Николай Дмитриев

На торный путь

1

Денёк в Санкт-Петербурге случился ненастный. Ветер, гнавший по небу низкие серые тучи, гулял как хотел над Невской першпективой, неся мелкую водяную пыль, которая то и дело сменялась хлёстким дождевым зарядом. Он разогнал праздную публику, и немногие спешившие по своим делам пешеходы кутались в плащи, пригибая пониже края шляп, чтобы как-то защитить лицо от секущих холодных капель. Не на шутку разгулявшийся ветер развёл по реке крупную волну, и шедшие куда-то шнявы, кренясь под зарифленными парусами, словно чувствуя опасность, спешили добраться к пристани. Дуло с моря, и многоопытные горожане побаивались, как бы своенравная Нева не выплеснулась на улицы очередным наводнением.

Зато в кружале неподалеку от Адмиралтейства было шумно, и там вообще дым стоял коромыслом. Ненастье нагнало в кабак всякого люда. Каждый, кто из промозглой уличной сырости попадал в тёплое низковатое помещение, спешил хлебнуть горячительного, а затем, отыскав себе местечко в переполненном зале, усаживался на лавку и, разомлев, тут же ввязывался в общую болтовню. Многие, отогревшись, доставали курительные трубочки, потому над головами посетителей стлалась прерывистая пелена табачного дыма. Света, попадавшего в кружало через мелкий переплёт двух голландских окон, было маловато, отчего торчавший за стойкой целовальник зажёг с десяток свечей и не сходя с места довольно поглядывал на битком набитый кабак.

За одним из столов ближе к окнам бок о бок сидели два офицера и, не выпуская из рук оловянных кружек, вели разговор. Это были гвардейцы. Один, семёновец, чувствовал себя здесь как дома, в то время как второй, измайловец, не забывая отхлёбывать из кружки, с интересом поглядывал по сторонам. Учреждённый по примеру императора Петра Алексеевича, велением царицы Анны Иоанновны новосозданный Измайловский полк, считавшийся, как Семёновский и Преображенский, тоже гвардейским, до недавнего времени размещался в Москве, рядом с селом Измайловом, где росла дочь царя Ивана, однако теперь был переведён в Санкт-Петербург, временно разместившись постоем на Адмиралтейском и Васильевском островах.

Офицеры успели опорожнить почти весь стоявший перед ними штоф, прежде чем их разговор с обычного трёпа перешёл на злободневную тему.

— Я полагаю, — начав так, семёновец сразу посерьёзнел, — государыня желает иметь свой полк гвардейцев.

— Мне то неведомо, — покачал головой измайловец. — Мы своим полком в Москве пребывали, а то всё дела петербургские.

— Оно так, — кивнул семёновец. — Небось, про наши дела наслышан?

— Не без того. — Измайловец тотчас навострил уши.

— Вот и вникай. — Семёновец сделал добрый глоток и, отставив кружку в сторону, заговорил обстоятельно: — Тут такое дело вышло. Верховники наши некие кондиции писать удумали. Чтоб, значит, вся власть им, отчего государыня без их соизволения ничего сама и решить бы не могла.

— Это что, — удивился измайловец, — выходит, все дела скопом решать?

— Да, почитай, вроде что так, — немного подумав, подтвердил семёновец.

— Не, с того дела не будет, — решительно заключил измайловец и чуть погодя добавил: — У нас в Малороссии ежели что скопом решают, то один крик да свара выходит, а толку ни на грош.

— Верно говоришь, у нас то же самое, — согласился семёновец и пояснил: — Как известно стало, что то дело верховников, каждый свою выгоду искать начал, вот через то и общий разброд получился.

Внимательно слушавший товарища измайловец довольно долго молчал, после чего, опорожнив свою кружку, с некоторым сомнением спросил:

— А как же тогда государыня Анна Иоанновна самодержицей стала?

— А то уже наша заслуга. — Семёновец, в упор глядя на товарища, важно откинулся и вскинул голову, словно пытаясь что-то рассмотреть сквозь плававший под потолком дым, с нескрываемой гордостью сообщил: — Мы, гвардия, не пожелали над собой осьмиличных затейщиков иметь, которые, ради правления, вместо одного лица сразу восьмерых тиранов учредить полагали.

— И как же вы столь сильных людей усмирили? — Не особо поверив в сказанное, измайловец недоверчиво сощурился.

— А просто. — Семёновец разлил всё, что ещё оставалось в штофе, по кружкам. — Как мы пали перед государыней на колени, верховники и не пикнули, иначе б мы их в окна выбросили. Вот самодержица и смилостивилась, порвала кондиции.

— Вон даже как! — восхитился измайловец. — Твёрдая власть — оно на пользу.

— Конечно, вот ты у себя в Малороссии в ландмилиции был, а теперь кто? — усмехнулся семёновец и подытожил: — Личного полка государыни гвардеец!

Завидев в дверях рослого преображенца, семёновец умолк и стал неотрывно смотреть на вошедшего. Перехватив его взгляд, измайловец тоже стал присматриваться, а тем временем преображенец, направляясь прямиком к столу, за которым сидели гвардейцы, по пути ухватил за плечо пробегавшего мимо полового и коротко наказал:

— Подай штоф!

— Бу-сде, ваша честь… — подобострастно вякнул прислужник и, ловко вывернувшись, тут же метнулся к целовальнику.

Глянув вслед прыткому половому, преображенец подсел к столу и, улыбнувшись семёновцу, спросил:

— Ну, чего звал?

— Да вот… — начал было семёновец и тут же оборвал себя на полуслове, так как из-за спины преображенца возник прислужник со штофом.

Преображенец одобрительно хмыкнул и, берясь за только что принесённый штоф, пристально посмотрел на измайловца.

— А тебя, молодец, как величать?

— Это Нерода Григорий, — ответил за него семёновец и, перехватив штоф у товарища, сам наполнил кружки.

— Григорий, значит?.. — Преображенец скептически посмотрел на измайловца.

— Ага, Гриць. — Нерода широко улыбнулся.

— Из хохлов, выходит? — весело подмигнул преображенец.

— Из малороссийской шляхты, — с некоторой обидой уточнил измайловец.

— Ты чего к парню цепляешься? — начал защищать Нероду семёновец. — Из своих же, не какой-нибудь там немец.

— Ну так и я о том, — примирительно отозвался преображенец и, подняв свою кружку, усмехнулся. — Давайте, дрей свинюшкен тринкен квас [Три поросёнка пьют квас. // М. Вальзер. Защита детства ].

— Ты чего это вдруг не по-русски заговорил? — удивлённо спросил семёновец, чокаясь с преображенцем.

— Заговоришь тут, — неожиданно зло отозвался тот и пояснил: — У нас и прежде немцев всяких много служило, а теперь и вовсе: как офицер — то эстонец или курляндец.

— Это не про наш ли полк речь? — вставил и своё слово измайловец.

— Само собой, — подтвердил семёновец и, изрядно хлебнув из кружки, заявил: — Зато государыня у нас теперь русская, вон и квас, говорят, любит. Может, она и немцев, того, не особо допускать будет…

— Не похоже, — нахмурился преображенец. — Там, где она до сей поры пребывала, немцев полно. Вон Бирон этот, что следом из Курляндии заявился, теперь при ней неотлучно. А с ним Левенвольде и ещё куча всяких…

— Полагаю, должна обратить внимание, — выразил надежду семёновец.

— Да незаметно чего-то, — скривился преображенец. — Пока государыня на верховников, что её своими кондициями ограничить хотели, внимание обращает. За князей Долгоруких особо взялась. Почитай всех в ссылку, а самого младшего в солдаты сдала, да ещё чтоб без повышения в чине, а он ещё отрок совсем.

— Не наше то дело, — попытался смягчить разговор измайловец.

— А может, и наше, — напрямую дерзко высказался преображенец и, подтянув ближе к себе стоявшую на столе миску, принялся закусывать сушёной корюшкой…

* * *

Командир отдельного персидского корпуса принц Гессенский, сопровождаемый конвоем, подъехал к собравшейся у ограды мечети толпе и придержал коня. Приближались дни «ашура», чествования памяти потомков первого халифа, и сейчас в этой мечети шло религиозное собеседование «роузе-хани». За высокими чёрными шапками одетых в коричневое аба персов дервиша, рассказывавшего о страданиях шаха Гуссейна, было плохо видно, но его голос в общей тишине звучал отчётливо. О войне он говорит громко, отрывисто, и находящийся рядом, всегда следующий за принцем толмач переводил особо значимые фразы:

— Мусульмане против гнёта и насилия… Пророк, защитник ислама…

Понятно, что дервиш говорит о войне с турками и конечно же весьма прозрачно с некой угрозой намекает на занятую русскими округу, однако мечети пользуются правом убежища, тут можно говорить свободно, и принц, тронув повод, поехал дальше, ещё раз мысленно оценивая услышанное.

Занятая царём Петром область Персии не дала ожидаемых выгод, а содержать стоявшие там небольшие гарнизоны из-за климата было весьма накладно, и эту территорию после благоприятных переговоров обменяли на разные льготы в торговле. Однако удачно начавший войну с турками Надир-шах попросил несколько отсрочить вывод русских войск и, прикрывшись ими от возможного удара с тыла, стал наступать на Багдад. Именно поэтому принц Гессенский внимательно следил за ходом боевых действий и ждал разрешения покинуть Персию.

Вот только едва принц вернулся на место постоя, как давно ожидавший его адъютант немедля подал ему запечатанный конверт и доложил:

— Прислали с нарочным. Ещё передали, Терти-Гирей перешёл Терек.