— Ведь вот сейчас ни за что ни про что за четырех дур отдал четыре рубля больничных. На огороде еще и конь не валялся, а уж четыре рубля подай.
— Заслужим, Ардальон Сергеич, верь совести, заслужим, — бормотали бабы и до того усердствовали в деле снимания рогож, что даже платки их съехали с голов на шею.
— Толкуй! Пока еще вы заслужите-то, каждая из вас обпить-объесть хозяина успеет. Хлеб-то нынче сунься-ка — девять гривен пуд.
Солнышко между тем светило все ласковее и ласковее и уже начало пригревать рабочим спины. Сиял ясный, солнечный день.
Ардальон Сергеев хоть и хозяйствовал, но был не ленивый рабочий мужик и в горячую пору дела всегда сам работал вместе со своими рабочими на огороде, но сегодня особой работы не предстояло, не было ничего спешного, а потому, обойдя все парники и заглянув под рамы, он приказал мужикам и женщинам полоть между огурцами сорную траву и разрыхлять землю, а сам отправился в избу присмотреть за стряпухой.
Стряпуху Арину застал он чистившею картофель для щей. Печка уже вытопилась, и котелок воды, заправленной кислой капустой, снетками и крупами, кипел, клокоча белым ключом.
— Доходишь ли до своего дела, мастерица? — спросил он ее, входя в избу и вешая картуз на гвоздь.
— Дохожу. Отчего же не доходить? — отвечала несколько застенчиво Арина. — Дело немудрое.
Ардальон Сергеев сел на лавку и стал набивать табаком коротенькую трубку. Арина стояла к нему спиной и шевелила красными голыми локтями, продолжая чистить картофель. Миткалевый печатный платок с красной каемкой и с изображением русской азбуки вместо рисунка посредине прикрывал ее голову. Арина была неладно скроенная, но крепко сшитая девушка, как говорится, с широкими плечами и бедрами, со станом почти без перехвата. Лицо ее с несколько вздернутым носом и маленькими глазами было, впрочем, симпатично. Арина вступила в девятнадцатую весну своего существования. Закурив трубку и попыхивая дымком, Ардальон Сергеевич сидел, смотря на широкую спину девушки, и наконец опять спросил:
— Дома-то графилось ли стряпушничать?
— Еще бы не графиться! — отвечала Арина, не оборачиваясь.
— Стало быть, родители приучали?
— А то как же? У нас без этого нельзя.
— Оба живы — и отец и мать?
— Оба. Они-то меня и снарядили в Питер.
— Мать-то стара?
— Да не так чтоб очень. Зачем ей старой быть?
— Дети малые у ней есть?
— По третьему году девочка да по пятому году мальчик.
— Ну, это, стало быть, не стара. Ты старшая, что ли?
— Старшая.
— Что ж замуж не вышла?
— И вышла бы, да как приданое-то справить? На какие деньги? У нас ноне голодуха. Нынешний год у нас никто из девок замуж не выйдет.
— Не берут, стало быть, без приданого-то?
— Да ведь ты сам знаешь, сам деревенский. Нешто можно без хозяйства! Надо ведь тоже, кроме того, и сватов угощать. Да и женихи-то не приведи бог как бьются. Ни хлеба, ни сена, ни овса. Не токмо что все скотину продали, а даже курей и тех не осталось. А ведь и женихам, сам знаешь, свадьбу тоже даром играть нельзя. За все про все плати.
— Да ведь в вашем Боровичском уезде хлеб-то и никогда хорошо не родится.
— Овес родится. У нас сена хороши бывают. А летось все пожгло. Остатки стали косить, скосили — дожди пошли. Ну и погнило.
— Дела! — вздохнул Ардальон Сергеев и покрутил головой.
Арина, слыша в тоне его речи как бы участие, обернулась к нему вполоборота и сказала:
— У нас в нашей деревне три бабы надели суму да в кусочки пошли, побираться.
— Что ж на заработки не пошли?
— Грудные ребята у них. С грудными ребенками. Оставить дома не на кого, а ведь с ребятами-то в работу не берут. Да и паспортов не на что взять, до того проелись.
— Да ведь у вас в своем месте, на реке на Мете работа, а там можно и без паспортов.
— Была, а ноне нет. То есть она есть, но самая малость. Ведь это на барках. А барки ноне все кругом идут, а не по нашему пути. Да и на барках с ребятами-то как же работать? А отдать ребят некому. Отдать в чужие руки — даром не возьмут, а денег нет. Вот и пошли Христовым именем побираться.
— Грехи! — снова вздохнул хозяин.
Арина помолчала и прибавила:
— Что только станется! Беда. Я так рассуждаю, что нынче в наших местах многие бабы побираться пойдут. В Питер-то или в Москву на заработки выбраться трудно, даже кто ежели и без ребят. Ведь на заработку сюда без денег тоже не выйдешь, даже ежели и ребят есть где оставить. И на паспорт нужны деньги, да и на дорогу нужно все-таки заложиться, а иным и заложиться-то нечем.
— Правильно, — согласился хозяин.
— Нам вот кабатчик помог, чтобы меня справить в дорогу, — продолжала Арина. — Лужок мы ему предоставили, чтобы сено снять. Вот теперь сами будем при умалении сена на осень. Да и какая справка! Только на паспорт да на полдороги на чугунку хватило. Полдороги шли — пить, есть надо. Беда.
— Ну, ты-то за дорогу не больно-то отощала. Вишь, спина-то!.. — улыбнулся Ардальон Сергеев. — Спина гладкая.
— Я уж такая есть.
— Да и щеки нагулявшись. Мурло круглое.
— Позавидовал! Скажите на милость!
— Я гладких люблю.
Ардальон Сергеев опять улыбнулся, встал с места и шутя треснул Арину ладонью по спине. Та взвизгнула и проговорила:
— Ой, чтой-то вы деретесь!
— Это я любя. Это я жир пробую.
— Уж и жир!
— Погоди, на наших хлебах еще круглее огуляешься. У нас ешь вволю, харчи хорошие, — сказал Ардальон Сергеев.
— Денег-то уж очень мало за работу даете, — пробормотала Арина. — Шутка ли: всего пятиалтынный!
— Такая цена, Аришенька, такая цена. А цены Бог строит. Да и немало это. Месяц проживешь у меня — четыре рубля на руки получишь.
— Дома-то у нас уж очень нудно. Отец-то с матерью теперь как бьются! У нас пять ртов дома осталось.
— Что делать, умница! Везде теперь нудно, везде теперь бьются. Это уж от Бога…
Арина, слыша ласковую речь, опять обернулась к Ардальону Сергееву и, улыбнувшись, застенчиво проговорила:
— Ты бы, господин хозяин, дал мне три рубля вперед, чтобы родителям в деревню послать. Дай, пожалуйста, будь милостивцем.
— Это ничего-то не видя, да три рубля давать! Нет, милая, не те ноне времена. Я уж и так добр, что больничные за вас вперед плачу да паспорты прописываю.
— Дай, господин хозяин. Я тебе в ножки поклонюсь. Пожалей нас.
— Нельзя. Хоть ты и гладкая, а я гладких до смерти обожаю, а нельзя, умница. Погодить надо. Ты погоди. Вот месяц прослужишь и старанье твое я увижу, тогда дам.
— Экой ты какой, господин хозяин!
— Я добрый. Я ох какой добрый, а денег сразу давать нельзя, — отвечал ласково Ардальон Сергеев, ухмыляясь, подошел к Арине, схватил ее в охапку за плечи, покачал из стороны в сторону и прибавил: — Нельзя, ангелка, подождать надо.
Арина вырвалась из его объятий, ударила его по руке и, сделав строгое лицо, стала к печке, сказав:
— А зачем же рукам волю-то даешь? Это ты оставь. Этого я не люблю. Я не затем в Питер пришла. Да… Брось.
Ардальон Сергеев взглянул на нее и скосил глаза.
— А тебя убыло, что ли? «Не люблю»… А ты будь с хозяином поласковее, хозяин может пригодиться. Сама денег вперед просит, а тут не смей и шутками с ней пошутить. Ах, дура, дура девка! Вот уж неразумная-то!
Он махнул рукой, снял с гвоздя картуз и вышел на огород.
В полдень Ардальон Сергеев скликал рабочих к обеду. Мужики и бабы побросали работу около парников, прикрыли их стеклами, оттенили от солнца рогожами на кольях и пришли в избу. На двух некрашеных столах, ничем не покрытых, лежали уже накромсанные Ариной толстые ломти хлеба и по грудке деревянных ложек. Ардальон Сергеев был тут же. Как хозяин, он первый перекрестился на икону, висевшую в углу, и сел за стол. Вслед за ним, помолившись на образ, поместились за двумя столами и рабочие. Мужики и женщины живо разобрали ложки. Арина подала на каждый стол по деревянной чашке щей. Зажевали уста, началось схлебывание с ложек. Ели до того усердно, что на лицах показался пот. В особенности усердствовали женщины, пришедшие вчера из деревни.
— Четыре дня, сударушки вы мои, мы горячего-то не видали, — проговорила Акулина, облизывая ложку. — С самой деревни не видали. Да и в деревне-то последнее время до того дошли, что не каждый день горячее. Ведь крупы-то надо купить, картошки надо купить. Пожуем хлеба, тем и сыты.
— Так проси у стряпухи, чтобы еще тебе в чашку плеснула. У нас на этот счет хорошо, у нас и хлеба, и хлебова вволю. Хозяин не запрещает. Хлебай сколько хочешь, — отвечала баба, уже раньше Акулины определившаяся на огород и успевшая несколько отъесться на хозяйских харчах. — Проси, — прибавила она.
— Да одной-то мне, милая, чтой-то как будто совестно, — отвечала Акулина.
— Зачем одной? И я еще похлебаю, — отозвался работник Спиридон. — Умница! Как тебя кликать-то? Плесни-ка нам еще в чашечку щец, — обратился он к Арине.
Арина вопросительно взглянула на хозяина. Тот кивнул и сказал:
— Плескай, плескай. У нас на это запрету нет. Только бы в работе старались.
И опять захлебали уста из вновь налитой чашки.
— Картошки-то нешто у вас своей не осталось в деревне с осени, что давеча говорила, что покупать надо? — спросила Акулину баба, раньше ее определившаяся на огород.