— А нам почем же знать! Мы так же, как и ты, в первый раз в Питере, — отвечала женщина с густыми бровями. — Надо будет вон тех баб поспрошать, что около парников копошатся.
Нерешительным шагом женщины прошли к парникам, в которых, присев на корточках, выпалывали сорную траву другие женщины.
— Порядились, что ли? — встретила вопросом одна из женщин у парников новопришедших женщин.
— Да как рядиться, умница, коли по пятнадцати копеек в день дает, — сказала безбровая женщина.
— Цены такие. Мы уж тоже совались, да нигде не берут. Работы на огородах ведь еще не начались. Только там и работают, где парники, а ведь парники-то не на каждом огороде.
— Вы, умница, новоладожские?
— Новоладожские.
— Бывалые в Питере-то?
— Бывалые. Кажинный год по весне в Питер ходим.
— Так неужто по пятнадцати копеек подрядившись?
— По пятнадцати, а только с хозяйской баней. По субботам у нас от хозяина восемь копеек на баню… Так и вы уговаривайтесь. Здесь ведь не то что в деревне, даром никуда не пустят попариться, а везде надо платить деньги. Пять копеек баня-то стоит, ну да мыло, веник.
— Неужто и веник купить нужно?! — удивленно воскликнула молоденькая женщина.
— А ты думала, как! Веник — копейка, а то и две. Здесь за все плата. Питер — город дорогой.
— А вот у нас в деревне пошел в лес, наломал…
— А здесь за поломку-то по шее накостыляют. Да и некуда идти ломать, потому лесов поблизости нет.
— Ну, у соседей попросить.
— Молчи, Аришка! Ну что зря брешешь! — оборвала курносую женщину безбровая и спросила женщин, копошившихся у парников: — Вы замужние будете или девушки?
— Я-то девушка буду, вон и та девушка, — отвечала черноглазая новоладожская женщина, указывая на рябую женщину. — А вон те три замужние.
— Хороша ты девушка, коли ребенка в деревне оставила, — улыбнулась худая скуластая женщина в полосатом красном платке на голове и на плечах, концы которого были завязаны сзади за спиной.
— Это, Мавра Алексеевна, в состав не входит, — огрызнулась черноглазая женщина. — Зачем зубы скалить! По паспорту я девушка — вот и весь сказ.
— А вот, милая, сколько с вас хозяин за прописку паспортов-то вычитает? — спросила безбровая женщина.
— Рубль тридцать. Это уж у него положение. Рубль на больничное и тридцать копеек за прописку.
— Фу, тяготы какие! Ведь это сколько же ден задарма жить?
— Да, почитай, что девять ден отъелозить придется. Мы уж сочли.
— Арина! Слышишь! А ты хотела первые три рубля матери сейчас же в деревню послать на выкуп полушубка. Долгонько трех-то рублей не увидишь, — сказала безбровая женщина курносой женщине.
Курносая в ответ только широко открыла глаза и рот и тупо посмотрела на безбровую.
— Беда, как трудно! — послышалось у новопришедших женщин.
— Да уж чего труднее! — вздохнули женщины, копающиеся в парниках. — Вы все из одной деревни будете? — задали они вопрос новопришедшим женщинам.
— Трое из одной деревни, а она вон одиннадцать верст от нас, — отвечала безбровая женщина, кивая на курносую.
— И все в первый раз в Питере?
— В том-то и дело, что в первый. Порядков здешних не знаем, наговорили нам, что в Питере хорошо…
— Что деньги здесь по улицам валяются? — подхватила черноглазая женщина, отбрасывая от себя горсть сорной травы, вырванной из парника. — Нет, брат, милая, в Питере тоже ой-ой как трудно! Вы-то замужние будете?
— Я замужняя. Нынче всей семьей из деревни от голодухи ушли. А вон энто три девушки. Молоденьким-то замуж бы выходить, а вон послали родители на заработку.
— За кого выходить-то, коли все парни на заработках! — откликнулась одна из товарок безбровой женщины и спросила землячек: — Так как же решим, девушки: оставаться здесь на огороде или искать, лучше чего нет ли?
— А где ты лучшего-то по теперешнему времени найдешь? — спросила одна из женщин от парников. — Поди-ка, сунься.
— Да наша же землячка в прошлом году здесь, в Питере, на кирпичном заводе работала и по восьми гривен в день доставала.
— А кирпичные-то заводы нешто теперь работают? Кирпичные-то заводы, дай бог, к Троице… А до Троицы-то десять раз с голоду помереть успеешь. И мы кирпичные заводы чудесно знаем, да по весне на них работы нет.
— Пятнадцать-то копеек уж очень дешево. Мы зимой у нас в деревне дрова складывали в лесу в поленницы — и то по гривеннику в день на хозяйских харчах. Одно только разве, что чаем не поили. Нет, для Питера уж это очень дешево.
Говорила это курносая женщина. На нее тотчас же набросилась безбровая:
— Ay тебя много ли денег-то на ночлег да на пропитание осталось, чтобы фыркать на пятнадцать копеек?
— Да двенадцать копеек еще есть.
— Двенадцать копеек! Нешто в Питере можно на двенадцать копеек! — заговорила у парника черноглазая женщина. — Что ты в Питере на двенадцать копеек поделаешь?!
— А у нас, милая, еще того меньше, — подхватила безбровая женщина.
— Ну, так мой совет — оставаться здесь и работать покуда за пятнадцать копеек, а потом видно будет. Мы сами так же… Вот теперь работаем, а под рукой разузнаем. И как разузнаем, что где получше, то сейчас долой, ежели хозяин не прибавит. Только смотрите, что ежели уж он возьмет вас к себе в работу, то раньше, как через десять ден, вас от себя не выпустит, потому прописка паспортов и больничные… Так уж и знайте, что покуда рубль тридцать ему за прописку да за больничные не отработаете, он и паспортов вам ваших не отдаст.
— Так что ж, девоньки, останемся? — сказала безбровая женщина. — Ведь вот не хуже нас люди, да работают же за пятнадцать копеек.
— Выговаривайте только в кажинную субботу на банное восемь копеек, а то хозяин и от нас хотел утянуть, — продолжала черноглазая женщина.
— Да уж как вы, так и мы… Согласны, девоньки?
— Конечно же, надо оставаться.
Из избы вышел хозяин. На этот раз он был в синем кафтане и шапке.
— Надумались, землячки? — спросил он женщин, пришедших наниматься.
— Да уж что с тобой делать! Бери паспорты и пусти в избу котомки скинуть, — отвечали те. — Только чтоб уж нам на баню по субботам по восемь копеек.
— Пронюхали уж? — улыбнулся хозяин. — Ну да ладно, — махнул он рукой. — Идите в избу и развьючивайтесь. Сейчас вас чаем поить буду и паспорты от вас отберу. А только плата с завтрого, хоть вы сегодня малость мне и поработаете около парников.
Женщины направились в избу.
В избе кипел нечищеный самовар на некрашеном столе. Пахло дымом, печеным хлебом, кислой капустой. Нанявшиеся на заработки женщины успели уже снять с себя котомки и душегрейки и пили чай из разнокалиберной посуды. Хозяин дал им по куску сахару. Сам он до чаю не касался, так как успел уже напиться раньше. Он сидел на скамейке поодаль и смотрел на глотающих горячую воду женщин.
— Да вот еще, чтоб вы знали, — начал он. — Стряпух я для артели не держу, а у меня такое заведение, чтоб по очереди… Как какую бабу или девку назначу, та и стряпай. Сейчас это утречком встать, дров наколоть, воды из колодца наносить, печь вытопить — ну, и варево чтоб к полудню было. Вот тоже самовар наставить.
— Да уж это порядок известный, — отвечали женщины.
— Нет, на других огородах есть матки-стряпухи, или хозяйки стряпают, а я живу без хозяйки, у меня хозяйка в деревне. Мы ведь тоже сюда только к февралю приезжаем, чтоб парники набить да огурцы посеять и там разное прочее, а с осени живем в деревне. К маю месяцу артель-то скопится. Вот после Пасхи мужики понаедут. Теперь у меня трое, а летом бывает десять работников. Тоже чтобы обстирать их и меня. Не нанимать же нам прачек. Это тоже которую назначу… Так вот уж, чтоб не пятиться, наперед говорю.
— Да уж коли ежели другие бабы согласились, то что ж… И мы отступать не будем, — опять ответили женщины, переглянувшись между собой.
— Само собой, все на одном положении.
— Пятнадцать-то копеек в день — только уж очень, господин хозяин, дешево, — сказала безбровая женщина.
— Сунься, поищи, где подороже. К лету, может статься, цены и поднимутся, а теперь весна. Куда баба-то сунется, окромя огорода? Да и огород-то надо такой, который с парниками. Где без парников огород, так хозяева еще и ворот не отворяли. Ведь земля не везде еще оттаяла. Гряды будем делать только после Фомина воскресенья. Ну, давайте паспорты, коли решили оставаться.
Женщины полезли в котомки за паспортами. Хозяин взял паспорты и принялся их рассматривать.
— Которая из вас Акулина? Которая замужняя-то? — спросил он.
— Я, — отвечала безбровая женщина. — Ребеночка, голубчик, свекрови в деревне оставила, — прибавила она, слезливо моргнув глазами. — Ребеночек-то грудной, махонький… Вот все думаю, как он там на соске. Двух старшеньких-то мне не жаль. Те уж бегают, а этот самый махонький-премахонький. На Спиридона Поворота я его родила. Спиридоном и звать. Мальчик. Да мальчик-то такой хороший! Четвертый месяц ему еще только, а уж все понимает, глазенки такие шустрые.
Безбровая женщина умолкла и утерла глаза кончиком головного платка.
— Ну, у свекрови мальчик, так чего ж горевать? Свекровь — бабушка и подчас бывает лучше матери. У свекрови все равно что у Бога.