Николай Свечин

Узел

Пролог

Вечером 3 сентября 1907 года Лыков и Азвестопуло вышли из пригородного поезда на платформе Чесменская Московско-Курской железной дороги. Дачный сезон заканчивался, пассажиров почти не было. Сыщики направлялись к концу дебаркадера, когда их перехватил унтер-офицер жандармской железнодорожной полиции.

— Здравия желаю, господа. Куда путь держим? Готов подсказать, ежели что надо.

— Ничего не надо, мы сами, — попытался отмахнуться Сергей.

Но жандарм не уходил. Он пристально смотрел на путников, потом спросил:

— Вы чего здесь забыли? Я баловства не допущу.

Лыкову пришлось вынуть полицейский билет. Увидев чин и должность, служивый взял под козырек.

— Мы ищем одного мазурика, — вполголоса объяснил коллежский советник. — Есть сведения, что он может прятаться у смотрителя переезда Затулкина. Что про него скажешь?

— Очень даже запросто, — ответил жандарм. — Дурного поведения человек. Вас проводить?

— А еще поезда сегодня будут?

— Через час последний.

— Тогда останься здесь, кто-то должен нести охрану. Мы правильно идем? Назад около версты?

— Так точно, ваше высокоблагородие. Будка Затулкина у пересечения с Перервинским трактом. Поменее версты; там еще фонарь горит.

Сыщики спустились на путь и зашагали по шпалам обратно к Москве. Было темно, со стороны Сукина болота несло тиной и чем-то еще.

— Дерьмом откуда-то попахивает, — сказал Азвестопуло, принюхавшись.

— Вдоль Перервинского шоссе идет главная труба городской канализации, — пояснил помощнику Лыков.

— Куда идет? — не понял Сергей.

— В поля орошения.

— А-а…

Некоторое время они шли молча, пока их не нагнал поезд. Сыщики отошли в сторону. Поезд медленно тянулся мимо них и вдруг остановился. Лязгнула дверь товарного вагона, высунулся невидимый в темноте человек.

— Принимай, нехристи!

Что-то тяжелое вылетело наружу, чуть не зацепив титулярного советника. Паровоз рыкнул и тронулся с места. Когда последний вагон прополз мимо сыщиков, хвостовой кондуктор с него крикнул:

— У, ворье!

— Что все это значит? — спросил Азвестопуло у шефа, когда огни поезда удалились.

— Пойдем-ка отсюда, пока нас не поймали, — вместо ответа сказал Лыков.

Но уйти они не успели: из темноты появились полдюжины людей. Мужики обступили сыщиков, и главный спросил:

— Вы че тут делаете, дурни еловые?

— Да мимо шли, — ответил Лыков. — Нельзя, что ли?

— Нельзя, — ответил атаман со злостью. — Считай, что пришли уже. Амба.

Наступила зловещая тишина. Бандиты сделали шаг вперед, но тут заговорил Алексей Николаевич:

— Ты кого стращаешь, сосунок? На чертолом хочешь облапиться? [Облапиться на чертолом — схватиться насмерть (жарг.) (Здесь и далее — примеч. автора).] Пупок сначала зашей.

Главный, услышав знакомые слова, сделал остальным знак: погоди. Всмотрелся в Лыкова и спросил:

— Ты кто?

Тот небрежно бросил:

— Своя своих не познаши, дубинородные. Сюда смотри!

Он нагнулся, взялся за железнодорожный костыль, покряхтел и рывком выдернул его из шпалы.

— А теперь брысь!

Бандиты мигом расступились, и сыщики продолжили путь.

— Так что это было? — вернулся к своему вопросу титулярный советник, когда они удалились шагов на сто.

— Сбросили кипу хлопка, а эти ребята его сейчас подберут, — пояснил шеф.

— Кипа — это такая шапка у евреев!

— А еще спрессованная хлопковая масса. Я в Ташкенте видел, как его пакуют.

— Едва она меня не задавила, — хмыкнул Сергей. — То-то бы посмеялись.

— Тихо. Видишь свет от фонаря? Это переезд.

Сыщики спустились с насыпи. Вскоре они оказались возле будки смотрителя. В окне горел свет, но занавеска была плотно задернута.

— Постучать и вызвать? — предложил грек.

— И кем назовешься? Почтальоном с телеграммой? — язвительно спросил коллежский советник.

— А дорогу спросить. Иду, мол, в Николо-Угрешский монастырь. Правильно али как?

— Хм. Ну попробуй. А я спрячусь.

Так они и сделали. Лыков вынул браунинг, поставил на боевой взвод и убрался за угол. Азвестопуло же постучал в окно и запричитал гнусаво:

— Дяденька, а дяденька!

Занавеска отдернулась, и в окне показалось хмурое лицо смотрителя.

— Чего еще тут за рыло?

— А нету ли водицы? Пересохло оченно в утробе, а до Угреши еще идтить да идтить…

— Из речки попьешь. Пошел прочь!

— Спасибо на добром слове, раб божий.

Помощник перебежал к шефу и сказал:

— Видел на столе два стакана.

— Значит, Комоха там.

Он-то и нужен был сыщикам. Известный налетчик Флегонт Тюхтяев по кличке Комоха подозревался в убийстве станового пристава Дмитровского уезда Винтергальтера. Уездная полиция не сумела найти преступника. Сыскная полиция градоначальства попробовала, но тоже не нашла. Губернатор, флигель-адъютант Джунковский, обратился за помощью в МВД. Столыпин приказал из-под земли достать убийцу…

— Что делать будем? — возбужденным голосом спросил Азвестопуло. — Вы постойте здесь, а я сбегаю за жандармом. Втроем веселее.

— А они как раз пойдут на прорыв? Если один полезет в дверь, а второй в окно, я не услежу. Ты вот что…

Но их спор был неожиданно прерван. Видимо, появление ночного прохожего насторожило Комоху, и он решил осмотреться. Стукнул ставень, кто-то высунулся наружу, увидел сыщиков и без раздумий открыл огонь. Лыков с Азвестопуло едва успели отскочить в темноту и укрыться.

Далее случилось то, чего и боялся коллежский советник. Один из преступников распахнул дверь и начал высматривать чужаков. А второй с противоположной стороны дома попытался выбраться в окно. Питерцы выстрелами тут же загнали их обратно. Бандиты озадачились и стали совещаться, сыщики — тоже.

Лыков крикнул:

— Эй, Затулкин! Ты-то куда полез, дурак? Комохе виселица светит, я его понимаю, неохота. А ты? Вооруженное сопротивление полиции. Тоже в петлю захотел? Сдавайся.

Бандиты переговорили, и сторож подозрительно быстро ответил:

— Сдаюсь! Не стреляйте!

— Кинь пушку в окно и выходи с поднятыми руками.

Затулкин выбросил револьвер.

— Приготовься, это ловушка, — предупредил помощника Лыков. — Комоха всегда ходит с двумя «наганами», он отдаст второй напарнику.

Так и оказалось. Сторож вышел наружу, сделал три шага — и выхватил оружие. Но больше ничего не успел: Лыков продырявил ему плечо. Следом за ним в дверь вылетел Тюхтяев, пальнул раз-другой и упал со стоном на землю — Азвестопуло прострелил ему ногу.

Минуту спустя Алексей Николаевич перетягивал налетчику бедро его же ремнем и ругал помощника:

— Сколько раз говорил, чтоб не в ногу! Теперь с ним хлопот полон рот, иначе помрет от потери крови. Вот смотри, как я: в плечо — и чисто.

— Да уж… После Ростова нам до пенсии всех живьем брать придется… — с досадой отозвался Азвестопуло.

Перевязав арестованных, полицейские зашли в сторожку.

— Ого! — поразился Лыков. — Богато нынче живут смотрители переездов!

Вся будка оказалась заставлена коробками с папиросами. Среди них были и дорогие сорта.

— Это все железная дорога, — вздохнул коллежский советник. — То тебя чуть кипой хлопка не убило, теперь вот табак. Когда только это прекратится? Куда смотрит московская сыскная?

Азвестопуло, курящий по пачке в день, молча набивал себе карманы.

— Эй, слуга закона! Беги на шоссе, тут до городских боен две с половиной версты. С ворованным табаком быстро домчишь. Пусть пришлют доктора или хотя бы фельдшера. А я их покараулю.

За окном требовательно загудел паровоз — проехал очередной состав, из которого опять что-то выбросили.

— Сходи, погляди, что там.

Грек подскочил, наклонился над коробкой.

— Ого. Чур мое! Спрячьте это от обыска, Алексей Николаич. Хоть в кусты, а я утром потихоньку заберу.

— Да что в коробке?

— Папиросы «Грация» фабрики Богданова. Высший сорт!