— Какая, мать моя, картошка! Картошка у нас какая была, так после Покрова еще продали.
— Стало быть, и капустки квашеной не осталось?
— У нас капусту по деревням вовсе и не садят.
— Ну?! С чего ж это так? У нас, в нашем Новоладожском уезде, все садят.
— А у нас не заведено. Да и откуда взять рассады? Ведь на рассаду нужен парник. Только лавочник да кабатчик и садят. Те рассаду из города привозят, а нам где же!
За щами явилась гречневая каша. Хозяин сходил за перегородку, вынес оттуда четвертную постного масла и экономно налил его в две чашки с кашей.
Снова зажевали уста — и минут через десять чашки опорожнились. Хозяин громко икнул, встал из-за стола и начал креститься на образ. Его примеру последовали и рабочие.
— За хлеб за соль, хозяин, — проговорил работник Панкрат, отирая губы и бороду рукавом рубахи.
— За хлеб за соль, Ардальон Сергеич. Спасибо, — повторили остальные рабочие.
Хозяин еще раз икнул и, закурив трубку, удалился к себе за перегородку, откуда послышался скрип досок его койки, показывающий, что он заваливается для послеобеденного сна. Закурили трубки и три работника. Изба наполнилась махорочным дымом. Бабы начали чихать.
— Хоть бы вы, мужики, на дворе курили, что ли, а то от дыма не продохнешь, — говорили они.
— Дай потеплеет, будем на дворе под навесом отдыхать, на дворе тогда и курить будем, — отвечали мужики, занимая места на лавках для послеобеденного отдыха.
Женщины, вытащив из-под лавок свои котомки вместо подушек, также валились на пол, чтобы соснуть часок-полтора. От двенадцати до двух часов, по заведенному порядку, на огороде не работали. Икота раздавалась то в том, то в другом углу. Мужики и женщины так и перекликались друг с другом.
— А ты, Арина Пелагевна, теперь поешь да посуду-то вымой и прибери — вот как у нас стряпухи делают, — послышался из-за перегородки голос Ардальона Сергеева.
Кой-где раздавалось уже всхрапывание, когда Арина принялась хлебать щи и кашу. По заведенному порядку, стряпуха ела отдельно, последняя. Поевши в охотку, она принялась мыть и убирать посуду, гремя котлом и чашками, но это не мешало уснувшим уже рабочим спать крепчайшим сном. Храпение и присвистывание носом сливалось изо всех углов воедино. Убравшись с посудой, Арина присела на лавку в головах одного из мужиков и, прислонившись к стене, и сама начала дремать. Она вскоре заснула. Виделась ей родимая деревня, вконец покосившаяся их старая изба с закопченными стенами, хрюканье двух тощих поросят под лавкой, которых перед самым ее отъездом продали кабатчику за полтинник, чтоб эти деньги дать ей, Арине, на харчи в дороге. Представлялась ей плачущая ее мать, прощающаяся с ней и благословляющая ее в путь. Слышались ей слова матери: «Смотри, Арина, соблюдай себя в Питере, береги себя». А отец стоял мрачный поодаль и прибавил: «А коли ежели мы что про тебя от земляков узнаем непутевое, то ты так и знай, что я шкуру с тебя спущу, когда ты домой по осени вернешься». Виделось ей, как ее вместе с товарками по путешествию всей семьей проводили до околицы, как отец и мать опять прощались с ней, как она, Арина, и сама плакала, как она шла и оборачивалась к околице, как там стояла ее мать с грудным ребенком в пазухе армяка и долго-долго крестила ее вслед.
— Вставать, вставать, любезные! Полно вам дрыхнуть! Два часа уже… За работу пора! — раздавался хозяйский голос из-за перегородки — и Арина проснулась.
Мужики и бабы медленно поднимались с пола и скамеек и почесывались. Вскочила и Арина с лавки и стала протирать глаза. Хозяин вышел из-за перегородки и заходил по избе, стуча новыми сапогами и набивая себе трубку. Акулина распахнула дверь на двор — и в избу ворвалась струя свежего весеннего солнечного воздуха. Акулина первая поплелась на работу, за ней стали выходить и другие женщины и мужики. Ардальон Сергеев говорил:
— А стряпка пусть в избе останется. Ужотка надо будет самовар ставить, а теперь пусть-ка возьмет мои две рубахи, что вчера вымыла, да хорошенько на скалке вальком их прокатает. Ариша! Слышишь?
— Слышу, хозяин, — отвечала Арина, слегка потягиваясь.
По уходе рабочих на огород Ардальон Сергеев и сам отправился присмотреть за ними. Потолкавшись около парников, в которых уже росли овощи, отдав приказ, дабы зажечь приготовленный для новых парников и уже остывший конский навоз, путем прибавления к нему нескольких корчаг кипятку, он снова вернулся в избу. Арина, стоя около стола, катала вальком на скалке его рубахи, поминутно поплевывая на правую руку, дабы из нее не выскальзывал валек. Она разгорячилась от работы, на здоровом ее, хоть и с узенькими глазами и с сильно вздернутым носом, но все-таки миловидном молодом лице играл яркий румянец. Ардальон Сергеев остановился пред ней несколько в отдалении и стал смотреть на нее, слегка улыбаясь. Арина, видя его взгляд, направленный на нее в упор, сначала потупилась, а потом отвернулась. Ардальон Сергеев заметил это и сказал:
— А ты чего мурло-то от меня воротишь, писаная? Ведь не съем.
Арина промолчала.
— Коли хозяин к тебе ласков и улыбки на тебя строит, и ты должна к нему улыбки… — продолжал Ардальон Сергеев. — А еще денег вперед просишь! Ласковое телятко две матки сосет. Эту пословицу, кажется, должна знать.
— Да я не ворочу мурла, а вы так уж очень пронзительно смотрите… — тихо отвечала Арина.
— Пронзительно! Коли пронзительно смотрю, значит, есть у меня к тебе уважение. Брось-ка катать. Успеешь еще… Да ставь самовар. Чаю мы с тобой пока до рабочих-то напьемся. Тем еще нескоро пить по положению, а у меня инда в глотке пересохло — до того пить хочется. Пересолила ты щи-то, что ли.
— Кажется, я в меру солила.
— В меру! Влюбившись в кого, что ли, что сильно солишь?
— Ну вот… В кого ж мне влюбившись быть? Нам не до любви. — Арина слегка хихикнула.
— Ну, то-то… — сказал хозяин и прибавил: — А то ведь иные нарочно сильно солят, потому солью, коли ежели с лукавыми словами, можно приворожить. Смотри не приворожи хозяина.
— Ну вот… чтой-то вы говорите, Ардальон Сергеич!..
— Я дело говорю. Смотри у меня! Ну, ставь, ставь самовар-то!
Арина принялась наливать ведерный самовар водой, навалила в трубу его углей и зажженных лучин, загремела трубой. Ардальон Сергеев сидел на лавке близ Арины, косился на нее и покуривал трубку. Арина, очевидно, ему нравилась. Наконец он не выдержал и, когда та раздувала уголья в самоваре, потянулся к ней и тронул ее рукой. Арина стояла к нему спиной, прикосновение его руки к ней было неожиданно, а потому она взвизгнула и уронила железную трубу. Хозяин засмеялся.
— Ну чего визжишь, как поросенок! Ведь не шпарят тебя. Иди сюда, я тебя поглажу, — пробормотал он.
— Да что это вы, Ардальон Сергеич, все пристаете, право…
— А то что же? Должна быть даже благодарна, коли хозяин пристает.
— Да я вовсе этого не хочу, потому я не такая…
— Дура! Да ведь тебя не убудет от этого, коли я тебя поглажу. Ну, иди сюда.
Арина не шла и прижалась спиной к печке.
— Ну, стой. Я сам встану и подойду… — поднялся Ардальон Сергеев, подошел к Арине и стал гладить ее по спине. — Вишь, спина-то какая! Что твой стол. А еще говоришь, что из голодного места пришла. Нешто такие спины с голоду нагуливают!
— Уж такого я роду, что меня вширь тянет, — отвечала Арина, вся как-то съежившись, но все-таки дозволив погладить себя.
Ардальон Сергеев отошел от нее и сел опять на лавку. Самовар зашумел. Арина не отходила от самовара и время от времени снимала с него трубу и дула в уголья, хоть этого и не нужно было делать, потому что уголья давно уже успели разгореться. Ей нужно было только занять себя чем-нибудь, чтобы не так было трудно выносить взор хозяина, вперенный в нее в упор.
— На ледянку. Возьми. Пососи…
Ардальон Сергеев опустил руку в карман штанов, вытащил оттуда несколько леденцов в бумажках и протянул их Арине. Та не брала.
— Бери, бери, коли дают. Не отрава… — сказал он. — Я знаю, девки сладкое любят. Одну ледяночку дососешь теперь, а вот как самовар скипит, с остальными чай пить будем. Бери, бери… Чего ты, в самом деле! А то ведь рассержусь. Не раздражай хозяина.
Арина взяла и сказала:
— Спасибо, коли так.
— Ну, развертывай бумагу да ешь. Чего ж ты стала, как лошадь с норовом! — продолжал Ардальон Сергеев, улыбаясь.
Арина развернула бумажку и взяла леденец в рот. Хозяин все еще не спускал с нее глаз.
— Сладко? — спросил он ее.
— Сладко, — тихо отвечала она.
— Есть у вас такие леденцы в Боровичском уезде? Трафилось есть?
— Трафиться-то трафилось, а то у нас больше медовые да мятные пряники.
— Будешь ласкова к хозяину, да не станешь от него мурло воротить, так и пряников куплю. Любишь пряники-то? А? Очень любишь? Ох, девки, девки! Все-то вы охотницы до сладкого.
Самовар закипел. Из-под крышки его стала вылетать струя пара. Наконец вода заклокотала и вышла через край, пуская потоки по грязной меди.
— Снимай скорей трубу, снимай! Прикрой крышечкой да ставь самовар-то на стол. Экая ведь ты какая! До чего докипятила.
Мощными руками подала Арина ведерный самовар и поставила его на стол.