Деньга псковская. Серебро. Вес: 0.31 гр.

Деньга московская. Серебро. Вес: 0,39 гр.

В России ходили серебряные и медные деньги: московские, тверские, псковские, новгородские; серебряных считалось 200 в рубле (который стоил два червонца), а медных пул 1200 в гривне. Новгородские деньги имели почти двойную цену: их было только 140 в рубле. На сих монетах изображался великий князь, сидящий в креслах, и другой человек, склоняющий перед ним голову; на псковских голова в венце; на московских — всадник с мечом: новые были ценою вполовину менее старых. Золотые деньги ходили только иностранные: венгерские червонцы, римские гульдены и ливонские монеты, коих цена переменялась. Всякий серебреник бил и выпускал монету: правительство наблюдало, чтобы сии денежники не обманывали в весе и чистоте металла. Государь не запрещал вывозить монету из России, однако ж хотел, чтобы мы единственно менялись товарами с иноземцами, а не покупали их на деньги. Вместо нынешнего ста обыкновенным торговым счетом были сорок и девяносто; говорили: сорок, два сорока или девяносто, два девяноста и пр.

Улица в Москве. Рисунок из книги А. Олеария «Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию», XVII в.

Успехи торговли более и более умножали доходы государевы. Современники славят богатство и бережливость Василия. Главная казна его хранилась на Белоозере и в Вологде как в безопаснейших и недоступных для неприятеля местах, окруженных лесами и болотами непроходимыми. «Удивительно ли, — пишут иноземцы, — что великий князь богат? Он не дает денег ни войску, ни послам и даже берет у них, что они вывозят драгоценного из чужих земель: так князь ярославский, возвратясь из Испании, отдал в казну все тяжелые золотые цепи, ожерелья, богатые ткани, серебряные сосуды, подаренные ему императором и Фердинандом Австрийским. Сии люди не жалуются, говоря: великий князь возьмет, великий князь и наградит». Не тем, без сомнения, Иоанн и Василий богатели, что не давали серебром жалованья войску (ибо поместья стоили серебра), и не тем, что брали иногда у послов вещи, которые им отменно нравились; но мудрою бережливостью, точным соображением предприятий с государственными способами, запасом на случай нужды: правило важное для благоденствия держав. Карл V с сокровищами Нового Света часто не имел денег, а великие князья наши могли хвалиться богатством, издерживая менее, нежели получая.

А. М. Васнецов. На Крестце в Китай-городе

Несмотря на деятельность торговли, Россия казалась путешественникам малонаселенною в сравнении с иными европейскими странами: редкие жительства, степи, дремучие леса, худые, пустынные, уединенные дороги свидетельствовали, что сия держава была еще новою в гражданском образовании. С ужасом говоря о наших распутицах, тленных мостах, опасностях, неудобствах в пути, чужестранцы хвалят исправность и скорость нашей почты: из Новгорода в Москву приезжали они в 72 часа, платя шесть денег за 20 верст. Лошадей было множество на учрежденных ямах: кто требовал десяти или двенадцати, тому приводили сорок или пятьдесят. Усталых кидали на дороге; брали свежих в первом селении или у проезжих.

Чем ближе к столице, тем более селений и людей встречалось глазам путешественника. Все оживлялось: на дороге обозы, вокруг частые поля, луга представляли картину человеческой деятельности. Необозримая Москва величественно возвышалась на равнине с блестящими куполами своих несметных храмов, с красивыми башнями, с белыми стенами кремлевскими, с редкими каменными домами, окруженными темною грудою деревянных зданий, среди зеленых садов и рощей. Окрестные монастыри казались маленькими, прелестными городками. В слободах жили кузнецы и другие ремесленники, которые непрестанным употреблением огня могли быть опасны в соседстве: расселенные на большом пространстве, они сеяли хлеб и косили траву перед их домами, на обеих сторонах улицы. Один Кремль считался городом: все иные части Москвы, уже весьма обширной, назывались предместьями, ибо не имели никаких укреплений, кроме рогаток. На крутоберегой Яузе стояло множество мельниц. Неглинная, будучи запружена, уподоблялась озеру и наполняла водою ров кремлевский. Некоторые улицы были тесны и грязны; но сады везде чистили воздух, так что в Москве не знали никаких заразительных болезней, кроме наносных. В 1520 году, как пишут, находилось в ней 41 500 домов, исчисленных по указу великого князя; а сколько жителей, неизвестно: но можно полагать их гораздо за 100 000. В Кремле, в разных улицах, в огромных деревянных домах (между многими, отчасти также деревянными церквами) жили знатнейшие люди, митрополит, князья, бояре. Гостиный двор (там же, где и ныне, на площади Китай-города), обнесенный каменною стеною, прельщал глаза не красотою лавок, но богатством товаров, азиатских и европейских. Зимою хлеб, мясо, дрова, лес, сено обыкновенно продавались на Москве-реке в лавках или в шалашах.

Наши свойства казались наблюдателям и худыми и добрыми, обычаи любопытными и странными. Контарини пишет, что москвитяне толпятся с утра до обеда на площадях, на рынках, а заключают день в питейных домах: глазеют, шумят, а дела не делают. Герберштейн, напротив того, с удивлением видел их работающих в праздники. В будни запрещалось им пить; одни иноземные воины, служа государю за деньги, имели право быть невоздержными в употреблении хмельного: для чего слобода за Москвою-рекою, где они жили, именовалась Налейками, от слова наливай. Великий князь Василий, опасаясь действий худого примера, не дозволял своим подданным жить вместе с ними. У всякой рогатки на улицах стоял караул: никто не смел ходить ночью без особенной важной причины и без фонаря. Тишина царствовала в городе. Замечали, что россияне не злы, не сварливы, терпеливы, но склонны (особенно москвитяне) к обманам в торговле. Славили древнюю честность новгородцев и псковитян, которые тогда уже начинали изменяться в характере. Пословица: товар лицом продать служила уставом в купечестве. Лихоимство не считалось стыдом: ростовщики брали обыкновенно 20 на 100 и еще хвалились умеренностью: ибо в древние времена должники платили у нас 40 на 100.

Лавка сапожника в Китай-городе. Неизвестный гравер, сер. XVII в.

«Рабство, несовместимое с душевным благородством, было (по словам Герберштейна) общим в России: ибо и самые вельможи назывались холопями государя»; но имя не вещь: оно изображало только неограниченную преданность россиян к монарху; а в самом деле народ пользовался гражданскою свободою. Рабами были единственно крепостные холопи или дворовые, или сельские, потомки людей купленных, военнопленных, законом лишенных вольности. В XI веке они не имели у нас ни гражданских, ни человеческих прав (так и в древнем Риме): господин мог располагать ими как собственностью, как вещью; мог своевольно отнимать у них жизнь, никому не ответствуя. Но в сие время — или в XVI веке — уже одна государственная власть смертью казнила холопа, следственно, уже человека, уже гражданина, покровительствуемого законом. Здесь видим успех нравственности и действие лучших гражданских понятий. Вообще судьба сих природных рабов не казалась им тяжкою: ибо многие из них, освобождаемые по духовным завещаниям, немедленно искали себе новых господ и шли к ним в кабалу или в новую крепость не из-за того что не находили способа жить своими трудами (ибо хороший поденщик в Москве вырабатывал с утра до вечера две деньги, или около двадцати копеек нынешних), а потому что любили домашнюю легкую службу и беспечность: раб-отец не заботился о многочисленном семействе, не боялся ни старости, ни болезни. Закон молчал о должности господ: общее мнение предписывало им человеколюбие и справедливость; тираном гнушались как бесчестным гражданином; никто из вольных людей не хотел идти к нему в услужение; именем его бранились на площадях. Гораздо несчастнее холопства было состояние земледельцев свободных, которые, нанимая землю в поместьях или в отчинах у дворян, обязывались трудиться для них свыше сил человеческих, не могли ни двух дней в неделю работать на себя, переходили к иным владельцам и обманывались в надежде на лучшую долю: ибо временные, корыстолюбивые господа или помещики нигде не жалели, не берегли их для будущего. Государь мог бы отвести им степи, но не хотел того, чтобы поместья не опустели, и сей многочисленный род людей, обогащая других, сам только что не умирал с голоду: старец, бездомок от юности, изнурив жизненные силы в работе наемника, при дверях гроба не знал, где будет его могила. Бедность рождает презрение: в старину называли у нас земледельцев смердами, в XVI веке крестьянами, то есть христианами, но в худом, варварском смысле: ибо долговременные наши тираны, Батыевы монголы, поносили россиян сим именем. Вероятно, что многие земледельцы шли тогда в кабалу к дворянам; по крайней мере, знаем, что многие отцы продавали своих детей, не имея способа кормиться. Сын мог быть несколько раз продан отцом; но в четвертый раз отпущенный господином на волю, уже зависел единственно от себя.