— Да уж знамо дело, уведомим.

— Так вот, на Никольский рынок… Поспрошаете, где Никольский рынок, и пройдете. Это далече от нашего огорода, ну да язык до Киева доведет.

— Сначала-то, умница, мы думаем все-таки по огородам походить. Ведь тут поблизости огороды есть.

— Да, да, походите, — подхватила другая новоладожская баба. — На Никольский-то успеете, Никольский от вас не уйдет. Ведь тебе нужно так, чтобы с Ариной вместе к одному хозяину поступить, а на Никольском ноне наймы вразброд.

— Да, да, умница, не оставлю я покуда Аришу. Надо, чтоб она со мной вместе недельки две пожила, пока к Питеру малость попривыкнет.

Часов в десять утра явился из участка Ардальон Сергеев.

— Возьми и подавись своим паспортом, — сказал он, подавая Акулине паспорт. — Только паспорт твой прописан, хоть и без больничной марки. Прописали, что ты проездом… Только поденного пятиалтынного, что у тебя за мной есть, ты уже не получишь. Он у меня за прописку останется.

Акулина опешила.

— Да как же это так, милостивец? — проговорила она. — На что же я сегодня жевать-то буду? Ведь у меня денег-то от дороги всего только шесть копеек осталось.

— А уж это твое дело. У меня даже правило, чтобы за прописку паспорта три гривенника с души взыскивать. Ну да уж бог с тобой — иди на все четыре стороны, пускай мы будем при убытке.

Разговаривать больше уж не приходилось. Акулина печально покачала головой и отправилась в избу надевать котомку, чтобы тронуться в путь. Арина последовала за ней.

— Что ж за хлеб-то за соль хозяина не бладарите? Неотесы! — крикнул им вслед Ардальон Сергеев.

Акулина и Арина обернулись и ответили на слова хозяина низким поклоном.

— Благодарим покорно за хлеб, за соль, господин хозяин, — сказала Арина.

Акулина сказала то же самое и прибавила:

— Не поминай лихом, Ардальон Сергеич. Прощайте, землячки, прощайте, товарки! Прощайте, мужички! — крикнула она рабочим на огороде.

— Прощайте! Счастливо! С Богом! — приветствовали те от парников Акулину и Арину.

Надев душегреи, привязав на спины котомки, Акулина и Арина вышли из ворот огорода на улицу и остановились в нерешимости, куда им идти, направо или налево. Улица или, лучше сказать, переулок, на который выходил огород, был хоть и замощенный, но пустынный, ибо находился на окраине города. Кой-где только виднелись ветхие деревянные строения.

— Куда идти? — задала Акулина вопрос Арине. — Вот мы и не спросили у новоладожской-то бабы: на Никольский рынок направо иль налево?

— Да ведь мы порешили, Акулинушка, прежде по огородам походить.

— И по огородам, милая, тоже надо знать, направо или налево. Ведь вот третьего дня мы тут где-то поблизости были на огороде.

— Да пойдем направо на счастье. Вон там у ворот дома мужик стоит, у него и спросим.

— Постой… Прежде надо помолиться, — сказала Акулина, увидав вдали блестящий крест какой-то церкви.

И Акулина, и Арина начали набожно креститься на церковь. Покрестившись, они отправились направо. У покосившихся ворот ветхого дома действительно стоял мужик в полосатой шерстяной фуфайке и курил самодельную папироску, свернутую из газетной бумаги. Акулина поклонилась ему и спросила:

— Голубчик! Где тут огороды есть поблизости, окромя Ардальона Сергеева огорода?

Мужик, затянувшись папироской, сплюнул длинной слюной и отвечал:

— Да тут повсюду огороды, а только еще не везде работают, потому рано еще. Вам наниматься, что ли?

— Вот, вот… Работки ищем. День проработали вон на том огороде у Ардальона Сергеева, да не поладили малость, так ушли.

— Знаю Ардальона Сергеева. Пятый год он этот огород снимает. Мужик основательный. Мы с ним в один и тот же трактир чай пить ходим.

— Да что ж поделаешь, коли не поладили!

— Ноне с хозяевами вообще ладить надо. Заработка-то поискать да поискать. Вы ступайте все прямо и поверните направо в другой переулок. Там тоже есть огород, и навоз уж возят. Так вот и толкнитесь туда.

— Спасибо, голубчик, спасибо тебе.

Арина и Акулина поплелись по указанному направлению. Вот и ворота на огород, распахнутые настежь с приставшим к столбам их соломистым навозом. В воротах виднелись вдали три воза и три мужика, сбрасывающие с возов навоз. Арина и Акулина потоптались около ворот и вошли в них, направляяся к мужикам. Мужики, завидя их, еще издали крикнули:

— Чего вам, тетки?!

— А работки ищем, голубчики, по огородам. Понанятися бы нам!.. — в свою очередь крикнула им в ответ Акулина.

— У нас наймы только после Пасхи, а тепери пока еще не работают. После Пасхи приходите. Теперь наймы по огородам только у тех, кто парниковое дело водит.

— Да ведь вон и у вас парнички есть.

— Велики ли эти парники! Тут только под капустную рассаду. Нас трое работников есть для возки навоза — вот мы за парниками и присматриваем. А огурцового и салатного дела у нас нет в парниках. У нас толико грядное дело.

— А где ж тут парниковое дело?

— А вот тут за углом налево, у Ардальона Сергеева.

— Да у Ардальона Сергеева мы были и не поладили.

— Ну так долго придется искать. У Кокоркина были?

— Нет. А это где?

— А вот как из наших ворот выйдешь, так возьми налево, пройдешь переулок, и будет большая улица, так сверни в эту улицу налево, и тут желтый забор будет. Вы каковские будете? Из каких мест? — спросил другой мужик, опираясь на вилы.

— Боровичские, — отвечала Акулина.

— Не думаю, чтобы Кокорин взял боровичских. Он гдовских обожает. Я у него работал летось. Говорит, что гдовская баба крепче и работящее.

— Господи Иисусе! Да уж баба — все баба. Конечно, с лошадь не вынесет, а уж мы постарались бы ему.

— Поди вот, поговори с ним. Мужик нравный. Обожает гдовскую бабу, и шабаш. Впрочем, толкнитесь к нему. Летось у него и три лугские бабенки работали. Кокоркин, Иван Семенов Кокоркин. Желтый забор.

— Спасибо тебе, голубчик, спасибо. Пойдем и толкнемся. Надо искать работы. Без работы да без денег в Питере жить нельзя, а мы в дороге страсть как проелись.

Акулина и Арина поклонились мужикам и стали уходить с огорода.

Акулина шла и твердила:

— Кокоркин, Кокоркин, Иван Семенов. Как бы не забыть.

XIV

Акулина и Арина шли по указанному пути. Было уже около одиннадцати часов утра. Рабочему человеку, встающему в пять часов утра, в эту пору всегда хочется есть, так было и с Акулиной и Ариной. Маленькая горбушка черствого черного хлеба, которую они съели, встав от сна, не могла считаться настоящим завтраком, и потому, естественное дело, что им очень захотелось есть. Вопрос о еде всегда соединяется с вопросом о деньгах, и Акулина решила сообразить, сколько у них есть денег.

— Ведь вот надо будет пообедать, а капиталов-то у нас не завалило, — сказала она Арине. — У меня всего шесть копеек; как хочешь, так и расправляйся. У тебя, Ариша, сколько денег-то с тем пятиалтынным, что тебе хозяин дал?

— Тридцать семь копеек, — отвечала Арина.

— Ну, вот видишь. Надо порассчитать да и порассчитать. Здесь в Питере хлеб-то — две с половиной копейки. Не найдем работы сегодня, так нужно, чтобы и на ужин и на ночлег хватило. Ох, Мать Пресвятая Богородица, как трудно в Питере! Ежели, к примеру, на обед мы возьмем себе по два фунта хлеба — то вот уж два пятака вон… — начала рассчитывать Акулина. — А у нас у обеих сорок три копейки… Ежели теперича гривенник вычесть на обед, да потом на ужин…

Арина молчала.

Свернули в большую улицу, и показался желтый забор, виднелись распахнутые ворота.

— Вот он, желтый-то забор, Акулинушка, вот тот огород, о котором нам сказывали, — заговорила Арина.

— Да, да, да… — отвечала Акулина. — Надо сворачивать в ворота.

Они вошли на огород. На огороде было топко. Очевидно, тут зимой была свалка снега. И посейчас еще кой-где виднелись темные труды навозной земли, и в ней белелись комья снега. К разделке огорода еще и не приступали. Из прошлогодних гряд торчали черные капустные кочерыжки. Впрочем, вдали виднелись парники, около них сложенные груды соломистого навоза, и бродили два мужика и несколько баб. Один мужик был в полосатой фуфайке, другой в синем суконном кафтане нараспашку и полы кафтана держал перекинутыми через левую руку. Ярким пятном краснела кумачовая рубаха, выпущенная из-под жилетки. Мужик в кафтане, завидя Акулину и Арину, тотчас же приложил к козырьку правую ладонь зонтиком и стал смотреть на них.

— Вам кого?! — крикнул он наконец.

— Кокоркина, Ивана Семеныча, милостивец, — сказала Акулина. — Нас к нему послали.

— Я Кокоркин. Вы наниматься, что ли?

— Наниматься, наниматься, голубчик. Приехали вот из деревни…

— Рано приехали на огородную работу. На огородную работу надо после Пасхи приезжать. Вы из каких мест будете?

— Боровичские.

Кокоркин помолчал, покрутил головой и сказал:

— Из Боровичского уезда — баба неважней. Я только гдовских баб к себе беру.

— Возьми и нас, голубчик. Стараться будем, — поклонилась Акулина.

— Возьми!.. Своих гдовских у меня после Пасхи ступа непротолченная понаедет. Боровичскую бабу я вообще не люблю.

— Заслужим, кормилец.

— Работы на огороде теперь самая малость. Как тут брать-то? Я и гдовским отказывал. Положим, у меня теперь бабы только из харчей работают, которые ежели…