— Да что же уж все рыбное?

— А будто грехи замаливаем? Среда сегодня. День постный.

— Разве что уж из-за этого, — улыбнулся Тутыщев.

— Так я сейчас…

Переваливаясь с ноги на ногу, Подпругин побежал за лакеем в кухню, вернулся оттуда минут через пять и торжествующе произнес:

— Через полчаса будет готово. А вот до той поры холодненького не прикажете ли, чтобы не скучать? Стакан! — крикнул он лакею.

— Да что же перед едой-то мы будем пить шампанское? — возразил генерал.

— Э, ваше превосходительство, там внутри все смешается.

Подпругин налил Тутыщеву шампанского и продолжал:

— Ay меня к вам просьба есть.

— Что такое? Что такое? Надеюсь, что такой финансовый туз не денег просит?

— Боже избави. Журфиксы у меня со вторника начинаются для почетных знакомых, так хочу просить ваше превосходительство, чтобы осчастливили вашим присутствием.

— По вторникам? Хорошо, хорошо… Можно заехать как-нибудь.

— Да уж вы в этот вторник, Николай Осипович. Повар у меня хороший. Я его от Донона сманил.

— Боже мой! Да разве из-за этого?

— Одно к другому. Это точно, что посмотрите, как люди из простых купцов у себя существуют, но ведь красна изба не углами, а пирогами. Так уж я в надежде.

— Постараюсь. Слышать я слышал, что вы хоромы себе построили.

— Какие хоромы, ваше превосходительство! Хижину убогую.

— О-го-го! Подпругин хижины себе строит!

— Самую ледащую, можно сказать. Сигарочку не прикажете ли? — раскрыл перед Тутыщевым Подпругин свой портсигар. — Тоже простенькие, по пятачку штучка.

— Знаю, что хороши, но потом, потом… Кто же перед едой курит! Да вон уж и устрицы несут.

Появился лакей с подносом.

VII

Тутыщев выпил водки и уничтожал устрицы.

Уничтожал он их жадно, причмокивая, схлебывая. Подпругин ел свежую икру и говорил:

— Вот эту снедь мой астраханский агент прямо с места два раза в месяц мне присылает. Как около первого или пятнадцатого — сейчас бочонок. Ежели прикажете, ваше превосходительство, могу поделиться.

— А что ж, пришлите когда-нибудь фунтика два, — ответил Тутыщев.

— За счастье почту. А только уж и икра! Ведь прямо из чрева. Выпотрошат рыбину, сольцой слегка икру припудрят, прямо в бочонок и ко мне. После моей-то икры вот эта уж упирается.

Он отодвинул от себя лопаточку с икрой и сказал лакею:

— Иоганисбергеру подай бутылку. Спроси у погребщика, чтобы самый лучший был.

— Ого! Да что это вы, милейший, лукулловский-то пир затеваете! — проговорил Тутыщев.

Он тоже больше десятка устриц одолеть не мог и положил в сторону мельхиоровый круглый ножик. На его замечание относительно пира Подпругин ответил:

— Я славянин своего отечества и по своей славянской натуре люблю, чтоб все было хорошо и широко.

— Устрицы-то вот жалко. Я говорил, что дюжину довольно, — продолжал Тутыщев. — А то вот их открыли, а я и половины съесть не мог.

— Разойдутся-с. Вот прикончат играть, скопируется в столовой публики побольше — и, поверьте, все уничтожат.

Подпругин не ошибся. К столу подошел Самоходов, тот самый мрачный бакенбардист с Владимиром на шее, которого Подпругин видел давеча игравшим в шахматы. Это была новая восходящая звезда в министерстве, где Подпругин имел дела.

— Питаетесь? — спросил он Подпругина в виде приветствия.

— Нельзя без этого, Василий Ионыч. А затем милости прошу к нашему шалашу. Вот и прекрасная закуска есть к водке, — пригласил его Подпругин, указав на устрицы. — Осчастливьте. Пожалуйте. Утешьте их превосходительство. Генерал сидят со мной и горюют, что я много устриц потребовал.

— Пожалуй… Но я обещал моему партнеру Баранникову, что с ним буду ужинать, — сказал Самоходов, но все-таки сел к столу.

— Господи боже мой! Так и господину Баранникову у нас место найдется, когда они придут, — отвечал Подпругин, придвигая к Самоходову блюдо с устрицами.

Появились два лакея. Один из них нес кастрюльку со стерляжьей ухой, другой — расстегаи под колпаком. Кастрюля была громадная.

— Батюшки! Да на сколько персон вы это ухи-то заказали? — воскликнул Тутыщев.

— Кушайте. Зачем глазить? Это нехорошо, — отвечал Подпругин. — Стерлядь была велика, а навару я велел поменьше. Почти аршинная, подляга, попалась.

— Да зачем же такую большую-то? Ведь в ухе все равно.

— Славянская натура, ваше превосходительство. Ничего не поделаешь. Кушайте во славу Божию. Три тарелки, три! — кричал Подпругин лакею.

— На убой закормит, — обратился Самоходов к Тутыщеву, стараясь сделать улыбку на серьезном лице, и кивнул на Подпругина.

— Пилось бы да елось, да дело на ум не шло — вот мое правило, — дал ответ Подпругин, торжествуя от похвал. — К нам, Василий Ионыч, ваше превосходительство, пожалуйте по вторникам — и не так еще покормим. Приедете, батюшка, в хижину мою убогую?

— А что ж, могу… По вторникам?

— По вторникам, вечерком.

— А где хижина убогая?

— Да на Захарьевскую только приедете, так любому городовому: «Где, мол, тут хижина Анемподиста Вавилыча»? Сейчас укажут. Можете даже и фамилии не называть. Знают. Так уж я в надежде.

— Постараюсь. А уха прелесть!

— Восторг, что такое! — подтвердил Тутыщев.

— Человек! Прибавь им стерлядки-то! — кричал лакею Подпругин. — Да вели скорей заморозить пару сулеечек шипучего, что Подпругин пьет.

За столом, где ужинал с компанией актер Черемаев, зашевелились, встали с мест и прощались друг с другом. Компания удалилась, а Черемаев, ковыряя в зубах перышком и весь красный от выпитого вина, подошел к столу Подпругина.

— Мамочка, ушицы тарелочку стерляжьей?.. — подскочил к нему Подпругин.

— Ну вот… После ужина-то! — отвечал Черемаев. — Стакан вина, пожалуй.

— Ваши превосходительства! Позвольте представить… Артист, и даже, можно сказать, талант… — стал рекомендовать Подпругин актера.

— Черемаев… — отрекомендовался сам Черемаев.

Тутыщев и Самоходов сухо подали ему руку.

— Садись, Петя, так гость будешь. Тебе шипучего или рейнвейну?.. — предлагал Подпругин.

— Я пополам… Фу! Ешь, ешь, а в три дня не сварится.

Черемаев вздохнул и отдулся… Подпругин налил ему в стакан вина из двух бутылок, наклонился к нему и сказал:

— Петя… По вторникам у меня будут мои добрые знакомые собираться. Высшее общество будет. Так ты, смотри, не премини…

— Во вторник я, брат, играю.

— Так ты после игры. Ты прямо к ужину потрафляй. Отощаешь ведь в театре-то, ну а у меня и отойдешь.

— Хорошо, хорошо.

— Ты не бойся. Я не отравлю. У меня повар лучше здешнего.

Подошел и Гвоздь Гвоздевский, известный адвокат и юрисконсульт в разных акционерных обществах. Он только что отужинал и уже направлялся домой.

— Все еще бражничаете? — спросил он Подпругина.

— Да ведь как же… Питаться надо. К нам, за компанию… Стакашек холодненького?

Подпругин схватил его за руку.

— Нет, нет… Я домой… — упирался Гвоздь Гвоздевский. — Поужинал и ко дворам…

— От хлеба, от соли не отказываются. Это не по-славянски.

— Да ведь вы вина предлагаете мне.

— Веселие Руси есть пити. Неужто стаканчик-то уж нельзя?

— Не могу. Завтра надо рано вставать. Дела есть.

— А у кого их нет? Все мы, слава тебе господи… Ваше превосходительство, позвольте вот познакомить…

— Знаем, знаем. Знакомый… — в один голос проговорили статский и военный генералы.

— Владимир Николаич, я так вас не отпущу. Нарочно на юру сел, чтоб всех знакомых ловить. Стаканчик холодненького на дорожку, и идите с Богом, — не отставал Подпругин и лез к Гвоздь Гвоздевскому со стаканом.

— Ведь этакий неотвязчивый! — проговорил тот, выпил стакан шампанского залпом и стал прощаться со всеми.

— На дорожку сигарочку, Владимир Николаич? Подпругин плохенькие курит, по шести гривен штучка, но авось понравятся.

Гвоздь Гвоздевский взял из портсигара Подпругина сигару.

— Две, две берите. Вторую дома на сон грядущий выкурите, — приставал Подпругин. — Да есть у меня и еще, милейший Владимир Николаич, до вас просьба.

— Что такое? — улыбнулся Гвоздь Гвоздевский.

— По вторникам у меня вечера для добрых приятелей. Милости просим во вторник.

— Благодарю. Примем к сведению… Прощайте.

— Только чтоб уж непременно в этот вторник. Вот и генералы будут.

— Ну, за этот вторник не ручаюсь.

— Нет, я слово беру!

— А я не даю.

— Владимир Николаич, зачем вы меня режете?

— Да чем же?

— Комплект уважаемых личностей хочу у себя принять, а вы вдруг не будете!

Гвоздь Гвоздевский улыбнулся.

— Ну, постараюсь, — сказал он.

— Пожалуйста, — поклонился Подпругин и крепко пожал его руку обеими руками.

Тот удалился.