VIII

В игорных комнатах раздался звонок, возвещавший первый штраф, наконец звонок, возвещавший второй штраф, а Подпругин все еще сидел в столовой и угощал знакомых ужином. Съели уху — лакеи принесли жареных дупелей.

— Боже мой! Боже мой! Что же это такое! Еще еда! — воскликнули в один голос Тутыщев и Самоходов. — Ведь после ухи с расстегаями решительно ничего есть невозможно.

Подпругин сидел и улыбался.

— Уж и еда! — говорил он. — Разве это еда? Просто баловство. Ей всегда место найдется. Пожалуйте по птичке.

Тутыщев и Самоходов положили себе на тарелки по дупелю и стали их ковырять ножом и вилкой. Из игорных комнат показался полковник Бобруйский.

— Ба, ба, ба! Вот кого недоставало! — радостно возвысил голос Подпругин. — Михаил Денисыч, пожалуйте. Честь и место. Ушица есть хорошенькая. Еще горячая. Похороны стерлядки вот одной справляем. Очень пожилая стерлядка была, вечная ей память, старушке. Тарелку ухи сюда! — командовал он лакею.

Бобруйский сел за стол беспрекословно, но был мрачен.

— Да что стерлядка! И на еду не тянет — вот как сегодня взлупили, — отвечал он. — Целый вечер карта не шла.

— Стерлядка утешит-с, а потом вот дупелек радостную песенку просвищет. Кушайте, кушайте, пока не остыло.

Бобруйский взял ложку.

— А ежели и приходила игра, то несчастие или ошибка партнера… — продолжал он.

— Илларион Михайлыч?.. — спросил полковника Тутыщев.

— Он. Ужасно рассеянно играет. И ведь что обидно: сядет с другим играть — вывернется. Я проиграл сорок восемь рублей, а он даже что-то три или четыре рубля выиграл.

— Имею случай предложить вам отыграться, Михаил Денисыч, — сказал Подпругин. — Милости просим ко мне во вторник вечером. Отличный винт вам предоставлю.

— А что у вас во вторник? — спросил Бобруйский, хлебая уху.

— То же, что и здесь, только повар мой будет куда получше. И напредки к нам по вторникам милости просим. Задумал я для моих гостей журфикс устроить.

— Благодарю.

— Благодарность не в счет. А вы уж дайте слово, что непременно приедете навестить бедного славянина из Ярославской губернии.

— Слова не могу дать, потому что, может быть, не удастся.

— Нет, уж надо так быть, чтобы удалось. Пожалуйста.

— Да ведь у вас каждый вторник будут собираться. Не в этот вторник, так в следующий.

— Нет, нет-с. Это не модель. Я так уж и стол в винт припасать буду. Хозяин должен знать, кого с кем посадить. Полковницкое слово, что приедете?

Подпругин протянул через стол руку.

— Да говорят вам, не могу дать слово. Мало ли, что может случиться! А давши слово — держись. Думаю, что приеду.

Лакей принес мельхиоровую кастрюльку и открыл крышку.

— Что это такое? — удивленно спросил Тутыщев.

— Гурьевская кашка-с. Это, ваше превосходительство, совсем уж легонькое.

— Послушайте… Да вы хотите закормить нас на убой… Нет, от гурьевской каши я отказываюсь. Сыт по горло.

— Ради сладости желудка надо, ваше превосходительство. Нельзя же без сладости, — убеждал Подпругин, но Тутыщев был непреклонен.

— Ия отказываюсь, — заявил Самоходов.

— А я кашки попробую, нужды нет, что уж поужинал, — сказал актер Черемаев и придвинул к себе кастрюльку.

Стал накладывать себе на тарелку каши и Бобруйский, хотя и заявлял, что вследствие неудачи в картах потерял аппетит.

— И ведь какую игру я проиграл через этого Иллариона Михайловича, если бы вы знали! — продолжал он сетовать и, отправляя ложку за ложкой в рот, стал рассказывать присутствующим карты своей игры.

Подпругин между тем лез ко всем с шампанским, требовал кофе и ликеров.

— Не будем, не будем ликеров пить. Что за ликеры! А кофе я никогда на ночь не пью, — говорил Тутыщев, но Подпругин все-таки велел подать.

— Что это у него за праздник сегодня такой? — спросил Бобруйский, ни к кому не обращаясь.

— Задатки насчет вторников своих даю, Михаил Денисыч. По вторникам еще не так потчевать у себя будем. Кушайте, гости дорогие.

Только часу в четвертом рассчитался Подпругин за ужин и стал уходить из столовой со своими застольниками. От выпитого вина он не совсем твердо стоял на ногах и покачивался. Двум лакеям дал он на чай по три рубля и сказал:

— Будете знать теперь, что меня зовут Анемподист Вавилыч.

— Да как же, Анемподист Вавилыч, я и раньше вас знал, да так, затмение какое-то нашло, — конфузливо отвечал лакей, провинившийся в том, что не знал, как зовут Подпругина.

Все направились в швейцарскую. Швейцару, записавшему Подпругина гостем на имя Бобруйского, Подпругин тоже кинул на конторку трехрублевку и наставительно произнес:

— И прошу уж впредь меня не спрашивать, на чье имя вхожу в клуб. Всегда буду ходить на имя моего друга-приятеля Михаила Денисыча. Шубу! — крикнул он у вешалки.

Помощник швейцара со всех ног бросился подавать ему шубу.

— Вот этот знает меня, пригляделся, — самодовольно заметил Подпругин, суя ему рублевую бумажку в руку. — А давеча в столовой я приказываю лакею, чтобы повара позвал ко мне, а он таращит на меня глаза и спрашивает, как моя фамилия. Дурак! Итак, господа, во вторник ко мне… — продолжал он, обращаясь к Тутыщеву, Бобруйскому, Самоходову и Черемаеву.

— Постараемся, постараемся, — был ответ.

— Да что тут старания! Вы без стараниев. Записок писать не буду.

— Какие же записки на журфикс!

Подпругин запахнул шубу и предложил:

— Кому со мной по дороге в Захарьевскую? Я в карете и подвезти могу.

Вызвался Черемаев. Распрощавшись со всеми, Подпругин сел с ним в карету. Швейцар захлопнул дверцу, и карета помчалась.

— Вот дурак-то! — проговорил Бобруйский, смотря вслед карете.

— Нет, он не дурак. Смотрите, какие дела он ведет! А просто бахвал, — мягко возразил Тутыщев.

— Но все-таки бахвал глупый. Как же он не замечает, что все это его бахвальство смешно.

— Самообольгцен очень, тщеславен. Почти все тщеславные люди думают, что никто не замечает их выходок, — пояснил Самоходов, застегивая верхнюю пуговицу у своего мехового пальто.

Они начали нанимать извозчиков.

IX

Утром Подпругин, как обыкновенно, проснулся рано. Ноябрьское утро еще только брезжило свет, а он уж проснулся. Где бы Подпругин с вечера долго ни сидел, а по старой рабочей привычке он всегда просыпался не позже восьми часов утра, а летом еще ранее. Камердинер его Илья, служивший раньше у какого-то графа, несколько раз рассказывал ему, что хорошие господа, обыкновенно, рано не встают, но Подпругин, принимавший близко к сердцу все, что делают «хорошие господа», на этот предмет не обращал никакого внимания. Проснувшись, он позвонил и тотчас же отдал приказ явившемуся камердинеру:

— Умываться и чаю…

Спустив с кровати ноги в туфли, он тотчас же направился в уборную, а камердинер пошел за ним следом с полотенцем. Умывшись около мраморного умывальника, дающего воду прямо из водопровода, он надел шелковый халат, причесал волосы перед зеркалом и, перейдя опять в спальную, стал на молитву перед образом. Пока он крестился и клал земные поклоны, камердинер отправился за чаем.

Чай был сервирован в кабинете на круглом столе, где раскладывались обыкновенно полученные журналы и газеты. Светила лампа. На серебряном подносе стояли только два серебряных чайника — один с чаем, а другой с кипятком, помещались такая же сахарница с дешевенькими трактирными щипчиками для раскалывания сахара и стакан на блюдечке. Это был первый утренний чай Подпругина. Второй чай он пил в столовой, с женой, которая вставала позднее его, около одиннадцати часов утра, и пил уже при полной сервировке и при самоваре.

— Позови сюда полковника, — отдал Подпругин приказ камердинеру, усаживаясь за чай.

— Максим Иванович, я думаю, еще спят, — робко заметил камердинер про полковника Алтунского.

— Спит, так пусть разбудят его. Что это такое, в самом деле! Вчера зову — гости у него, сегодня зову — спит. Мне он нужен — ну, пусть и приходит.

Камердинер удалился. Подпругин принялся за чаепитие. Пил он чай, наливая его на блюдечко и жадно схлебывая, пил вприкуску.

Камердинер вернулся и доложил:

— Насилу достучался-с. Сказали, что придут в десять часов.

Подпругин взглянул на дорогие бронзовые часы на камине. Часы показывали половину девятого.

— Ну вот! — воскликнул он. — Что же я один до десяти-то часов делать буду!

— В девять часов массажист придет, — сказал камердинер.

— Ах да. Стало быть, и хорошо, что Алтунский-то промедлит.

Подпругин налил себе второй стакан чаю и развернул вчерашнюю газету.

— Прикажете сегодня, стало быть, принять массажиста?

— Да, да… Пусть он меня поломает. У меня сегодня затылок болит.

— Не прикажете ли тогда лимончику к чаю? Кисленькое очень помогает.

— Ты знаешь ведь, что я по утрам чаю с лимоном не пью!

— Нет, я к тому, что вроде лекарствия, так как у вас голова со вчерашнего…

— Что со вчерашнего? Что? — закричал на камердинера Подпругин. — Что ж, я вчера пьян был, по-твоему, что ли?!

— Нет, я к тому, что вы сами сказали, что голова…