под столешницей.

— Так, что у нас здесь, — сидеть в тишине было невыносимо, и я непроизвольно комментировал то, что увидел. — Библия, еще чистая бумага… а вот это уже интереснее, — вытащил я снимок.

На нем были изображены офицеры в парадной форме. Все молодые, лет двадцати или около того. По центру на стуле сидел усатый дядька. Его усы заслуживают особого внимания. Густые, длинные, чуть подвернутые вверх на концах. Так они еще и почти доставали до бакенбард, которые тот тоже не гнушался носить. Небольшое пузико придавало ему солидности. Повертев фото, на обороте я прочитал пояснительную надпись:

— Михайловская Артиллерийская Академия, выпуск 1911 года. Хмм… — я снова посмотрел на офицеров на фото. — И кто из них — я?

Чтобы понять это мне нужно зеркало. Я до сих пор не знал, как выгляжу и это уже начало напрягать. В верхнем выдвижном ящичке зеркал не оказалось. В нижнем тоже. Там вообще были какие-то тетради, фотоальбом и письма.

Идея увидеть свое отражение захватила меня и я потратил минут десять на поиск отражающих поверхностей, пока не нашел искомое все в том же шкафу. Небольшое зеркальце, овальное без ручек, лежало под парадной фуражкой. Если не искать целенаправленно — фиг найдешь. Пусть оно было всего с мою ладонь, но этого хватило, чтобы оценить внешний вид. Хотя бы лицо рассмотреть.

Из зеркала на меня смотрел молодой щеголь. Черные волосы, короткие усики, чисто выбритый подбородок. Похоже, пока я был в беспамятстве, Степан не только мне массаж делал, но и о внешнем виде не забыл. Или это не он? Не важно. Глаза у меня карие, подбородок заострен, нос прямой, аристократический. Только взгляд настороженный и недоверчивый, чуть прищуренный, словно всех подозреваю. А как тут не подозревать, если понятия не имею, что со мной творится?

Снова взяв фото, уже без труда нашел на нем офицера с точно таким же лицом, которое увидел в отражении. Но здесь «я» смотрел на фотографа с веселой улыбкой, гордо подняв острый подбородок вверх. Этакий самоуверенный лихач, который не знает преград. Нашлась преграда, иначе я бы здесь сейчас не оказался.

Дальнейшее исследование ящичков информации дало и много и одновременно мало. Письма я условно разделил на три категории: по военному ведомству, по линии знакомых и друзей и от некой Евгении Старопольской. Последняя видно была или пассией прежнего владельца тела или его тайной воздыхательницей. Во всяком случае, в одном из писем даже обнаружилось черно-белое фото в стиле «ню». Красивая девушка. Видна легкая полнота, но не портящая ее, а дающая некую изюминку.

К военному ведомству я отнес письма из части, в которой я служил до ранения. В них сообщалось, что я демобилизован по ранению и мне положен пансион в рамках государственной программы. И вот на цифре я откровенно завис. В месяц пансион от государства мне положен… та-дам! 50 рублей! Почему-то мне это казалось дико малой суммой, да и по ощущениям от «тела» цифра была не велика, хотя и не была откровенно мизерной. Но сравнить мне пока не с чем. Надо узнавать цены, только тогда пойму, как государство относится к своим «пенсионерам».

Среди знакомых чаще всего были письма от трех имен: князь Вяземский Петр Леонидович, барон Лишковец Аристарх Евгеньевич и барон Стародуб Игорь Сергеевич. Кто такие понятия не имею, но каждый интересовался моим самочувствием, что произошло в Бухаре и когда они смогут меня навестить. Даты на письмах тоже стояли, но не зная нынешнее число, понять, как давно пришли письма я опять же не могу. Печально. Снова все упирается в недостаток информации! А я даже выйти из комнаты не в состоянии!

Мельком пролистал тетради. Половина из них исписана, если я правильно понял, лекциями из той самой академии на фото. Но почерк у прошлого тела не слишком разборчивый, да и орфография… Вот почему меня коробит при виде твердого знака в конце существительных?? Или буквы одновременно похожей на Я и на Ъ? Словно раньше я с таким никогда не сталкивался.

Изучать в комнате что-то еще, кроме содержимого стола, было решительно нечего, и вскоре я заскучал. А заскучав, начал долбиться в запертую дверь. Открыли мне далеко не сразу. Четверть часа примерно бил кулаком в деревянную преграду, прежде чем с той стороны почти беззвучно звякнул ключ.

— Ну чего вы, господин, буянете? — с укоризной в голосе спросил Степан.

— Я могу выйти?

— Не велено, — с грустью в голосе покачал головой старый слуга.

— И чем мне здесь заняться? Мой дед, — пора привыкать называть Бологовского именно так, — никаких распоряжений не давал?

— Никак нет, ваше благородие.

— У меня память отшибло, Степан, — доверительно наклонился я к коновалу. — Может, подсобишь чем? Ну там, расскажешь обо мне что-то? Или хоть книги какие принесешь?

— Я спрошу у хозяина, — поджал губы слуга и посмотрел на меня как на убогого.

Вот уж чего мне не нужно, так это его жалости! Но показывать этого пока не стал.

— Спасибо, Степан, я надеюсь на тебя.

Степан ушел, не забыв напоследок снова запереть дверь, а я опять остался в одиночестве со своими невеселыми мыслями. Вопрос «что делать» повис в воздухе. И эта неопределенность начинала изрядно раздражать.

Вернулся слуга только примерно через полчаса. Способа замерить время у меня не было, и полагался я лишь на внутренние ощущения.

— Господин, — с поклоном вошел он в комнату. — Хозяин сказал, что сам навестит вас, а до того — говорить с вами не велено. Уж и не ведаю, почему он так гневается на вас. Радоваться должно, что вы из спячки вышли, а он хмурится.

— И долго мне ждать?

— Не знаю, — развел руками слуга. — Вы голодны? Ужин через час будет, ежели чего.

— Я подожду.

Ужина я не дождался. Все же неопределенное количество времени, что я провалялся без сознания, сказалось и меня вскоре вырубило.

— Скоро отпуск, — мечтательно протянул Витек. — Куда поедешь?

— Будто много вариантов, — буркнул я. — Отпуск всего недельный. Мне только до дома три дня на поезде трястись. И это в одну сторону.

— А может в город? — друг достал из кармана гимнастерки затертое фото и с вожделением посмотрел на него. — К Аньке сходим?

На фото была изображена чернявая девчуля с пятым размером груди, что почти вываливался из огромного выреза серой растянутой футболки.

— У нее вся рота была и хрен знает, кто еще, — помотал я головой. — Тебе свой отросток не жалко?

Сон оборвался также внезапно, как накатил. Разбудил меня снова Степан, когда была уже глубокая ночь.

— Господин, хозяин вас зовет, — потряс он меня за плечо.

Растерев лицо руками, я сбросил с себя сонливость и кивнул слуге, что готов. У того в руках была керосиновая лампа, что освещала нам путь. Другого освещения не наблюдалось. Не было ли его вообще, или по какой иной причине свет не зажигали, пока я не знал.

Зато я наконец покинул опостылевшую за не полные сутки комнату! Из-за темноты рассмотреть коридор мне не удалось. По стенам были блики от неяркого огня светильника, а Степан шел уверенно и быстро, и чтобы не отстать от него, приходилось спешить.

Мы вышли сначала в какой-то большой зал, осветить который лампа была не в состоянии, миновали его и ступили на лестницу вниз. В лицо дыхнуло легкой влажностью, а температура упала еще на пару градусов. Точно под землю идем, и мне это уже не нравится!

Спуск вниз был недолгим. Сама лестница винтом уходила на один этаж вниз, заканчиваясь дубовой тяжелой дверью. За ней оказался новый коридор. Грубо обработанный камень стен выдавал его почти природное происхождение. Ну, или просто он был выдолблен давно, когда о механизации труда никто не слышал. Окончился он уже знакомой мне пещерой с большим камнем, лежащем по центру. На стенах бликами играли разноцветные драгоценные камни, создающие фантасмогоричные картины. Значит, мне в прошлый раз не показалось. Старик Бологовский уже был здесь и стоял около камня.

— Ложись, — приказал он.

— Это обязательно?

Глиняная табличка в его руках снова засветилась, и мое тело вопреки моей воле двинулось к камню. В голове почему-то отчетливо проскочило слово «алтарь». Надеюсь, я все же выйду отсюда живым. Не хотелось бы умереть, только получив возможность жить.

Когда я улегся на камень, то дед достал из-за пазухи зеленый драгоценный малахит в золотой оправе на цепочке. Затем поднес его к моей груди и положил на нее.