Улыбчивая стерва пожала плечиками, посмотрела на лежащего под обрывом Рому, после чего повернулась к нему задом и растворилась в пространстве, весело хихикнув на прощание.

Тяжкими тягучими каплями из разбитого носа вечности вытекает время. Тук… тук… тук…. Летят капли из бездонного сосуда будущего в бездонную пропасть прошедшего, ни остановить, ни замедлить. И чем заполнить промежуток между первым ударом и последним, каждый выбирает сам. Один, в суете и спешке, пыжится ухватить, урвать, откусить, попробовать, бросаясь сразу за всем, что оказалось на доступном расстоянии. В жадной своей суете ничего толком не успевший, оказывается застигнутым врасплох на финише, не прожевав даже очередного откушенного куска. Другой не спешит, кропотливо и основательно готовится к процессу жизни, чтобы насладиться им в комфорте, уюте и с соответствующим музыкальным сопровождением. Вот, кажется, пора, можно начинать жить, он взмахивает рукой:

— Маэстро, музыку!

И — ах! — успел услышать лишь начальные такты реквиема….

Третий, угодив в капкан повседневности, как собака в колесо, пищит, но всё отпущенное ему время мчится по кругу. Дом — транспорт — работа — транспорт — дом, выключаясь под бормотание телевизора и вскакивая под привычный трезвон будильника. В глубине души понимая, что это неправильно, не имея сил бросить всё и спрыгнуть, в перерывах дурацкого марафона заливает мозг парами этилового спирта.

Если остановиться, замереть с открытым от удивления ртом, оглядеться вокруг — красота какая! Но мы спешим, торопимся — кусать, готовиться или просто по привычке. Некогда нам, оно же течёт… Мечется человечество по планете, внушив себе, будто мчится, и, раздуваясь в размерах, продолжает топтаться на месте.

Сбой программы.

Где-то далеко, не там и не тогда, лежала на измятой траве оторвавшаяся от этой копошащейся массы частица.

Шло время, ещё не разделённое никем на часы и минуты. Распростертое на земле тело начало подавать признаки жизни. Шевельнулись пальцы правой руки. Сжимаясь в кулак, прорыли несколько борозд в мягком жирном грунте. Затем медленно согнулась в колене левая нога, и только после этого тяжко, как заслонки амбразур дота, поднялись веки. Целую вечность, уложившуюся в промежуток между вдохом и выдохом, зрачки застывшими орудийными жерлами целились в пустоту неба. Потом голова повернулась набок, глаза уставились на куст травы и ползущего по травинке муравья. Рука, бросив грунт, протянулась к травинке, взяв с неё насекомое. Муравей немедленно укусил палец, полив место укуса кислотой, и был за это раздавлен. Человек лизнул пострадавшее место, попутно съев муравьиный трупик, опёрся руками о землю и сел. Человеку было плохо. Он с кряхтением встал на четвереньки, дополз до скалы и, опираясь на неё, поднялся. Постоял, покачиваясь, осмотрелся. Нетвёрдой походкой доплёлся до безголового змеиного трупа, поднял за хвост, стряхнул с него пирующих муравьёв и, с трудом сохраняя равновесие, потащился на шум воды. Зацепился драными трусами за сухую ветку, с раздражением разорвал их совсем и отбросил мешающую тряпку в сторону.

* * *

Лето — хорошее время…

Приятно вытянуться всем телом на площадке перед логовом, щурясь на солнце и изредка вылизывая лапу, на которой еще сохранились следы оленьей крови. Лето — время сытное. Там и тут под кустами лежат маленькие детеныши травоедов, а иногда удается поймать и мамашу — оленуху, пытающуюся спасти дитя от подкравшегося леопарда. И тогда когти передних лап впиваются в шею глупой самки, а клыки вонзаются в горло и теплая оленья кровь восхитительно наполняет пасть. Жертва еще дергается, пытаясь подняться на подгибающиеся ноги, но ни один олень не смог вырваться из клыков Рваного Уха. Когда добыча прекращает трепыхаться, можно распороть нежное брюхо и насытиться, начав с мягкой и податливой требухи. То, что останется, нужно затащить на ближайшее подходящее дерево, убрав подальше от надоедливых собак. Самому улечься там же, свесив лапы с толстого сука и лениво помахивая хвостом…

Лето — хорошее время…

В конце лета человек редко возвращался в свое убежище у поваленного дерева.

Ночевал там, где заставала темнота, ел там, где добывал пищу. Он рвал зубами сырое мясо и полюбил вкус теплой крови. Наевшись, растягивался на подходящей площадке и спал несколько часов, после чего шел собирать ягоды или искать щавель, дикий лук, прочие съедобные травки. Как-то, проходя мимо первого своего логова, заметил на растущих поблизости кустах множество орехов. Оборвал все, которые смог найти, сгрёб в кучу, наелся, но пищи осталось еще много. Какое-то время рассматривал лежащую на земле кучу, вспоминая что-то, потом вскочил, захватил, сколько в ладонях поместилось, и отнес в бывшее беличье жилище. Перетаскав всё, забил вход в дупло камнями. Осмотрел сделанное, тряхнул отросшими волосами, почесал заросший бородкой подбородок и убежал.

Человек очень не любил стервятников. Эти противные птицы постоянно ходили кругами высоко в небе, но не успевал он добыть более-менее приличный кусок мяса, как ближайший из них уже опускался к месту твоей трапезы. А следом за ним спешили его многочисленные родственники и знакомые, усаживались вокруг, орали, привлекая внимание, мешая слушать и смотреть по сторонам. Сначала человек пробовал не обращать на мерзких птиц внимания, но однажды обнаглевшие твари попытались украсть у него добычу. И человек захотел их убить. Когда он бросался на них с пустыми руками, хитрые падальщики всегда уворачивались. Но однажды под руку рассерженному человеку попался подходящий камень, и первая из противных птиц рассталась с жизнью, став пищей для уцелевших. Со временем потери среди племени жадных нахлебников настолько возросли, что даже до вечно голодных тупых бурых вонючек дошло — с этим хищником лучше не связываться.

* * *

Поспела, переспела и стала осыпаться черника, отошла ежевика. Птицы вырастили и поставили на крыло потомство. По равнине стада круторогих быков начали перемещаться с севера на юг, над ними потянулись стаи птиц. Потомство оленей, лошадей и антилоп подросло и уже легко убегало от пытающегося поймать их старого леопарда. Рваное Ухо неделями не мог никого убить, ходил злой и голодный.

Силы уходили, старик все чаще отправлялся спать с пустым желудком.

В этот день он долго лежал в своем логове, собираясь с силами перед тем, как выйти. Когда Рваный наконец выбрался наружу и начал пробираться между камней к зарослям кустарников, порыв ветра донес до него запах чужака. Из-под низко свисающих ветвей за ним следили желтые глаза конкурента. Конкурента молодого и сильного, слабый и больной пахнет иначе. Рваный замер, припав к земле, вздыбив шерсть вдоль позвоночника, и зарычал.

Пришелец ответил таким же рычанием и выскользнул из зарослей на полусогнутых лапах, почти цепляя брюхом за землю. Какое-то время они глядели друг на друга, потом леопард с разорванным ухом прыгнул в сторону и исчез. Охотничьи угодья и логово очередной раз сменили хозяина.

* * *

Нужно не шуметь и долго сидеть совершенно неподвижно на самом краю ручья. Со временем его обитатели перестанут обращать на тебя внимание, и какая-нибудь рыба может подплыть достаточно близко для верного броска. Тогда тело скорчившегося на берегу человека пружиной разворачивается, и цепкие пальцы впиваются в неосторожную добычу. Через несколько минут на пожухлой траве от нее остаются только обгрызенная голова и блестки чешуи.

Человек больше не выглядел в горах чужеродным объектом. Босой, голый, с падающей на спину гривой волос и спутанной бородой, он буквально растворился в осеннем лесу, без звука скользнув в прибрежный кустарник. В его движениях больше не было и тени неловкости цивилизованного человека, ему не нужно было думать, как и куда поставить ступню, тело само перемещало себя в пространстве, являясь частью окружающей природы. Органы чувств фиксировали любые изменения в окрестностях, а отвлеченные размышления не мешали мозгу заниматься поиском пищи и источников опасности. Мысли человека были простыми и понятными, он думал о еде и жажде, об удобном месте для ночлега, о погоде, иногда — о самках. А еще это были мысли без слов, потому что ему стали не нужны слова.

Конец ознакомительного фрагмента