— Без груди-то, милый человек, о-ох как трудно ребенка поднять! Вас, господин хозяин, как звать?

— Ардальон Сергеич.

— На соске-то, Ардальон Сергеич, голубчик, ой-ой как трудно трехмесячному ребеночку.

— Обтерпится, привыкнет. Ну а вы три — девушки? — спросил хозяин, ухмыльнувшись, других женщин.

— Девушки, — отвечали те в свою очередь, хихикнув.

— Настоящие девушки, настоящие. У нас по деревням баловства этого нет, — отвечала за них безбровая Акулина.

— А по мне, хоть бы и ненастоящие. Мне насчет этого плевать. Я так только, к слову. Впрочем, у меня рука легкая. У меня придет в марте полольщица девушкой, а смотришь, после Покрова здесь осталась и уж в январе у господ в мамках кормилицей живет. Вот нынче на улице одну свою прошлогоднюю встретил. Идет в шелковом сарафане с позументом, шелковый шугай на ней такой, что бык забодает, на голове кокошник с бусами, и лакей в ливрее в карету ее сажает. Должно статься, до графского дома достукалась, графчика кормит. Счастье…

— Ну, уж от этого счастья избави Бог наших девушек, — отвечала безбровая женщина. — Матери-то, прощаясь с ними, как они наказывали, чтобы я за ними смотрела! «Чуть что, — говорят, — Акулина, так ты им косы вырви».

— Вырывай или не вырывай, а толку от этого не будет. Питер — город-забалуй. А в кормилки в хороший дом попадет, так так-то родителям на голодные зубы в деревне поможет, что в лучшем виде! Да и себе приданое скопит. У нас в Питере такое заведение, что коли ежели кормилка барского ребенка выкормит, то ей всю одежду на руки отдают, тюфяк, подушки да деньгами на отвальную.

— Ну уж, что уж… Зачем такие слова? У тебя, верно, своих-то дочерей нет?

— Дышловая пара в деревне: одной семь лет, а другой — девять.

— Были бы постарше, так не говорил.

— Да ведь я к слову, а по мне, хоть куда хочешь поступай с моего огорода, хоть в принцессы. Вы когда из деревни-то тронулись?

— Четвертый день. Ведь много пешком шли. Денег-то на всю дорогу на чугунку у нас не хватило, — рассказывала безбровая женщина.

— Очень голодно у вас в деревне-то?

— Страсти Божии… Только еще у кого работник или работница в Питере есть, тот дом и держится, а то не приведи господи как трудно. Всю скотину за зиму пораспродали. Ребятишки без молока сидят. Сена у нас в наших местах всегда было много, а прошлый год все повыгорело. Болотина и та посохла — вот какое лето было. Хлеб иные тоже еле на семена сняли, овес тоже пропал. Кабы не грибная осень — ложись и умирай. Грибы еще малость поддержали, потому сушили и на сторону продавали. А только уж и цены же были! Скупщики, видя голодуху, так прижимали, что не приведи бог!

— Хлеба-то своего докелева хватило?

— Да мы так уж что к Николину дню покупать начали. И семена съели, и ничего-то у нас нет. Вот муж на барки нанялся к хозяину, а я в Питер пошла. Что достанем — сейчас надо старикам в деревню на семена послать, а то сеять нечем.

— Разве уж что муж твой с барок расстарается, а ведь тебе нескоро на семена наковырять.

— А ты вот что… Ты закабали меня, милостивец, на лето да дай пять рублев, чтобы в деревню на семена послать. За это я тебе в ножки поклонюсь, — проговорила безбровая женщина, встала с лавки и поклонилась хозяину.

Хозяин махнул рукой.

— Такие ли ноне времена, чтобы бабам по пяти рублей вперед давать, — сказал он. — Нет, не те времена. Мы так ждем, что баба будет после Николы вовсе без цены. Дешева нынче будет баба, совсем дешева.

— Грехи! — покрутила головой безбровая баба и тяжело вздохнула.

Хозяин помолчал, почесал под мышкой и сказал:

— Ну, чай отопьете, так первым делом идите на огород прошлогодние кочерыжки из земли выдергивать, носите их на носилках к избе и складывайте в кучи. Повы-сохнут, так летом топить ими будем.

— Что прикажешь, господин хозяин, то и сделаем.

— Вот за кочерыжки и принимайтесь. Стлаться и спать все будете вот тут в избе, покуда тепло не станет, а станет тепло, так у нас и навес, и чердак есть. Там отлично.

— Спасибо, голубчик, спасибо. Только бы приткнуться где было.

— А тебя, шустрая, как звать? — спросил хозяин курносенькую молодую девушку.

— Меня-то? Меня Ариной, — отвечала та, широко улыбаясь.

— Ну а ты, Арина, завтра с утра в стряпки ступай. Провиант, какой нужно для хлебова, от меня получишь. А что делать нужно, я сказал. Ведь матери, поди, в деревне по хозяйству помогала?

— Еще бы не помогать!

— Ну, вот и топи печку, и вари варево для всех.

Хозяин поднялся со скамейки и стал застегивать кафтан, собираясь выходить из избы. Опрокидывали кверху донышком свои чашки и стаканы и работницы, покончив с чаепитием и собираясь идти к работе.

IV

Ранним утром, еще только свет забрезжился, а уж хозяин огорода, Ардальон Сергеев, проснулся. Он спал в избе за дощатой перегородкой, в маленькой каморке, имеющей, впрочем, крошечное окно и обставленной скамейкой и простым деревянным столом, покрытым красной ярославской салфеткой. На стене висели дешевые часы московского изделия с холщовым мешочком песку на веревке вместо гири. Спал он на койке, устроенной из досок, положенных на козлы, на разостланном войлоке, укрывшись полушубком, и имел в головах громаднейшую подушку в ситцевой наволочке. Часы показывали пятый час в исходе. Потянувшись на койке, он сел, свесив босые ноги, почесался, поскоблив у себя живот и под мышками, и, зевая, начал обуваться. Обувшись и все еще зевая, он вышел из-за перегородки. В избе на полу и на лавках около стен спали, положив под голову котомки и мешки, три мужика и до десятка женщин. Ступая по полу и стараясь не наступить на ноги спящим, Ардальон Сергеев направился к двери и вышел на крыльцо, чтоб умыться, но в висевшем около крыльца глиняном рукомойнике воды не было. Ардальон Сергеев снова вернулся в избу и крикнул:

— Стряпка! Кого я в стряпки назначил? В рукомойнике воды нет. Надо воды из колодца наносить! Эй, Арина! Курносая! Где ты тут? Я, кажись, тебя в стряпки на сегодня назначил? Что ж ты с водой-то? Надо вставать и воды принесть. И в ведре воды нет. Что это за безобразие!

Женщины подняли головы и смотрели посоловелыми от сна глазами.

— Где тут у вас Арина валяется? Пусть встает да воду носит. Умыться даже нечем, — продолжал хозяин.

На полу зашевелились.

— Ариша! Вставай! Хозяин будит! — заговорила безбровая Акулина и стала толкать спавшую соседку. — Вставай, Арина, да наноси воды.

На полу поднялась курносая молодая девушка и, держась за половицы руками, щурила глаза и зевала.

— Вставай же, стряпка! — еще раз крикнул хозяин. — Здесь ведь не у себя дома, проклажаться нельзя. Вставай, бери ведра да принеси воды из колодца.

— Сейчас… — заторопилась девушка, вскочила на ноги, бросилась к ведрам, стоящим в углу, и, еще пошатываясь от сна, вышла было на крыльцо, но тотчас же вернулась, сказав: — Босиком-то холодно на дворе, позволь уж прежде обуться, — и стала обуваться.

Хозяин между тем начал будить мужиков и других женщин.

— Вставайте! Чего валяться-то! А то заняли весь пол, так что даже и не пройти… — говорил он, проходя за перегородку и доставая оттуда полотенце.

Вскоре два ведра воды были принесены Ариной, умывальник около крыльца был также наполнен водой, и хозяин принялся умываться. Когда он опять вошел в избу, все уже были на ногах. Арина, умывшаяся у колодца, стояла уже в углу перед закоптелым образом и молилась.

— Открестишься, так печь затопить надо да избу подмести, — отдал он ей приказ.

Вставшие мужики и женщины, достав полотенца, также начали выходить на крыльцо поплескаться у рукомойника. Умывшиеся становились тут же на дворе к востоку лицом и крестились. Хозяин, расчесав гребнем волосы и надев картуз, тоже вышел на двор и широким вздохом втягивал в себя холодный воздух. Было морозно. Лужи застеклянило, земля затвердела, на досках был виден белый морозный иней. Хозяин в неудовольствии покачал головой.

— Вишь, утренник-то какой! — сказал он. — К парникам теперь и приступить нельзя, не токмо чтобы их открывать и полоть в них, а я дармоедов набрал. Ближе как к девяти часам утра и рогож снять с рам невозможно, а то все зазябнет. Когда тут пропалывать!

Мужики и бабы слушали и стояли, как виноватые.

— Да уж от сорока мучеников завсегда по утрам сорок утренников, — сказал маленький, тщедушный мужик-работник с клинистой бородкой.

— «Всегда»! — передразнил его хозяин. — Так на что ж я вчера четырех новых дармоедок набрал? Зобы-то хозяйскими харчами зря набивать у меня и прежних рабочих было достаточно.

— А уж это твоя воля хозяйская.

— Когда тут парники откроешь из-за эдакого мороза!

— Не плачься, хозяин. Солнышко взойдет и живо нагреет.

— А пока оно нагреет, вы будете сидеть сложа руки? Думаешь, что это очень приятно хозяину? Как же, дожидайся! Пейте чай скорей да начинайте до парников-то старые кочерыжки из гряд выдергивать.

— Что прикажешь, то и делать будем.

В избе между тем возились уже все женщины, помогая Арине, назначенной на сегодня в стряпки. Одни мели пол швабрами, другие суетились около грязного ведерного самовара, засовывая в его трубу зажженные лучины. Сама Арина растапливала печь. По избе носился дым и, смешавшись с испорченным за ночь от ночлежников воздухом, представлял из себя убийственную атмосферу.