— Какое же тут уважение, коли за руки хватается и проходу не дает. Для чего он это? Чего он лезет? Кабы он не был хозяин, то я с ним по-свойски бы, а то ведь я хозяина по сусалам смазать не могу.

Наволадожские девки и бабы, работавшие на огороде уже с неделю, стали хихикать и перешептываться между собой. Наконец одна пожилая баба произнесла:

— Дура ты, девка-то, вот что… Своей выгоды не понимаешь. Ему потрафить, так из него можно веревки вить — вот он какой.

— Зачем? Зачем, Домнушка, такие слова? Арина у нас девушка небалованая, — встрепенулась Акулина. — Она себя соблюдает.

— И, мать! Соблюдением здесь в Питере ничего не возьмешь. Опять скажу: дура девка.

— Учи, учи еще! — вспыхнула Акулина.

— А то что же?.. — продолжала Домна. — В прошлом году он вот также на одну вашу боровичскую распалился, так та его, не будь глупа, кругом обошла. Он ей и ситцу, и сапоги, и миткалю на рубахи, да, окроме того, пропил с ней рублей двадцать. Клавдией звать. Может, знаешь.

— Мало ли у нас в Боровичском есть путаных девок, а Арина не таковская.

— Первое время все не таковские, — улыбалась Домна.

— Нет, уж ты, милая, так не разговаривай. Нехорошо так.

— О! Не за королевича ли свою землячку замуж прочишь?

— Не за королевича… Какой тут королевич! А просто нехорошо безобразные речи говорить.

— А чем они безобразные? Уж коли голь, коли в поденщину за пятиалтынный пошла…

— Ну, молчи, а то ведь я и глаза выцарапаю!

— Ого! Ну что ж, выцарапать-то мы и сами тебе сумеем.

Домна вскочила с корточек на ноги и даже подбоченилась, стоя около парника. Акулина тоже приготовилась сцепиться с товаркой.

— Брысь! Чего вы, долгогривые! — махнул на них рукой Спиридон. — Вишь, что выдумали: царапаться! У нас хозяин драки не любит.

Перебранка умолкла. Акулина отошла с Ариной в сторону и стала шушукаться.

— Я боюсь, Акулинушка, теперь в избу идти, — начала Арина. — Он там опять начнет приставать. Он там один.

— Да и не ходи. Что это, в самом деле! — отвечала Акулина.

— А вдруг он звать начнет? Ведь он хозяин.

Акулина сначала растерялась, но потом нашлась:

— Хозяин, да не на это. Не на целованье он хозяин.

— Деньги-то он дал мне на посылку в деревню, а теперь попрекает.

— Отдай, отдай ему деньги. Коли заживешь их, тогда у него и возьмешь, а теперь отдай. Не нужно брать вперед, коли он озорник такой.

— Да ведь у тятеньки-то с маменькой в деревне теперь очень нудно, Акулинушка.

— Мало ли, что нудно! Как-нибудь перебьются. Потом пошлешь.

— Очень ведь просили, Акулинушка, когда я уезжала.

— Да что ты, матка, какие слова! Нешто это можно! — крикнула на Арину Акулина. — Отдай, отдай, а то иначе нехорошо. Ведь он в этих смыслах и дал, чтобы ты вот от него… не артачилась.

— А может быть, и обойдется? Может быть, и забудет? Ведь это он потому сегодня ко мне приставать стал, что вот я в стряпках и при нем была, а завтра в стряпках другая будет, так, может быть, он и ничего…

— Ой, лучше отдать!

— Тятенька-то с маменькой… Я вот что… Ежели он спросит, то отдам. Привязываться будет опять — тоже отдам.

Пока Арина и Акулина шушукались, двери избы распахнулись, из нее вышел Ардальон Сергеев и незаметно подошел к ним.

— А вы чего же лодырничаете и пустопорожними разговорами занимаетесь! — крикнул он. — Нешто я вашу сестру для разговоров нанял, да чтоб зобы ваши харчами набивать? Нет, брат, я нанял для работы. Вишь, ведьма! Чуть хозяин отвернется — сейчас уж и от парников прочь! Арина! Иди в избу и ставь самовар для рабочих! Да согреешь воду, так принимайся стирать! — отдал он приказ и прибавил: — А вы, мужики, кому перемыться надо, отдайте ей свои рубахи и что у вас там есть в стирку. Нечего ей, сложа-то руки, с землячками язык чесать да от дела их отрывать.

Арина поплелась в избу.

XI

И опять Арина ставит ведерный самовар, опять гремит в избе железной трубой, сует в самовар уголья и зажженные лучины. На этот раз в избе хозяина не было, но Арина все время со страхом смотрела на дверь, ожидая, что вот-вот он опять войдет… Через полчаса, однако, пришли рабочие пить чай. У баб опять зашел разговор про Арину. Новоладожские доказывали, что Арине вовсе не нужно было артачиться перед хозяином.

— Экая важность, что хозяин хотел пошутить с девкой! Другая бы за честь сочла, — говорила Домна.

Боровичские бабы и девки стояли на стороне своей землячки Арины. Мужики держались середины и не присоединялись ни к той ни к другой стороне. Наконец Акулина крикнула на новоладожских баб:

— Да вам-то какое дело до девки, как она себя повела! Как хотела, так и сделала. Что такое, в самом деле! В батрачки на огород поступила, так ведь не в крепостные к хозяину закабалилась!

— Однако деньги-то три рубля вперед взяла, леденцы грызла, чай с хозяином пила. За что он ей три рубля вперед дал и угощал? Неужто задарма? Как же, дожидайся! Таковский он. А деньги взяла, стало быть, и потрафляй хозяину, — стояли на своем новоладожские бабы.

Вскоре чай отпили, и рабочие стали уходить из избы к парникам. Уходя, мужики дали Арине свои грязные рубахи и подвертки в постирушку и просили их приготовить к завтрашней бане.

По уходе рабочих Арина снова поставила самовар, нагрела воды, вылила ее в корыто и принялась стирать рубахи работников, все еще боязливо посматривая на дверь в ожидании прихода хозяина. Ардальон Сергеев вернулся в избу только под вечер. Начинало уже смеркаться. Арина, полоскавшая уже начисто в том же корыте рубахи, пригнулась к корыту и старалась не смотреть на хозяина. Он был мрачен, сел на лавку и, закурив трубку, сказал Арине:

— Все еще с рубахами копаешься! Эка фря ленивая! Ну, брат, так на месте не много наслужишь. Здесь в людях жить, так надо работать, а не почесываться. Протопи печь-то скорей да разогрей щи. Ведь рабочие покончат на огороде, так придут ужинать.

Арина засуетилась, вылила воду из корыта, развесила выполосканные рубахи на веревке около печи и принялась топить печь.

— Чего ты дров-то валишь зря, толстопятая! Ведь тут не варить, а разогревать хлебово надо. Топи кочерыжками. Для этого и кочерыжек прошлогодних надергали! — крикнул хозяин на Арину.

— Да сыры они, кочерыжки-то, не горят… — робко пробовала оправдаться Арина. — Я давеча утром пробовала их жечь, но они не высохли еще.

— Не высохли! У вас все не высохли. Постараться лень. Не жалеете хозяйского добра, черти окаянные! Здесь ведь дрова-то не в Боровичском уезде, здесь они четыре с полтиной за сажень. Сажень-то дороже тебя самой.

Вообще, обращение хозяина с Ариной резко изменилось. Речи были уже совсем не те. Впрочем, Арину это радовало. Она уже смелее пробежала мимо него на огород за кочерыжками, вернулась оттуда с целой охапкой и стала их валить в печь. Кочерыжки, однако, только шипели. Хозяин сидел и смотрел в печь.

— Прикрой печку-то заслонкой… Сделай поддувальце — вот и разгорится тогда настоящим образом, — проговорил он и прибавил: — Эх, руки-то что крюки неумелые! Мало, должно быть, тебя родители за косу таскали. Даже поддувало сделать не умеешь. Загороди топку-то всю заслонкой, да щель и оставь — вот тебе и поддувало будет. Вот уродина-то! Ничего не понимает.

Ардальон Сергеев вырвал из рук Арины железную заслонку и приладил ее к печке, но сырые кочерыжки горели плохо.

— Нет, в людях так жить нельзя. Не того ты фасону, — продолжал он. — За такой фасон откуда угодно по шеям прогонят, даже и не в безработицу. А я еще тебя, толстопятую, леденцами баловал, три рубля дал. За что, спрашивается, я тебе три рубля дал, коли ты ни на какую работу не годна? Даже печи истопить настоящим манером не умеешь. Нет, не лафа так… Давай три рубля обратно — вот что… Не желаю я лентяйкам потакать.

Арина вздохнула и ответила:

— Что ж, возьмите, хозяин.

— И возьму! Зачем же задарма давать! Почем я знаю, может быть, завтра же тебя, неумелую дуру, придется по шеям с огорода спровадить, — проговорил Ардальон Сергеев.

Арина сняла с шеи бумажный платок, развязала узелок, сделанный в кончике платка, вынула оттуда трехрублевую бумажку и положила ее перед хозяином на стол. Хозяин достал из-за голенища бумажник из синей сахарной бумаги и спрятал туда трехрублевку.

— Кабы ты для нас, были бы и мы для вас, — злобно подмигнул он Арине. — Я вот и паспорт твой взял из прописки. Посмотрю завтрашний денек, какова ты в работе на огороде будешь, а не ладна — так и с Богом по морозцу. Нам белоручек не требуется. Да хорошо еще, что паспорт-то отдали обратно, а то пропиши тебя на свои деньги, внеси рубль больничный да и корми даром, пока рубль тридцать копеек заживешь. — Помолчав с минуту, он спросил: — Леденцы-то все сожрала, что я тебе давеча дал?

— Да ведь и сами же вы давеча чай с ними пили. Нет у меня больше леденцов.

— Вишь, утроба! Прорва…

— Чего ж вы, хозяин, лаетесь? Ведь сами же вы дали.

— Глуп был. Думал, что ты девка понимающая. Да и вообще глуп. Ну, кто об эту пору, когда еще гряды копать рано, столько баб и девок на огород нанимает?!

— Воля ваша.

— Конечно, моя. А ошибка сделана, так поправка нужна. Сгонять надо лишних.