Должно быть, уже учась в старших классах, я однажды снова достала этот ларчик с полки, на которой он, всеми забытый, много лет собирал пыль. Мне пришло в голову, что какие-то слова на лежавших внутри него старых, потертых на сгибах листах бумаги, возможно, обретут больший смысл, чем в тот раз, когда я, совсем маленькая, впервые обнаружила их.

Чем старше я становилась, тем реже мы с родителями ощущали желание заново топтать дорожки того, что было для нас историей древней и неизменной. Но отсутствие разговоров не означало (по крайней мере, с моей стороны) отсутствия любопытства; пусть я не так часто сомневалась в переданном мне фундаментальном мифе вслух, но всегда бдительно ловила любые подсказки, способные заполнить бреши между догадками и фактами. Если упоминалось мое удочерение, я настораживалась, прислушиваясь к оброненному намеку, к новому откровению.

А иногда еще и шпионила. Это было нетрудно: в нашем небольшом доме ни у кого из нас не было особых возможностей для уединения. И не так много оставалось мест, где мои родители могли попытаться хранить драгоценные предметы, вещи конфиденциального характера. Я знала, что мать держит свои любимые украшения, в том числе старинное кольцо с аметистом и гранатом, которое подарила ей тетя, в нижнем отделении полированной шкатулки из лавра. Знала, что у отца есть подписанный бейсбольный мяч, коробочка с его единственным зажимом для галстука и платьице в земляничку, в котором меня привезли домой из сиэтлской больницы, погребенные под слоем носков в верхнем ящике трюмо.

Так что, конечно же, я знала и о покрытом затейливой резьбой деревянном ларчике, глубиной примерно с обувную коробку, но вдвое шире, стоявшем на одной из верхних полок в их платяном шкафу. В детстве я играла, представляя себе, что этот ларчик — сундук с сокровищами; не раз я воображала, как закапываю его на заднем дворе и пытаюсь уговорить соседских детей отыскать по нарисованной от руки карте путь к нему. Однажды я обыскала его — и глубоко разочаровалась, обнаружив, что в нем лежат всего лишь запонки, которые отец никогда не носил, свидетельство о браке родителей, пара фотографий покойного отца моей мамы и покойной матери моего папы и бумаги, которые ничего для меня не значили.

Когда я решила порыться в нем снова, первым заинтересовавшим меня предметом стал слегка выцветший конверт стандартного «документного» размера, лежавший среди фотографий, с отштампованным сиэтлским адресом. Внутри оказался счет на пятьсот долларов и визитка, на которой было написано:

...

КЭТИ Л. САНДЕРСОН

СУДЕБНЫЙ ПОВЕРЕННЫЙ

Внезапно я ощутила себя сыщицей-любительницей из какой-нибудь серии книг, которые читала и любила в детстве. Но я не была Нэнси Дрю, девочкой-детективом; не вынюхивала я и чужие секреты — эта подсказка могла привести меня к информации о моей собственной жизни. Родители рассказывали, что моим удочерением занимался частный адвокат, а не агентство. Может, это она?

Счет на пятьсот долларов почему-то казался и слишком большим, и слишком маленьким, когда речь шла о покупке ребенка.

Я списала телефонный номер Кэти Л. Сандерсон, судебного поверенного, побросала все обратно в ларчик и вернула его на законное место на верхней полке. Затем заперлась в нашей запасной комнате, села на комковатый голубой матрас и потянулась за телефоном, который купила в восьмом классе на сэкономленные карманные деньги. В то время мне казалось, что этот телефон — вершина крутизны: сквозь внешнюю пластиковую оболочку были видны радужные проводки и механизмы, а когда он звонил, высвечивались номера. Я набрала номер Кэти Л. Сандерсон — нервно, виновато, одним ухом прислушиваясь, не вернулся ли домой кто-то из родителей.

После пары гудков ответила женщина; ее голос был холоден и профессионален:

— Офис Кэти Сандерсон.

— Здравствуйте. — Мой голос звучал как у ребенка, даже я сама это слышала. — Я разговариваю с Кэ… миз [Аналог слова «госпожа»; в англоязычных странах — способ нейтрально обратиться к женщине, чье семейное положение неизвестно говорящему. (Прим. ред.)] Сандерсон?

— В данный момент она отсутствует. Могу я узнать, кто ее спрашивает?

Я назвала свое полное имя, проговорив фамилию по буквам. Женщина спросила, по какому вопросу я звоню. Я не была уверена, что правда сослужит мне хорошую службу, но все мои силы ушли на то, чтобы просто набрать номер, и на придумывание правдоподобного вранья меня уже не хватило.

— Кажется, она занималась моим удочерением в 1981 году, — сказала я. — Я хотела бы задать ей в связи с этим пару вопросов.

Мое сердце неслось вскачь. К этому моменту я чувствовала себя уже не сыщицей, а преступницей. Может быть, лучше просто повесить трубку? Что я скажу, если Кэти Сандерсон действительно мне перезвонит?

Одно выражение, не раз слышанное в полицейских драмах и постановочных судебных заседаниях, которые я смотрела с бабушкой и дедушкой, мелькнуло в сознании. Адвокатская тайна. Наверное, она не смогла бы мне ничего сказать. Мои родители заплатили ей пятьсот долларов, и это сделало ее их представителем, а не моим.

Та женщина не стала смеяться, не посоветовала мне перестать зря тратить время. Она старательно записала наш домашний номер — еще одна загвоздка. У меня не было собственной отдельной линии — это была статья расходов, которую мои родители не стали бы оплачивать. Что подумают мама и папа, если Кэти и правда позвонит на наш домашний номер и позовет к телефону меня? Повесив трубку, я выбранила себя за безрассудство.

Хотя я не смогла устоять и позвонила еще раз — то ли в другой день на той же неделе, то ли уже на следующей, — чтобы оставить еще одно сообщение, наш с Кэти разговор состоялся лишь много лет спустя. Она до последнего была верной защитницей моих родителей: когда она наконец ответила на мой звонок (как я полагаю, с некоторой неохотой), чтобы ответить на все вопросы, это было сделано только потому, что они ее попросили.

— Кто была та адвокат, которая занималась моим удочерением? — спросила я мать с наигранным спокойствием вскоре после своего секретного звонка в офис Кэти Л. Сандерсон.

— Это была Кэти, — ответила она, чуть помолчав.

Я обратила внимание на отсутствие фамилии. Она забыла — или не хотела, чтобы знала я?

— Сколько вы заплатили за мое удочерение?

— К счастью, не так много, как могли бы.

Доход родителей был постоянным источником беспокойства в нашей жизни — еще и поэтому я так суетилась насчет оценок, экзаменационных баллов и стипендии для колледжа с тех пор, как перешла в средние классы.

Конец ознакомительного фрагмента