— Вот этих-то и советую придерживаться.
— Оставь, пожалуйста. Брось. Жена еще сегодня поедет с визитами и будет приглашать. А ты лучше распорядись сегодня, пересмотри вино. Есть ли у нас в погребе достаточно шато-ла-розу и рейнвейну? А нет, так надо выписать.
— Хорошо, хорошо. Это сделаем. А ты приглашай только питухов-то. Да приглашай не профанов, а смыслящих, а то обидно дорогое вино в дураков вливать.
— Ну, ну… С понятиями будут. Да надо будет сказать повару, чтоб насчет тюрьбы-рыбы ко вторнику озаботился.
Массажист, покуривавший в это время папироску, стал прощаться с Подпругиным.
— Генералу от меня поклон, когда увидите, — сказал ему Подпругин и протянул руку.
XI
Полковник Алтунский осматривал со всех сторон большой письменный стол Подпругина, стоявший посреди кабинета, и, видимо, что-то искал.
— Ты чего там, Максим Иваныч? — спросил Подпругин.
— Сигары ищу.
— Сейчас я тебе дам сигарку, — сказал Подпругин, звякнул ключами и стал отворять ящик письменного стола.
— Зачем же ты это прятать стал? Что за манера! — проговорил Алтунский.
— Очень уж много ты к себе таскать стал, говорю прямо. Вчера пол-ящика уволок.
— Уж и пол-ящика! Взял пять-шесть штук, потому что у меня гости были.
— Заговаривай зубы-то! Штук двадцать отворотил. Вот тебе сигара.
Подпругин подал сигару. Алтунский посмотрел на него и пожал плечами.
— Удивляюсь! — сказал он. — Где так все нипочем, а тут сигар жаль.
— Да ведь они по сорок копеек штука…
— Знаешь, ведь это мужицкая манера, и от нее надо отвыкать. Уж ежели ты держишь себя джентльменом, то должен быть во всем джентльмен. И кому жалеешь? Ветерану турецкой войны жалеешь, израненному служаке. А еще патриот!
— Да ведь ты, Максим Иваныч, своим гостям вчера утащил.
— Брось. Противно даже разговаривать о твоем сквалыжничестве. Я тебя на точку ставлю, можно сказать, воспитываю, а ты…
— Для тебя я всегда рад, а другим зачем же?.. Поговорим о деле. Присядь.
Подпругин пригласил Алтунского сесть.
— Не хочется с тобой даже и заниматься — вот до чего противно, — проговорил Алтунский, попыхивая дорогой сигарой, но сел и спросил: — Что такое еще?
— Ежели я пару банковых жидов приглашу на журфиксы? Тоже ведь тузы. Гаусланда и Либавского?
— Мне-то что! Пусть от вестфальской ветчины у закуски сторонятся.
— Нет, это не такие. Эти все едят и пьют. Линкенштейн вон на венчании у дочери Колосьева в русской церкви был.
— Твое дело.
— Я тебя спрашиваю. Как посоветуешь? Подойдут ли они под масть к моим гостям?
— Да позови вот Линкенштейна-то на пробу. А того погоди. Надо посмотреть, что из этого выйдет.
— Ну ладно.
Вошел камердинер и доложил, что барыня вставши и в столовой дожидаются.
— Пойдем к жене. Там и поговорим, — пригласил Подпругин Алтунского, и они отправились.
Они прошли две гостиные — одну меблированную во вкусе ампир, с мебелью жакобс, а другую — в современном вкусе, поражающую пестротой и разношерстностью мебели, перешли галерею с картинами на стенах и вступили в столовую. Столовая была большая, вся из резного дуба, с живописными плафонами на мифологические сюжеты. За маленьким закусочным столом, стоявшим в стороне от обеденного стола, сидела около серебряного самовара Ольга Савишна Подпругина. Она была в пестром шалевом капоте и несколько припудрена.
Алтунский подошел к ней, пожал руку и спросил:
— Хорошо ли почивали?
— Под утро — да. А с вечера я всегда долго не могу заснуть. Все читала, — отвечала Ольга Савишна.
Подпругин сказал только:
— Здравствуй, — и сел к столу. — Ну-с, журфикс — решенное дело… Вчера в клубе я таких тузов наприглашал, что первый сорт. Сегодня тоже заеду в два-три места. Завезу карточку и баронессе фон Дорф. А ты сама поезжай к ней и проси во вторник, — проговорил он жене.
— Хорошо, но не знаю, поедет ли… Вдова… Вдовы вообще…
— А вот ты ей свезешь на приют ее сотняжку — она и поедет.
— За сто рублей гостью-то покупаешь? — улыбнулся Алтунский.
— Не покупаю, а связь завожу… Связь это. И наконец, должна же и жена жертвовать, ежели в том же комитете состоит. Потом к Белослоновой… — продолжал Подпругин. — Этой я тоже карточку завезу. Ей и мужу. Мужа ее я вчера не видал в клубе. Не был он.
— Он в Английском был, наверное. Вчера в Английском клубе обед был, — заметил Алтунский.
Ольга Савишна подала мужу стакан чаю и спросила Алтунского:
— А вам, Максим Иваныч, прикажете?
— Пил, матушка-барыня, у себя пил. Мерсикаю.
— Выпей, авось не разорвет, — сказал Подпругин.
— Зачем же без нужды жидкость в себя вливать? Ты уж и Белослоновой пошли с женой сотню рублей.
— Не нужно. Белослонова в том же комитете, где и баронесса. Баронесса — председательница, я ей и посылаю. Впрочем, Белослоновой-то ты все-таки скажи, что, мол, так и так — сейчас передала Анне Львовне сотняжку…
— А к генеральше Полоутинской не заезжать? Она тоже в комитете, — задала вопрос Ольга Савишна.
— Очень бы приятно и Полоутинскую пригласить, но вот беда — я с ее мужем не знаком, а без мужа она не поедет, — ответил Подпругин. — Разве поехать и представиться? — спросил он Алтунского.
— Что ты, что ты! Ведь это же будет смешно. С какой же ты стати будешь дурака ломать! — отвечал Алтунский. — Вдруг приедет: «Позвольте познакомиться», и сейчас же: «Пожалуйте к нам по вторникам».
— Да, действительно… Это я не сообразил. Не модель, — согласился Подпругин и сказал: — Ну, довольно и баронессы с Белослоновой. Так вот, съезди, — прибавил он, обратясь к жене. — Ну, и я сейчас поеду кой к кому.
Он позвонил и сказал вошедшему лакею:
— Одиночку в сани вели мне закладывать, да скажи Илье, чтобы он приготовил мне одеваться. Ах да… Вот еще кого пригласить надо: доктора Кукумищева. Это тоже большой человек, — вспомнил Подпругин, поднимаясь со стула, подошел к камину и, указывая на громадные бронзовые канделябры, стоящие на камине, сказал: — А вот, где я ни бывал, нигде не видал такой бронзы, как у меня. Этими канделябрами кому угодно нос утереть можно. И насчет часов ежели, которые в большой гостиной. Максим Иваныч, правильно я?
— Верно, верно. Только зачем это говорить? Знай про себя, — отвечал Алтунский.
— Чудак-человек, не дашь мне и похвалить свои вещи.
— На деньги все можно купить.
— Сам ведь я покупал вот эти канделябры. Ты похвали мой вкус. И десертным сервизом можем кому угодно нос утереть. Шутка ли, на двадцать четыре персоны и каждая тарелка на особый манер от руки расписана!
— Брось ты тщеславие! Зачем такой тон!
— Да ведь я при своих. При тебе и при жене.
— И при нас не надо. Знай про себя…
Показался опять лакей.
— В контору вас просят. Господин бухгалтер прислали, — доложил он.
— Скажи, что, как оденусь, приду.
Подпругин, попыхивая сигарой, с гордостью взглянул на расставленное на полках старинное массивное серебро, пощелкал какой-то жбан пальцами и медленно стал удаляться из столовой.
XII
Было уже около часу дня, когда Анемподист Вавилович Подпругин, позавтракав у себя в конторе, подкатил на своем сером рысаке к подъезду дома Поваляева на Калашниковском проспекте. Дом был трехэтажный, но небольшой, и занимался исключительно семейством Поваляева. Бельэтаж с цельными зеркальными стеклами в окнах, и в нем жил сам старик, хлебный торговец, коммерции советник Алексей Порфирьевич Поваляев, с женой-старухой и младшим сыном-студентом. Третий этаж был разделен пополам, и в нем квартировали два сына — один женатый, а другой вдовый. В нижнем этаже помещалась контора, и жили служащие в конторе — кассир и бухгалтер. В контору был отдельный подъезд с улицы. У служащих был подъезд со двора. Подпругин подъехал к большому собственному подъезду Поваляевых, хотел выходить из саней, но из подъезда ему навстречу выскочил швейцар в синей ливрее и фуражке с галуном, и Подпругин спросил его:
— Алексей Порфирьич у себя?
— Сейчас изволили отзавтракать и спустились в контору, — отрапортовал швейцар.
— Пошел ко второму подъезду, — скомандовал Подпругин кучеру и, когда сани подвезли его, вышел из саней.
В конторском подъезде вместо швейцара стоял молодец в черном кафтане со сборками назади, в ярко начищенных сапогах бутылками и в картузе.
— Сам в конторе? — задал ему вопрос Подпругин.
— В конторе. Пожалуйте, — проговорил молодец, принимая с него шубу.
Подпругин вошел в первую комнату конторы. Это была кассовая. За решеткой виднелись кассир, его помощник и артельщик. В этой же комнате стоял большой стол с придвинутыми к нему стульями, на столе лежали мешочки с пробами ржи, овса, гречневой крупы и пшеницы. Двое артельщиков — один в пальто на бараньем меху, а другой в лисьей шубенке нараспашку — присели к столу и считали деньги.
— Там сам? — опять спросил Подпругин, кивнув на другие комнаты.
— В кабинете. Пожалуйте, — пригласил его из-за решетки кассы кассир.
В следующей комнате на высоких табуретах сидели конторщики за конторками и звякали на счетах. На массивных полках стояли громадные книги. Такие же книги были прислонены и на полу около конторок. Артельщик на прессе копировал письма.