— Нет, я уж так сегодня… Я заехал повидаться кой с кем, — отвечал Подпругин.

— А откуда? — спросил полковник.

— Заседаньице тут одно у нас было.

— А я думал, от крали писаной.

— Хе-хе-хе… Не держим, Михаил Денисыч. У нас жена молодая, — сказал Подпругин и направился во вторую карточную комнату.

Там играли опять на четырех столах. Здесь знакомых было побольше. Подпругин поздоровался за одним столом с тремя партнерами и вдруг увидал около соседнего стола старика Бутыхова, но на этот раз Бутыхов был не в старой коричневой парочке, а в вицмундире и со звездой. Он сидел около играющих в винт и смотрел на игру.

Около него на маленьком столике помещалась бутылка с водой «Аполинарис» и гренок с положенным на нем филейчиком рябчика. Подпругин как с цепи сорвался, подлетел к Бутыхову и, осклабив лицо в широчайшую улыбку, произнес:

— Честь имею кланяться, ваше превосходительство.

Бутыхов, маленький, худенький старичок в пушистых седых бакенбардах и с зачесом целой пряди волос с виска на темя, протянул ему руку и сказал:

— А, почтеннейший! И вы здесь? Сейчас, должно быть, приехали?

— Из заседания, ваше превосходительство. Тут у нас было одно, по сиротским делам, — вставил Подпругин, все еще кланяясь.

— Ну а я так сегодня здесь прямо со службы. Обедал, отдохнул в биллиардной, повинтил и уж почил от сих дел. Сбираюсь ехать домой. Да что! Нейдет карта, бьет карта.

— В любви, должно быть, счастливы, ваше превосходительство, хе-хе-хе…

— Ну, какая уж тут любовь в наши годы!

— Любовь всякая бывает-с. В любви подчиненных к своему начальнику, в любви всех нас окружающих, так как вы достойное лицо и глубокоуважаемый человек, — нашелся Подпругин.

— Ах, вот что. Ну, это-то, пожалуй…

— Присесть можно к вам, ваше превосходительство? Не обеспокою?

— Будьте добры. Пожалуйста.

Подпругин бросился за стулом, но стоявший невдалеке лакей подал ему стул.

Подпругин присел, почтительно наклонился к Бутыхову и сказал:

— Специально приехал сюда затем, чтобы видеть вас, ваше превосходительство.

— А что такое? Что такое?

— Затеваю я с будущего вторника у себя журфиксы по вечерам, так прошу почтить их присутствием вашего превосходительства.

— Вот как! Благодарю. Но, милый мой, можете вы думать, я почти никуда не езжу по вечерам, кроме как вот в наш клуб.

— А уж меня осчастливьте, ваше превосходительство. Не ударим в грязь лицом. Все будет в порядке. Живем, слава богу… — совсем уж бестактно похвастался Подпругин.

— Знаю, знаю. Я слышал. Слышал и не сомневаюсь… — улыбнулся Бутыхов. — Вы ведь в своем доме на Захарьевской?

— Точно так-с. Особнячок себе скопировали и живем не хуже других. Денег не жалели. На прошлой неделе граф Малиновский присылали архитектора посмотреть мой зимний сад.

— Ах, и зимний сад есть?

— Люблю цветочки грешным делом. Так уж осчастливьте во вторник, ваше превосходительство, своим присутствием, — еще раз поклонился Подпругин.

— Во вторник? Постараюсь, постараюсь.

— Зимний сад еще не вполне скопировали, жду, где статуи из Флоренции, но и без статуев все-таки в лучшем виде… Фонтан бьет, и все эдакое. Букетец роз вам можем…

— Спасибо, спасибо… — благодарил Бутыхов.

— Так уж я в надежде…

Подпругин поднялся со стула, поклонился и направился в столовую. В маленькой диванной, которую он проходил, двое — бакенбардист с Владимиром на шее и усач во фраке, оба серьезные до мрачности, — сидели над шахматной доской. Подпругин им поклонился, протянул руку и сказал:

— Мешать не буду. В столовой, надеюсь, потом встретимся?

— Да, да, сегодня, говорят, есть замечательные устрицы.

Прежде чем пройти в столовую, Подпругин зашел и в биллиардную. Там он встретил генерала Тутыщева. Тот с каким-то молодым человеком играл на биллиарде в пять шаров. Генерал, очень бодрый еще мужчина, седой, с нафабренными усами, на почтительный поклон Подпругина протянул ему руку и проговорил:

— Прежде чем питаться, на сон грядущий вздумал моцион сделать, а то сидел, сидел за картами, и всю спину разломало.

— Доброе дело, ваше превосходительство, ха-ха-ха… — отвечал Подпругин. — Кто нынче без моциона — доктора очень не хвалят. Вот и я, по вашему совету, занялся пассивной гимнастикой и массажем, так свет увидел.

— Ага! Ну и что же? Ну, чирьи больше на спину не садятся?

— Да у меня, ваше превосходительство, чирьев не было.

— Не было? — протянул генерал. — А что же, мне помнится, что вы жаловались?

— Ломота в поясах была — вот на что я жаловался. А вы запамятовать изволили.

— Ах да, да… Желтого в среднюю режу, — сказал генерал. — Фу, подставил! — воскликнул он, отлягнувшись ногой, и спросил Подпругина: — Ну и что же?

— Прекрасно себя чувствую. Ни ломоты, ни геморроя… Денно и нощно должен благодарить вас.

— Очень рад, очень рад.

Подпругин продолжал путь в столовую.

VI

В столовой было многолюдие. Сидела, между прочим, только что поужинавшая компания из трех штатских и двух военных, и между ними был известный актер Черемаев, брюнет с подведенными глазами и с синеватым гладко бритым подбородком. Черемаев был во фраке и, откинувшись на спинку стула и держась левой рукой за спинку другого стула, громко декламировал какие-то стихи. Компания слушала его. Перед ними стояла бутылка шампанского в холодильнике и лежали три груши дюшес в вазочке. Подпругин остановился и тоже стал слушать. Черемаев кончил. Слушавшие сдержанно зааплодировали. Зааплодировал и Подпругин.

— Браво, браво, Петр Петрович, — сказал он и тут же протянул Черемаеву руку.

— Добрейший мой! — подскочил к нему актер и поцеловался с ним влажными губами.

— Когда бенефис-то? — спросил Подпругин.

— Не скоро еще, мой милейший. В январе.

— Смотри, не забудь нас в своих молитвах. Пришли ложу.

— Да уж это первым делом. Как забыть такого…

— Нам бельэтаж и поближе к сцене. Иначе не сидим.

— Да уж само собой.

— Ну, я на свое любимое местечко. Вон там, у дверей, — показал Подпругин. — Освободишься, так приходи, холодненького пососешь. Дельце есть.

— Всенепременно, родной.

Обойдя всю столовую и найдя в ней, кроме актера Черемаева, только еще одного знакомого, Гвоздь Гвоздевского, Подпругин поздоровался с ним и сел за столом у входа в столовую. К нему подскочил лакей и подал карточку кушаний.

— Прибереги для себя, прибереги для себя… — отстранил Подпругин карточку и прибавил: — Должен знать, что я по карточкам не ем. Позови сюда повара.

Лакей побежал. Подпругин одумался.

— Стой! Стой! Не надо! — крикнул он лакею. — Потом… Не с кем есть теперь. Дай мне сначала бутылку редереру…

Появилась бутылка шампанского. Подпругин налил себе стакан, сделал глоток, но больше пить не мог.

— Еще стакан! — сказал он лакею.

Тот подал. Подпругин осторожно наполнил стакан шампанским и приказал:

— Снеси вон на тот стол, бритому глазастому господину, и скажи, что от меня. Ты меня знаешь?

— Никак нет-с, ваше…

Лакей хотел его назвать «превосходительством», но по складке он не походил на такового.

— Странно, как это вы завсегдатаев своих не знаете! — рассердился Подпругин. — Скажи, что от Анемподиста Вавилыча.

— Слушаю-с.

— А не переврешь? От Анемподиста Вавилыча. Повтори.

Лакей повторил.

— Ну, ступай.

Подпругин наблюдал за лакеем. Лакей поднес Черемаеву стакан. Черемаев взял, быстро вскочил, обернулся к Подпругину, держа стакан, быстро послал ему летучий поцелуй и залпом выпил. Подпругин в знак благодарности прижал руку к сердцу и поклонился.

Через пять минут он потребовал третий стакан, наполнил его и послал Гвоздь Гвоздевскому.

Опять обмен любезностями в виде пантомим.

В дверях столовой показался генерал Тутыщев и прямо натолкнулся на сидящего за столом Подпругина.

— Победил молодого человека! Победил! — говорил ему генерал. — А ведь в некотором роде богом биллиардной игры здесь считается. Видит перед собой игрока-простака и стал рисковать. А я-то себе на уме. Что ни удар, то отыгрыш, отыгрыш, а делаю только верные шары — ну и отбил партию.

Подпругин вскочил с места.

— Прошу покорно присесть, ваше превосходительство. Осчастливьте компанией, — сказал он и сам подобострастно отодвинул для генерала стул от стола.

Тутыщев присел.

— А вы тут что делаете? — спросил он Подпругина, чтобы что-нибудь сказать ему.

— Придумываю, ваше превосходительство, чем бы попиваться. Но такая меланхолия в голове, что и придумать ничего не могу.

— Устрицы, говорят, сегодня очень хорошие есть у нашего эконома.

— Не моего романа сия еда, Николай Осипович. Ежели вы осчастливите меня дозволением угостить вас?

— С какой же стати угощение-то в клубе?

— О господи! Да что за счеты! Человек! Тащи сюда две дюжины устриц! — засуетился Подпругин.

— Постойте, постойте. С какой же стати две-то дюжины? И дюжины довольно, — остановил лакея Тутыщев.

— Тащи! Публика-то тут подойдет, так скушает. А мне икорки свеженькой криночку. Постой, постой… Куда ж ты? — остановил лакея Подпругин. — А на второе не прикажете ли ушки стерляжьей, ваше превосходительство? Я бы сейчас сам сходил в кухню и стерлядь выбрал.