Николай Лейкин

Тщеславие и жадность. Две повести

Тщеславие

I

Разбогатевший купец Анемподист Равилович Подпругин, мужчина лет за пятьдесят, очень хорошо сохранившийся, без единого седого волоска в густой бороде и на висках, хотя и с объемистым брюшком, лежал у себя в роскошно отделанном кабинете на диване и благодушествовал. Он только что сейчас отобедал, был в дорогом шелковом халате и говорил жене, просматривавшей около его письменного стола журнал «Нива»:

— Гляжу я теперь, Ольга Савишна, вокруг себя, вглядываюсь и никак придумать не могу, чего нам еще недостает. Все есть — вот до чего мы дошли.

— Образованности у нас настоящей нет, полировки — вот чего нам не хватает, — ответила супруга, продолжая перелистывать журнал.

— Ну а уж это надо у людей перенимать, хороших полированных знакомых заводить, почаще их в гости приглашать, журфикс для них устроить и с них пример брать. Как люди, так и мы. Господи! Обезьян учат, а неужто мы-то под них потрафить не сумеем!

— Ну, уж это, знаешь, кто из какого звания, то как ни потрафляй, а всегда оно скажется. Вот меня, например, так и тянет посидеть у нас на крыльце или за воротами, а отчего?..

— Боже тебя избави это делать!

Подпругин колыхнул чревом и, встрепенувшись, прилег на локоть.

— Да знаю, знаю, что это не подходит, — успокоила его жена. — А между тем тянет. А отчего тянет? Оттого, что я раньше сиживала у папеньки и благодушествовала. Тянет.

— Вели закладать пару лошадей в коляску и поезжай кататься, ежели тянет.

— Не тот фасон.

— Отчего не тот? Сиди в коляске и думай, что ты за воротами сидишь.

— И то же, да не то. Тут шляпка, ротонда, в коляске надо по-дамски развалившись сидеть, а меня тянет просто в обыкновенной шубке и покрывшись платком. Да ежели при этом на три копейки подсолнухов… — улыбнулась она.

— И думать не моги!

Подпругина словно что кольнуло. Он вскочил и сел на диване.

— Да знаю, знаю, что нехорошо, а между тем тянет. Я иногда тайком ем подсолнухи.

— Все-таки при прислуге? — испуганно спросил Подпругин.

— Одна только горничная Маша знает, и заказала я ей, чтобы она никому ни слова, ни полслова, ни четверть слова…

— Беда! У Маши языкочесальный звон на языке. Скажи свинье, так свинья — борову, а боров — всему городу.

— Вздор! Кажется, уж по горло задарена моими обносками. Проносить их не может, целыми котомками в деревню посылает бедным сродственникам.

— Кто, матушка, языкочесальную словесность любит, тот и рад бы удержаться, да не может. Ах, как это нехорошо, ежели это наш выездной лакей Андрей знает!

— Ничего он не может знать, потому я запершись в спальне подсолнухами занимаюсь. Маша мне их покупает, туда приносит — ну, и мы с ней вдвоем: я половину и она половину.

— С горничной?.. Ну, компания… Тогда наверное Андрей знает. У Маши с ним шуры-муры. Ах, как это нехорошо! — Анемподист Вавилович встал с дивана и прошелся по комнате. — И что за малодушество к этим подсолнухам! Ну, ела бы шоколад, сколько в тебя влезет, — продолжал он.

— Вишь ты какой! Не тот вкус.

— Ну, миндальные орехи, что ли.

— Даже и кедровыми не заменишь. Да ты не беспокойся. Ни единая душа, кроме Маши, не знает.

— Отвыкни ты от этого, Ольга Савишна. Ведь вот я от бани отвык и дома в ванной моюсь. А ты думаешь, мне это легко было? Отвык и чай пить ходить в трактир. Тянет иногда по старой подрядчицкой привычке, а уж коли сказал себе, что довольно, — ну и довольно. С какой стати? У меня всегда дома даже на настоящем серебряном подносе лакей подает.

— Да ведь и я уж от многого отвыкла. Вот ты сказал, чтоб богомолок не принимать, — я и не принимаю. Хотя, в сущности, что тут такое?..

Подпругин подумал.

— Какую-нибудь приезжую игуменью или там казначейшу мать Досифею ты можешь принимать, — сказал он, — это не вредит, это по моде, а как же простых богомолок-то в лаптях принимать!

— Да я и не принимаю.

— Ну, то-то. Ведь, так сказать, и в стукалку ничего бы играть, однако вот я, видя, что высшее общество этой игрой не занимается, бросил и стал в винт учиться.

— Уж винт! Смеялись мне насчет твоей игры, — улыбнулась супруга.

— Однако все-таки играю. Недавно с ее превосходительством Варварой Петровной играл и восемнадцать рублей отдал. Будем играть дальше — и лучше научимся. — Подпругин взял из ящика сигару, закурил ее и опять прилег на диван. — Ведь вот и к сигарам я долго не мог привыкнуть, однако привык же, курю и даже очень обожаю.

— И я к корсету привыкла. Ты видишь, теперь никогда без корсета. Разве только у себя в будуаре, пока в парадные комнаты не вышла, — похвасталась в свою очередь супруга.

— Что похвально, то похвально, и за это хвалю. Мне самому куда трудно было к фраку привыкать, но я подумал, что люди высшего звания еще слабее же нас, однако в лучшем виде его носят, ну и привык. Одно вот, на званых обедать в нем иногда тяжко, но вспомню про весь аристократический круг и смирюсь. Ведь не хуже же они нас, да терпят. Ну и нам надо терпеть. — Он умолк и самодовольно начал поглаживать рукой грудь и чрево, но минут через пять снова обратился к жене: — Вот все думаю я, Ольга Савишна, что бы еще нам завести у себя в доме?

— Да, кажется, уж все есть, — отвечала супруга.

— То-то, что все есть. Зимний сад есть, лестница парадная с пальмами есть, меблировка по комнатам в пяти вкусах. Есть и Мавритана, есть и Помпеи, есть и ампир, есть и насчет русского стиля удовольствие. Вот я и думаю…

— Брось, все есть. Ничего больше не надо.

— А может быть, и надо, почем ты знаешь! Может быть, чего-нибудь и нет?

— Да, право, все есть.

— Библиотеки хорошей нет. Библиотека мала.

— Полно. Зачем тебе библиотеку? Никогда сам и не читаешь.

— Для покровительства талантам. Сам не читаю, так гости будут читать.

— Когда же это гостям читать!

— Ну, просто для покровительства талантам. Потом на шкафы карты, где это самое небесное землеописание… потом глобусы всех сортов. Тут же под стеклами разные букашки и таракашки засушенные, а на крыше фонарь, и там эта самая консисто… Тьфу! Что я… А на крыше обсерватория с большим микроскопом, чтоб на небесные звезды смотреть.

— Оставь, не затевай… Всего довольно, — проговорила жена.

— Гостям всегда показать можно… Лишнее занятие. Нет, этот засад я буду у себя в голове держать. Это дело хорошее.

Попыхивая сигарой, Подпругин начал дремать.

II

Дремота Подпругина постепенно перешла в сон. Он выронил из пальцев потухшую сигару на дорогой персидский ковер, разостланный около дивана, и стал храпеть.

— Ты что же это делаешь! — воскликнула супруга, все еще сидевшая около его письменного стола и рассматривавшая иллюстрированные журналы. — Забыл, что доктор тебе после обеда спать запретил?

Подпругин быстро встрепенулся и сел на диван.

— Да я не сплю… Я так… — проговорил он и стал искать на ковре свою сигару.

— Был у тебя сегодня массажист? — задала вопрос супруга.

— Массажист-то? Был. Но я его отослал сегодня и велел послезавтра приходить.

— Вот тебе и здравствуй! Прикончил, стало быть, леченье?

— Нет, не прикончил. Зачем же кончать, ежели это лечение теперь в моде и принято у всех известных личностев высшего круга! Кончать не буду, а через два дня в третий будет у меня сеанс. Довольно. Что зря мучиться! Ведь ежели бы у меня болело что-нибудь, а то ничего не болит.

— Тебе этот массаж доктор Эртельсон велел от тучности, чтоб живот у тебя не рос.

— Пустяки. Просто я тогда для компании генералу Тутыщеву согласился. Тутыщев за обедом стал хвалить своего массажиста и спросил, не нужно ли его мне. Мне хотелось услужить генералу — я и просил его прислать. А уж потом спросил доктора Эртельсона, вреден мне массаж или не вреден. Тот улыбнулся и говорит: «А вы хотите разминку членов массажем?.. Пожалуй, — говорит, — даже и полезно. Только вот какой массаж делайте». Взял бумажку и написал: «Пассивная гимнастика». Написал и велел передать массажисту. Вот и все… Нет, довольно через два дня этого массажа. Все-таки этот массажист будет ко мне ходить, переносить от меня поклоны его превосходительству. Ведь и сам генерал Тутыщев через день делает себе массаж. — Подпругин стал закуривать потухшую сигару и спросил жену: — Куда мы сегодня вечером поедем?

— Да некуда, — отвечала супруга. — Я уж и то думаю. В театр — так завтра наш абонемент в опере. Ну, что два дня подряд в театр!.. Да и не достанешь теперь ложи.

— Да, мало у нас знакомых, мало. Кажется, и распространяешь круг знакомых, а съездить не к кому! — вздохнул Подпругин. — То есть знакомые-то у нас и есть, но все такого сорта, что сами к нам ездят, а к себе не зовут. Да вон хоть бы генерал Тутыщев… Два раза он меня почтил своим присутствием на обеде, а чтоб к себе позвать — ни-ни. А между тем, стороной слышу, что у него по средам журфиксы и даже сенаторы бывают. Сказывают, что тут как-то даже светлейший князь Ченстовский был. Мне Переклюков сказывал. Переклюков даже был. А вот меня не зовет.