Николай Зайцев

Город шаманов

«Не ходи ты, мой сыночек.
На поля детей лапландских.
Запоет тебя лапландец,
По уста положит в угли,
В пламя голову и плечи,
В жаркую золу всю руку
На каменьях раскаленных».

(Из древних колыбельных викингов)

Пролог

Ледяной порыв ветра закрутился вихрем и попытался сбить меня с ног. Я стряхнул с лица снежные крошки, и они со звоном стали падать вниз, зависая в воздухе кружевным хороводом. На вельботе, уходящем в море, заметили, что я смотрю в их сторону. Старший команды отдал приказ, и матросы подняли вверх тяжелые от воды весла. Мичман резко вскинул руку в воинском приветствии. С секунду шлюпка покачивалась на волнах в звоне падающих льдинок с лица. Новый порыв ветра согнул меня пополам, а в море едва не перевернул вельбот. Офицер засвистел в свисток, зычно прокричав: «Живо копайся!» И матросы четко заработали веслами, с каждым рывком всё дальше уходя в молочный туман к стоящему на рейде клиперу [Клипер — корабль, имеющий паровой двигатель с развитым парусным вооружением и острыми, «режущими воду» (англ. clip) обводами корпуса.]. Никогда не видел зимой незамерзающего берега моря и чтоб вода так парила. Господи, куда же меня занесло? Где причал? Почему кругом одни сугробы снега и льдины больше меня? Я перекрестился деревенеющей от жуткого холода рукой и сквозь завывания ветра услышал голос Прохора:

— Ваше высокоблагородие, поедемте уже. Вот и сани ваши! Замерзнете же. — В голосе слышалась мольба и настоящая тревога. По-другому и быть не могло — дядька заботился обо мне с отрочества — надо бы и ему червонец на водку оставить. Люблю старика, не забыть бы только.

— Не мешай прощаться с удальцами. Лихие черти!

— Истина ваша. За червонец-то, как не стать лихими?! Обобрали, как настоящие лиходеи. Ироды.

— Прохор, — я покачал головой, вечно старик об одном и том же, никакой романтики. — Это же моряки: у них под ногами вода, а у нас суша. У них там киты! Ты вдумайся! Как страшно…

— У нас под ногами снег! Попали в челюсти полюса! — пробормотал дядька и подхватил меня под локоток, не давая упасть с узкой тропинки в сугроб. — Меньше бы вы слушали этих господ офицеров. Знаем мы их морские байки! Плавали.

— Плавает знаешь, что?! По морю ходят! Слышали бы тебя моряки.

После корабля и выпитого на нем рома в душевной кают-компании знатно качало.

— А говорят-то как не понятно. Заслушаешься. Прохор, прочувствуй морскую соль в каждом слове, — и я браво крикнул в вихрящуюся снегом стужу, так что неясные тени шарахнулись: — Канат на шпиль! Пошел шпиль! Фиш заложить! Пошел фиш!

— Иду я, Иван Матвеевич, иду! Ох, и нельзя вам неделями пить! Никак нельзя! Узнала бы маменька.

— Наговор на меня наводишь! — я опустил голову и несколько десятков шагов по тропинке позволил себя вести, пряча лицо в собольем воротнике. Ветер не щадил. Проникал во все открытые места, терзая кожу. Винные пары выходили из организма с каждым выдохом. Голова разрывалась от звона, холода и давления. Где солнце? Что ж так быстро темнеет? Не должно же по времени. Вроде бы недавно сумрак дня царил вокруг. Я же видел шлюпку отчетливо, а сейчас — только Прохора. Я попытался что-нибудь вспомнить о Заполярье и не смог. Страна колдунов и чертей, вот что пришло на ум. Читал фельетон. Смеялся тогда до слез. Теперь не до смеха, сомневаюсь, что в таком холоде черти выживут.

— Долго еще? Куда ты меня ведешь? — спросил я шепотом, стараясь не глотать ледяной воздух. У меня закралось подозрение, что шагаем мы часов пять. Усталость навалилась, давя на плечи, как после многокилометрового марша, да и потемнело вокруг моментально. Словно кто-то украл день. Кровь стучала в висках и веки никак не хотели открываться, защищая глаза от пронизывающего кинжального ветра.

— Вот же сани, барин! Пришли уже. Тропка вывела. Люди хорошо утоптали. Даже снегом не заносит.

— Утоптанная тропинка? Это же портовой морской город! Могли бы и тротуар сделать. С перилами! Для людей! Не в каменном веке живем.

— Скажите тоже! Тропка есть и то хорошо. Тротуар! Перила. Откуда фантазия такая?

— Какая-то бесконечная тропинка, Прохор! Надолго запомнится. Мы уже в Финляндии? Шучу, не дергайся так. Просто, я устал сильно.

Я запнулся, соскользнул с тропинки и провалился в снег. Нога в сапоге легко ушла по бедро. Прохор засуетился, заохал. Помог выбраться. Я поднял голову и в полуметре от себя увидел морду дьявола. Вытянутый мохнатый череп зверя, хорошенько припорошенный снегом, видимо, тщательно маскировался, скрываясь от путников. Маслины глаз смотрят неподвижно и настороженно поверх наших голов в сторону лавин голубого льда и парящего моря, контролируя уходящий вельбот. Острые пики рогов пронзают свинцовый мрак неба и парализуют волю. Время остановилось. Отмерло с моим выдохом. Зверь забеспокоился: подвижный черный мохнатый нос стал принюхиваться к новым запахам и шумно, беспокойно фыркать. Дьявол задышал. Ищет явно меня. Почуял сразу. Тонкие губы поползли, обнажая кривые грязные резцы. Сердце остановилось. Потом облегченно выдохнул. Прямо передо мной стоял олень в упряжке.

— Нельзя неделями пить. Хватит, — проговорил я, прячась от порыва. Ветер выбил слезу, и она замерзла на щеке.

— Вот это правильно, Иван Матвеевич. Очень правильно.

Олень повернул мохнатую морду на голоса. Дыхнул паром. Покосил умными глазами. И содрогнулся. По телу пошла рябь. На шее, на красной витой веревке, замотался колокольчик. Сейчас он не звенел. Тоже замерз, как и всё вокруг.

Да, холод в этой стране адский, да и тишина страшная, но чертей, простите, нет, а в колдунов и в прочую небывальщину — не верю.

Попробуй удивить меня чем-то другим, край света, а то запомню тебя лишь вечной мерзлотой.

Глава 1

— Раз, два, три!

Два выстрела слились в едином грохоте. Я увидел, как пуля рвет натянутую материю простыни и тут же получил удар молота в грудь. Сила выстрела опрокинула меня на спину, не дав полету тела развиться. Голова с треском ударилась об пол. Свет стал меркнуть и туманиться. Сознание замерцало.

Убит. Не повезло.

Чужие ноги быстро приближались к лицу. Секундант противника и врач наклонились, фиксируя факт. Я уже не чувствовал, как меня трогают. Отхожу. Значит, отплясал своё. Обидно, как и не жил. А какие планы на жизнь имел, куда там Наполеону, думал остепенюсь к тридцати годам и заживу, как человек.

— Убит. Наповал, — сказал молодой прапорщик, и в этом искаженном голосе я четко слышал нотки злорадства, ехидства и восторга. Вот ведь, мерзавец. Пользуется положением и не скрывает своей радости.

— Отнюдь, — доктор рвал на мне рубаху, — знатный синяк. И ребра сломаны. Ишь, как зубами скрежещет, когда трогаю! В беспамятстве что ли? А мы его по щекам! Какие же вы, господа, слабые и нежные пошли — падаете от первой пули! Спасла вот эта вещица. Вот, где пуля-голубушка завязла. Смотрите, господин прапорщик! — и он завертел в руках записную книжку. Смятый пулей оклад по-прежнему сверкал платиной и серебром, камни переливались, но не все. Сознание, готовое упорхнуть, осталось в теле.

О, господи! Надо вставать!

Сейчас по второму разу стреляться.

— Бесчестье! — вскричал молодой знаменосец, щеки его покрылись румянцем. — Закрылся от пули!

— Тише, господин прапорщик. Простое везенье. Пуля — дура, прилетела куда захотела. Её же никто не выцеливал. На чутье господа стреляли! Искала сердце, нашла книгу. Так. Приходит в себя. Сударь, вы как? Вы меня слышите? Не спешите вставать. Дышать можете?

— Господа! — позвал взволнованный голос человека, скрытого ширмой, через которую недавно стрелялся я. — Скорее сюда!

Я силился приподняться на локте и не смог. Мутило. Голова кружилась. Зрение не могло сфокусироваться. Дыхание затруднено. Прапорщик и доктор стремительно отдалились. Зашли за ширму. Сейчас надо вставать. Приготовиться. Может мне повезло, и во второй раз и я смог зацепить противника? Если будет кровь, то поединок не продолжится.

Появился господин Суслов. Взволнованный и бледный, мой верный друг и мой второй секундант. Черный фрак испачкан на правом плече. Обычное дело. Где он только грязные места находит? Посмотрел в мою сторону и облегченно вздохнул, видя шевеление тела. Не томи, прошу тебя. Помоги подняться! Хотел сказать в слух, не получилось. Одно мычание, стыдно.

Суслов коротко кивнул мне и стал собирать ширму, открывая панораму. Все наклонились над телом поручика. Он дергал ногами, хватал доктора руками и что-то булькал, забрызгивая всех кровью. Хаотичные движения затихали. Я посмотрел на своего второго секунданта, тот провел у себя по нижней части головы, показывая, куда попала пуля, и поморщился.

Первым над телом поручика распрямился Петр. Посмотрел в мою сторону, слегка наклонил голову, давая понять, что всё кончено.

Вторым распрямился старший секундант. Поджал губы и под рыдания прапорщика, сказал:

— Поединок прошел по всем правилам. Дворянская честь восстановлена. Господин доктор, окажите свои услуги уцелевшему.

Я откинулся на спину и прикрыл глаза.

* * *

— Дуэль? — переспросил Петр, не меняя положения гордой осанки головы, всё так же продолжая смотреть на площадку лестницы. Я чувствовал волнение друга, меня и самого иногда передергивало, но скрывать истинные эмоции было нелегко. Мы не слышали шагов секундантов — внизу продолжал греметь бал, но каждый знал о чужом приближении — никто никогда не затягивал ритуал.