Я почти с облегчением почувствовал слабую боль. Нажал на лезвие сильнее, застонал, но не от усилившейся боли, а застонал от радостной надежды, что еще нет обморожения. Большим пальцем я лихо вытолкнул пробку с медицинской склянки, полил спиртом рану. Засыпал обеззараживающим порошком, потом прямо на комбинезон намотал бинт. Не остановившись, наглотался разных таблеток, начиная от анальгина, заканчивая витамином С. И только после всего этого вышел наружу.

Снаружи произошли некоторые изменения. «Метель» усилилась, ветер с все увеличивающейся скоростью швырял в лицо горсти снега, норовил свалить с ног. Я бросил взгляд в том направлении, где оставил американца, но из-за снежного покрывала так и не смог ничего разглядеть.

Секунду поколебавшись, я направился в сторону разрушенной кремлевской стены. Времени осталось мало. Не знаю, откуда вдруг пришла такая уверенность, но я вдруг это отчетливо понял. У меня и вправду осталось мало времени. Пока голова прояснилась, то ли от таблеток, то ли от испытанной боли, нужно спешить.

Спотыкаясь о наваленные возле пролома кирпичи, которые быстро и коварно присыпало снегом, я пробрался вовнутрь. В наступившей темноте от снежной тучи, да еще в условиях «метели» я не сразу разобрался, куда нужно идти. А когда понял, на экране шлема обреченно замигала красная цифра «0». Все вспыхнуло и погасло. Многокилограммовая тяжесть брони тут же обрушилась на плечи, позвоночник жалобно хрустнул, мышцы натужно заскрипели.

Все. Если я ничего не смогу найти — мне конец…

Шагая на порядок медленнее, я пробрался к двери одного из зданий. Высокая, в два человеческих роста дверь, сразу навевающая мысли о царе, лежала около дверного проема. С сильно колотящимся сердцем я шагнул вовнутрь, поразился хаосу и разгрому, что царил внутри. Богатая некогда обстановка покрыта слоем льда и грязным снегом, позолота жутко поблескивала из-под обломков. Бытовая техника, по цене равной среднему автомобилю, разбросана по полу, искорежена. Мозг автоматически отметил то, что можно было забрать в Гарнизон, использовать там. Потом я опомнился. Горько усмехнулся подобным мыслям, чтобы задавить рвущуюся наружу надежду, бросил взгляд на мою изувеченную руку. Сразу все вокруг померкло, предстало в ином свете.

«Разве могли люди, если они действительно где-то здесь, бросить такое богатство?» — мелькнула мрачная, пессимистическая мысль.

Кто-то другой, все еще не смирившийся с поражением, бодро ответил: «Могли, конечно! Кто знает, что у них там, в правительственных бункерах?! Наверняка там только самое лучшее! Не удивлюсь, если они каждый день и свежую газету выпускают…»

Я покачал головой. Как мне хотелось поверить тому, второму, кто так слаженно отвечал и бодро надеялся. Наверное, благодаря этому удивительному свойству человеческой натуры, умению надеется даже в самой безвыходной ситуации мы и сможем пережить все катаклизмы, что падают на наши головы… Но, боже! Как же это тяжело!..

Я шел по кремлевским кабинетам. Вокруг одна и та же картина — хаос и запустение. Все покинуто, и нет возможности растянуть рацию, чтобы послать в Гарнизон позывной, указать местоположение припасов. Или попытаться связаться с людьми в этих подземельях…

«В каких подземельях?.. — возникла усталая мысль. — Ты разве не видишь? Ничего и никого здесь нет…»

Я прошел в длинный, метров пятьдесят, зал. Наверное, раньше здесь собирались толстые чиновники и президенты, чтобы обсудить новые законы и методы обогащения собственного кармана. Кто-то кого-то пожурит, что ввязался в новую гадостную историю, которая для рядового обывателя закончилась бы сроком до десяти лет. Другие дружелюбно и осуждающе покивают провинившемуся человеку, посоветуют знакомства и пути решения проблемы. А сами тайно подадут знак своим командам, что быстро запишут все данные увлекшегося властью человека. Компромат требуется всегда, с помощью таких бумажек управляют целыми государствами…

Удивительно, но я вдруг отметил, что землетрясения Катастрофы не очень-то повредили Кремлю. Да, с потолка давно рухнула древняя люстра на три тысячи свечей, стены в огромных трещинах, все окна с трехкамерными стеклопакетами зияют черными провалами. Но общий скелет зданий не нарушен, хотя, казалось бы, на месте Кремля должна быть только глубокая воронка. Сколько здесь казематов, подземных переходов и канализационных люков…

Я немного постоял, рассматривая разрушения. Некоторое время я раздумывал, с чего бы начать поиски, но усталое тело отказывалось двигаться. Наконец, почти со скрипом оторвав подошвы от пола, я двинулся к выходу. Не успел я пройти и половину расстояния, как эхо мрачной птицей вспорхнуло в помещении, разбилось о разрушенные стены, заставило заколотиться сердце. И только потом разум различил слова:

— Поздравляю, хантер Керенский! Вы все-таки добрались…

3

Раздался негромкий хлопок, за ним еще один.

Я обернулся всем туловищем, пытаясь поймать в прицел врага.

На верхнем ярусе, в удобном резном кресле, навевающем мысли об Императорском дворце, удобно развалился человек. Впрочем, развалился он с тем аристократическим даром, что позволяет даже самые мерзкие поступки совершать с невинной и высокородной грацией.

Красивый, без изъянов, сидящий на атлетическом теле черный костюм тройка. Аккуратные белые перчатки, блестящие чернотой умытой ночи лакированные туфли. Гладкие, совершенно белые волосы зачесаны назад, подчеркивая правильную красоту черепа. Ярко-голубые глаза смотрят весело, но так пронзительно, что ощущаешь боль, будто тонкая игла пронизывает насквозь.

Человек негромко аплодировал. Не так, как возомнившие себя богемой обезьяны в театре, гулко хлопая как можно громче ладонью о ладонь. А с немного ленивой грацией хозяина мира, что едва касается пальцев пальцами, словно боясь стряхнуть пыль с перчаток.

Как я раньше его пропустил?! Или раньше человека там не было?

— Кто вы? — спросил я, чувствуя, что спина покрывается холодным потом.

Эхо подхватило мой хриплый вопрос, разметало по развороченному залу. Человек будто секунду прислушивался к осколкам моего вопроса, потом дружелюбно наклонил голову вперед. Приятный, с чуть заметной мужской хрипотцой голос произнес:

— Здравствуйте, Константин… Впрочем, по-вашему «здравствуйте» означает пожелание здоровья и долголетия. А это в нашей ситуации абсурдное пожелание, но, к сожалению, иного приветствия в вашем языке нет…

Я молчал, ожидая продолжения. Сердце колотилось как безумное, накачанная химией кровь разгоняла адреналин по организму. Почему-то я совершенно не ощущал радости от того, что все-таки нашел человека. Этот человек не вызывал во мне ничего, кроме страха. Странного, необъяснимого животного страха… и агрессии.

Человек помолчал, картинно вздохнул, сложил руки на подлокотниках кресла. Было такое ощущение, что он наслаждается каждым движением. Как будто само ощущение тела доставляет ему несказанное удовольствие. Эта мысль неожиданно вспыхнула в сознании, испуганно забилась вглубь, но новый приступ страха уже взбудоражил мое воображение. Сразу вспомнились все разговоры покойных американцев об Армагеддоне.

— Кто вы? — еще раз спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно.

— Ну, если вам так требуется мое имя, что, впрочем, неудивительно, зовите меня… э-э… Христиан, — так же дружелюбно улыбнулся человек. Но его пронзительные голубые глаза вызывали панику. Что-то в них было чужое, далекое, непонятное и пугающее.

Это имя моментально отозвалось во мне приливом суеверного страха. Ангел! Я общаюсь с ангелом! Но тут же, из дурного чувства противоречия и надежды, что мой вывод ошибочный, я спросил:

— Вы из здешнего Гарнизона? Здесь есть еще люди?

Христиан странно покосился на меня, будто я сморозил несусветную глупость. Покачал головой, но глаза утратили изрядную часть дружелюбия и теперь смотрели испытующе. Будто он хотел убедиться, что разговаривает с тем человеком, который ему нужен.

— Нет, Константин, я не из здешнего Гарнизона, — вроде бы мягко сказал человек, но слух резанул отблеск стали. — И здесь нет выживших, которых вы так хотели найти.

— Тогда кто вы? — вновь с напором спросил я.

— Вы повторяетесь, — с укором ответил человек. — Сейчас не важно, кто я, гораздо важнее знать — кто вы?

Я растерялся. Нелепый разговор на развалинах начинал вызывать сильную головную боль. Я все еще отказывался поверить в то, что передо мной ангел. Может быть, перекреститься? А как? Слева направо? Или справа налево? Двумя или тремя пальцами?! Черт! Что-то меня несет куда-то не туда, покаяние какое-то, а не беседа…

— Кто я — известно, — медленно сказал я.

— И кто же? — вдруг заинтересовался Христиан.

«Слушай, а может быть, он никакой не ангел?! — вспыхнула вдруг мысль. — Может быть, это какой-то местный сумасшедший?!»

— Я… — бодро начал я, но вдруг запнулся. От неожиданной паузы вдруг внутри начала закипать злость и досада, я брякнул: — Я — человек. Один из хантеров Гарнизона выживших. Он находится на станции…

— Я знаю, где он находится, — прервал меня Христиан взмахом руки. — Вы мне ответьте, кто вы? То, что вы человек, поймет даже слепой. Но какой человек?

— Слушайте, что за вопросы?! — раздраженно спросил я. — «Какой человек?». Обычный человек. Что вы хотите услышать? Добрый я или злой?

Христиан мягко улыбнулся, на холеном лице ослепительно блеснули ровные и белые острые зубы.

— Сейчас каждый человек в той или иной степени злой или добрый. Меня интересует, мыслящий вы или как все? Осознаете ли, что вы являетесь причиной всех бед, что постигли вашу планету?

Я почувствовал, что проваливаюсь в бездну. Перед глазами встал образ Вички, что так до конца своей жизни и была уверена, что виноват во всех бедах я. Но как?! Когда?! Что же я совершил?! Я почувствовал, что ноги начинают подгибаться, а руки дрожат мелкой дрожью. Мой голос напомнил воронье карканье:

— Я… виноват? В Катастрофе?.. Но…

— Нет, нет, нет, — замахал руками Христиан, будто отгоняя назойливое насекомое. — Господи, как же с вами трудно!.. Не вы конкретно виноваты. Вы не нажали какой-то скрытый рычаг, что запустил программу самоуничтожения. Не раскопали гробницу Тутанхамона в московской канализации, тем самым навлекши на всех проклятие. Не ваш грех перевесил чашу весов… хотя все может быть…

— Я не… понимаю?

— Все вы понимаете, — рассмеялся Христиан. — Но раз вы так настаиваете на четкости вопроса, хорошо. Так и быть, я задам его иначе. Вы, Константин, понимаете, что вы один из тех, кто виноват в Катастрофе, как вы называете конец света?

— Нет… не понимаю, — еще больше растерялся я. — Я ничего не сделал…

— Вот именно, — поднял палец человек. — Вы ничего не сделали!

Раздражение шевельнулось в моей душе, уже на повышенных тонах я выпалил:

— Что вы хотите? Разве это справедливо — обвинять человека в чем-то, чего он не совершал?! Я жил, как и все на этой планете, в огромной системе…

— Человек привык оставаться болванкой, — перебил Христиан. — Винтиком в огромном механизме. Таковы его отговорки. Не правда ли они очень удобны? Но это не меняет его положения.

— Какого положения?!

— Того, в котором он сейчас очутился, — ослепительно улыбнулся Христиан. — Говоря вашими метафорами — с петлей на шее. Одно неверное движение — и чья-то нога выбьет табурет из-под него. Петля затянется на хрупком человеческом горле, и история вновь сделает виток… Может быть, новое человечество станет иначе себя вести…

— Новое человечество? — ошарашенно прошептал я.

Христиан поморщился.

— Вы как ребенок, Константин. Все ваше человечество ведет себя как зарвавшийся и злой ребенок…

Я опустил взгляд, в глаза бросились развалины, тела в снегу.

— Ошибки ребенка не ведут к его смерти! — яростно вскричал я.

— Ведут, если ребенок напрочь отказывается от наставлений взрослого, — хищно улыбнулся Христиан. — А вам неоднократно давались разнообразные посылы к действию. Но вы продолжали стоять на своем. Глупое, застывшее в одной фазе развития человечество.

Я замотал головой. Разговор принимает совершенно абсурдный оттенок. Кто это? Свихнувшийся от трупов и смерти выживший? Или наркотический бред? Хотя вроде бы от анальгина не бывает глюков.

Вопреки своим мыслям об абсурде такого диалога я заспорил:

— Вы не правы. Мир постепенно движется…

— Куда?! В пропасть?

— К лучшему! Меняется! Демократия… ну пусть не демократия, так гуманизм! Он изменил мир к…

— Молодой человек, — со вздохом произнес Христиан. — Человечество каким было, таким и осталось. Поверьте моему двухтысячелетнему опыту! Оно идет строго по спирали. Все возвращается. И то, что развитие, а на деле просто бытие, идет по спирали, вовсе не говорит, что вверх! Что должны появляться изменения!

— Но как же…

— А вот так же! — почти зло выкрикнул Христиан с таким выражением, что мне показалось, будто еще чуть-чуть — и он сунет мне под нос фигу. — Все, что было святым в прошлом, меняется и становится пошлостью примерно через век. Церковь, любовь, патриотизм. Люди перестают ценить эти понятия. Исключения есть, но, как правило, это быдло… прости Господи! Быдло, что не поднимает рыла от корыта с помоями…

— Для ангела вы весьма горазды сквернословить, — я невольно перенял манеру разговаривать собеседника.

— Ангела? — поморгал Христиан. Потом, не скрываясь, громко и обидно захохотал.

Смеялся Христиан недолго, но весело. И опять с тем неуловимым наслаждением от своих действий. Наконец, отсмеявшись, он с интересом заглянул в мои глаза:

— Вы решили, что я ангел… ха-ха… занятно…

Я осмотрелся в поисках стула. Ничего похожего в обломках комнаты не нашлось, и я просто сел на пол. Положил автомат рядом с собой, не особо надеясь его применить. Но так было спокойней.

Подождав, пока собеседник отсмеется, я полез в карман за сигаретами. Мне нужно время, чтобы адекватно продолжать беседу. Мой визави задает слишком бешеный темп, и я просто не успеваю осознать всю информацию. К тому же беседа приобретает странный, почти сумасшедший характер, который мне просто не понятен. Какую цель преследует Христиан? Что за нелепые нагорные проповеди посредине всеобщего хаоса и смерти?

Я демонстративно достал смятую пачку сигарет. Трагически вздохнул, обнаружив последнюю сигариллу, сунул в рот. Пока медленно и неторопливо чиркал спичкой, раскуривал табак, мысли хаотично метались в черепной коробке. Со скоростью, в три раза превосходящей сверхсветовую, мозг анализировал полученные данные.

Итак, человек сидит в удобном, явно древнем (или очень дорогой подделке под древность) кресле среди развалин Кремля. Забавно. Вопрос номер раз — кто он? Вопрос номер два — каковы его намерения в отношении моей скромной персоны?

Я выпустил струю дыма в потолок и посмотрел на рассматривающего меня человека. Тот уже отсмеялся и теперь спокойно, с тенью улыбки в уголках рта, наблюдал за моими действиями. Словно взрослый за шаловливым ребенком.

Ладно. Начнем с малого.

— Вы ответственны за Катастрофу?

Вопрос прозвучал несколько грубо и напыщенно, отчего человек поморщился, как добропорядочная старая гувернантка пошлому анекдоту.

— Если вы имеете в виду то, что произошло с вашей цивилизацией — да. Если хотите найти виновного, того главного, кто отдал приказ к началу Реверса, — нет, — спокойно ответил человек, мирно сложив руки на коленях.

— Но почему… — новый вопрос, не менее глупый, нежели предыдущий, погиб в зародыше. Прочистив горло, я потерянно спросил: — Вашей?! Что значит «вашей цивилизацией»?

4

Христиан стер улыбку из уголков рта, губы поджались в тонкую, жесткую полоску.

— Ну вот мы и подошли к самому главному. И самому интересному.

Я молча слушал собеседника. Страшная догадка уже билась в сознании, но я упорно хотел услышать ее из уст Христиана. И он сказал:

— Да, Константин. Моя речь выстроена таким образом, что намеренно разграничивает меня и вас. Я не принадлежу к человеческому роду. К человеческой расе. Как называют мою расу, не имеет значение. Сейчас важно только то, что происходило, произошло и произойдет с вами. С людьми.

Я обреченно выпустил струю дума. Глаза царапнули КАт, мозг торопливо обдумывал вариант расстрела Христиана, кто бы он ни был. Но тот заметил мой взгляд, довольно дружелюбно произнес:

— Константин, если вам так будет спокойнее, вы можете пару раз в меня выстрелить. Ручаюсь, что это не причинит мне вреда. Но вам так будет спокойнее.

— Нет уж, спасибо, — нехотя ответил я, чувствуя себя полным дураком. Во избежание соблазна уязвленно отодвинул КАт в сторону. Вновь обернулся к Христиану, спросил: — Ну рассказывайте…

Человек, если он был человеком, поморщился, но заговорил:

— Все началось очень и очень давно. Мы обнаружили одну планету, что идеально подходила для слабой жизни. Мы таких много находили, но эта планета была слишком отдалена от нашего сектора… и мы начали на ней процесс выращивания…

— Это были мы? — шепотом спросил я.

— Нет, — отмахнулся человек. — Люди такими, какие они есть, стали только седьмой расой, что так активно стала процветать.

— Седьмой? А как же те шесть остальных? Не понравились?

— Мы не устраивали Катастроф, — отрезал Христиан. — Эти расы изначально были готовы к краху. Теперь эти цивилизации еще существуют на вашей планете. Только в виде давно привычных вам животных. Их разум не выдержал искусственной стимуляции и эволюции…

— Это кто? — заинтересовался я. Сигарилла давно погасла, вновь хотелось курить, но теперь уже было нечего. — Обезьяны, дельфины, собаки?

— И они тоже, — уклончиво качнул головой Христиан. — Это не важно. Важно то, что новый виток выращивания неожиданно дал результат. Было создано четыре варианта человека. Четыре разных расы. Три из них начали жить мирно, редко собирались в стаи, тихо познавали себя… А вот четвертая неожиданно быстро очнулась от искусственного летаргического сна. Ее разум начал активно прогрессировать, и первым его приказом для эволюции организма стал приказ быть хищником. Мясоедство не напугало нас, но заинтересовало. Ни одна из рас не была столь агрессивна и жестока, как ваша. Она собиралась в стаи, быстро научилась убивать даже самых опасных животных на планете. И так до тех пор, пока животные не стали бояться слабого двуногого. Этот результат поразил нас, и мы стали наблюдать пристальнее. И мы ужаснулись, когда человек вдруг обнаружил иные расы. Короткий миг он прицеливался… За короткий промежуток времени человек уничтожил все остальные расы, что только подавали признаки развития. И тогда мы решили уничтожить его в первый раз.

Я поморщился от его слов. Но Христиан ничего не заметил. Как ни в чем не бывало продолжал:

— Каково же было наше удивление, что абсолютно неразвитая раса даже в самых экстремальных условиях научилась выживать! Более того, она стала подчинять природу себе!

— Так можно и возгордиться, — довольно ухмыльнулся я.

— Здесь нечем гордиться, — сухо отрезал Христиан. — Разве можно гордиться тем, что являешься убийцей?

Я не нашелся, что на это сказать. Христиан некоторое время помолчал, очевидно, ожидая ответной реплики, потом продолжил: