— Хорошо, я сам с ней поговорю, — ответил ему Лев Иванович и вошел в комнату, которую Разумовский назвал комнатой дочери.

Пока он шел по коридору, заглянул мимоходом и в две другие комнаты. В них царил такой же кавардак, как и в спальне супругов. Тем удивительнее было то, что в комнате девочки был идеальный порядок. Казалось, что хаос и смерть, которые господствовали во всей квартире, не коснулись этой комнаты, ее чистоты и первозданности. Гурову вообще показалось, что в этой комнате никто никогда не жил, настолько в ней было все идеально — как в комнате-музее. Нигде не валялось ни бумажки, ни соринки, ни пылинки. Постель заправлена идеально ровно, книги ровными рядами стояли на полке, компьютерный стол, на котором девочка, по всей видимости, занималась уроками, был девственно-чист. На нем не было ни компьютера или ноутбука, ни тетрадок, ни других каких-то школьных принадлежностей. На стене над кроватью висел один-единственный постер с картинкой из какого-то аниме-фильма, и все. Если не знать наверняка, то трудно было понять вообще, что в этой комнате несколько лет жила девочка-подросток.

— Странно все это, — пробормотал Лев Иванович себе под нос.

Он вошел в комнату и открыл сначала ящики компьютерного стола, потом ящики комода и прикроватной тумбочки. Во всех ящиках было пусто. Ни в одном из них Гуров не нашел ни одной ручки или карандашика, ни носка или чулочка, ни учебника или косметички, которая, по мнению Льва Ивановича, обязательно должна была быть у девочки семнадцати лет от роду. Заметив в глубине комнаты две двери, он открыл обе. Одна вела в небольшую гардеробную, а вторая в туалетно-ванную комнату.

В ванной все было так же идеально чисто, как и в спальне. А вот в гардеробной Лев Иванович обнаружил несколько вещей, висевших на вешалках, и пару коробок от обуви. Открыв их, он нашел в одной из них совершенно новые туфельки-лодочки, а вторая — та, которая была задвинута в самый дальний угол верхней полки, — была доверху набита рисунками. Да не просто рисунками, а весьма профессиональными зарисовками, выполненными частью простым карандашом, а частью пастельными мелками. Гуров взял коробку и вышел с ней в комнату, едва не столкнувшись в дверях с Разумовским.

— Что-то интересное нашли? — спросил Евгений Северьянович и, увидев в руках Гурова коробку с рисунками, воскликнул: — Ага, Жанна Валентиновна говорила мне, что девочка очень талантлива и рисует настолько хорошо, что впору хоть сейчас принимать ее в Союз художников России!

Глаза Разумовского загорелись таким любопытством, что Гуров не смог отказать ему в удовольствии взять из коробки несколько рисунков.

— Удивительно! — восхищенно проговорил оперативник, рассматривая зарисовки и наброски с видом гурмана, поглощающего устриц. — Знаете, я очень люблю живопись, — невольно признался он Льву Ивановичу. — Будь у меня хоть какой-то капитал, то обязательно бы занялся собирательством и коллекционированием картин. А так приходится довольствоваться посещением музеев и картинных галерей, — рассмеялся он.

— Да, рисунки просто великолепны, — должен был признаться и Лев Иванович. — Не знаете, девочка занималась в художественной школе или студии?

— Нет, не знаю. Надо у Жанны Валентиновны спросить, — не отрывая блестевших от удовольствия глаз от эскизов, ответил Разумовский.

— Ну, тогда можете разрешить экспертам подняться на второй этаж, а я поговорю с домработницей, — ответил ему Лев Иванович.

— Она в своей комнате на первом этаже. Это рядом с кухней. Вы сами увидите. Я просил ее не уходить и подождать, пока с ней смогут переговорить.

Разумовский с большим сожалением оторвался от рассматривания рисунков и, сложив все обратно в коробку, повернулся, чтобы идти за Гуровым. Он быстро и цепко осмотрел комнату девочки и заметил:

— Тут постарались с уборкой. Не думаю, что мы найдем в этой комнате хоть какую-то зацепку или указание, где нам искать девочку. Похоже на то, что или она сама, или тот, кто ее увел, очень не хотели, чтобы ее нашли.

Гуров молча согласился с Евгением Северьяновичем и стал спускаться по лестнице на первый этаж.

4

Домработницу, женщину лет шестидесяти, Лев Иванович застал сидевшей у небольшого столика в кресле. Комнатка, в которой проживала Жанна Валентиновна, была опрятной, но без излишеств, обставленной просто и со вкусом. На кровати лежало какое-то рукоделие, а сама хозяйка комнаты сидела, сложив руки на коленях, и смотрела прямо перед собой невидящими заплаканными глазами. Когда вошел Гуров, она вздрогнула и перевела взгляд на него, но ничего не сказала, а только вытерла нос кончиком смятого платочка, который держала в руке.

— Здравствуйте, я полковник Лев Иванович Гуров, — представился Гуров и огляделся в поисках стула, но такового не нашел и аккуратно присел на край кровати, переложив на стол рукоделие. На столе, как он только что заметил, стояла фотография, на которой был изображен молодой неулыбчивый парнишка. Гуров решил, что это сын домработницы, и, отведя глаза от фото, спросил женщину: — Вы, Жанна Валентиновна, как я понял, жили и работали у Шишковских?

Лев Иванович посмотрел на домработницу, ожидая ее реакции. И она последовала незамедлительно. Женщина вдруг залилась такими горькими слезами и разрыдалась так отчаянно, что Гуров был вынужден встать со своего места и, выглянув из комнаты, крикнуть:

— Принесите кто-нибудь воды!

Женщина-криминалист, которая работала на кухне, выполнила его просьбу. Гуров протянул кружку домработнице, и та стала пить, делая небольшие глотки, и всхлипывать в перерывах между ними. Минут через пять она успокоилась и, посмотрев на Льва Ивановича, сказала:

— Спасибо, мне уже лучше.

— Если вы сейчас не можете говорить, то давайте перенесем нашу беседу на завтра. Но тогда вам придется приехать в отделение, — предупредил женщину Гуров.

— Нет-нет, я отвечу на все ваши вопросы, — торопливо ответила домработница. — Я просто… Просто никак не могу отойти от всего этого ужаса. Никак не ожидала увидеть когда-нибудь такое своими глазами, а не по телевизору. К тому же, — она вытерла набежавшие на глаза слезы, — я столько лет прожила в этой семье, что они стали для меня очень близкими. Они моя семья.

Женщина пытливо посмотрела на Гурова, словно спрашивая его, понимает ли он ее.

— Да, я вас понимаю, — с сочувствием в голосе ответил на немой вопрос женщины Лев Иванович. — Вам сейчас очень непросто. Но и вы ведь понимаете, насколько важно нам знать все об этой семье и о том, что тут произошло, чтобы найти человека, причастного к этому преступлению.

— Конечно, конечно, — закивала головой Жанна Валентиновна.

— Вот и хорошо. Тогда назовите мне для начала вашу фамилию, возраст и сколько лет вы работаете в этой семье, — попросил Лев Иванович.

— Астапова Жанна Валентиновна, — сказала женщина и протянула Гурову свой паспорт, который лежал на столе, уже приготовленный специально для такого случая. — Мне пятьдесят девять лет. А работаю и живу я в семье Шишковских уже давно — почти двадцать семь лет. Теперь вы понимаете, что они для меня значили, — добавила она и всхлипнула, но тут же взяла себя в руки и сказала: — У меня даже другой своей комнаты или квартиры нет. Куда мне теперь идти, понятия не имею.

— У вас есть сестра, — посмотрел на нее Гуров.

— Есть, — вздохнула Жанна Валентиновна. — Но ее муж наверняка будет против, чтобы я жила у них. У нас не очень хорошие с ним отношения.

— Пока ведется следствие, можете жить в этой квартире. Вы ведь тут прописаны?

— Да, — безрадостно кивнула женщина.

— Вот и живите себе на здоровье, а там видно будет. Но давайте вернемся к семье Шишковских. Расскажите мне о них все, что вы знаете.

— Все, что знаю? — удивленно посмотрела на него Астапова и горько улыбнулась. — Если я буду рассказывать все, что я знаю об этой семье, то выйдет книга потолще, чем «Война и мир».

— А вы расскажите коротко и самое главное. Начните с того, как вы устроились к ним на работу.

— В Москву я приехала из Саратовской области. Мой будущий муж проходил там службу в армии. Их часть стояла неподалеку от нашего села. Мы познакомились, а потом он привез меня в Москву, и мы поженились. Жили в коммуналке, но дружно… Ничего, что я рассказываю о себе? — спросила она Гурова. — Мне просто так проще будет объяснить все обстоятельства, при которых я попала к Шишковским.

— Ничего, рассказывайте, как вам удобно. — Лев Иванович понимал, что, начни он торопить свидетельницу, та растеряется и может упустить что-то важное в своем рассказе.

— Но через три года муж начал пить, в пьяном угаре сильно избил меня, и у меня случился выкидыш. Врачи сказали, что своих детей у меня не будет. Мы развелись, но продолжали жить в одной комнатушке. А куда бы я пошла? В деревню вернуться — позор. Да и некуда было возвращаться. Брат с сестрой, когда я уехала, поделили между собой нехитрое родительское наследство. Я для них теперь была столичная штучка, которая и так вся в шоколаде, как сейчас говорят.

Жанна Валентиновна глубоко вздохнула и продолжила: