— Так он, наверное, и меня слушать не станет. А Мардж ты просила?

— Она сказала, что теперь твоя очередь.

Ну спасибо тебе, сестренка.

— Ладно, я поговорю с ним.

Она кивнула, но по ее отсутствующему выражению лица я понял, что в мыслях у нее по-прежнему только рак.

— А где Вивиан? Она не приедет?

— Сегодня мы вдвоем с Лондон. У Вив какие-то дела.

— А-а, — отозвалась мама. Она знала, что означают эти «дела». — Твой отец, наверное, все еще в гараже.

К счастью, в тени гаража температура была чуть более приемлемой для меня, человека, привыкшего к офисам с кондиционерами. А мой отец, похоже, даже не замечал, что сегодня жарко, а если и замечал, то не жаловался. Гараж был его святилищем, и я, войдя туда, уже в который раз восхитился царящим в нем порядком и в то же время загроможденностью. Инструменты, развешанные по стенам, коробки с проводами и разными запчастями, названия которых я даже не знал, самодельный верстак с ящиками, полными всевозможных гвоздей, шурупов, гаек, какие только существуют в природе, детали двигателей, удлинители, садовый инвентарь — все было разложено по местам. Я всегда считал, что особенно комфортно отец чувствовал бы себя в пятидесятых годах двадцатого века или еще раньше, во времена первых переселенцев.

Мой отец — человек рослый, широкоплечий, с мускулистыми руками и русалкой, наколотой на предплечье, — памятью о службе на флоте. В детстве он казался мне великаном. В одной и той же компании он проработал сантехником почти тридцать лет, но, по-моему, был способен починить что угодно. Протекающие окна и крыши, неисправные газонокосилки и телевизоры, насосы — для него не имело значения, что чинить, он угадывал, что надо сделать и с какой именно деталью, чтобы все вновь заработало. Об автомобилях он знал все — правда, только о произведенных до эпохи всеобщей компьютеризации — и в выходные обычно латал кузов «Форда Мустанг» 1974 года, который сам отреставрировал двадцать лет назад и до сих пор ездил на нем на работу. Помимо верстака, он своими руками сделал множество вещей для дома: настил на заднем дворе, кладовку, туалетный столик для мамы, кухонные шкафы. В любую погоду он носил джинсы и рабочие ботинки и колоритно бранился, отдавая предпочтение не прилагательным, а глаголам. Нечего и говорить о том, что он был равнодушен к поп-культуре и ни минуты не смотрел то, что называют «реалити-ТВ». Он требовал, чтобы ужин на столе ждал ровно в шесть, а после уходил в гостиную смотреть какой-нибудь матч. По выходным, помимо ухода за газоном, он работал в саду или в гараже. Терпеть не мог нежности. Даже со мной он всегда здоровался, пожимая руку, и я всякий раз чувствовал мозоли на его ладони и силу, с которой он сжимает мои пальцы.

Я нашел отца в гараже, из-под «Мустанга» торчали только его ноги. Общаться с ним здесь было все равно что с манекеном, брошенным на складе.

— Привет, пап.

— Кто там?

Лет в шестьдесят пять отец начал понемногу терять слух.

— Это я, Расс.

— Расс? Какого черта ты здесь делаешь?

— Вот, решил привезти Лондон повидаться. Она в доме с мамой, Мардж и Лиз.

— Шустрая девчушка, — буркнул он. На боґльшую похвалу из уст моего отца не стоило рассчитывать, хотя он и обожал Лондон. Особенно ему нравилось смотреть очередной матч вместе с внучкой, сидящей у него на коленях.

— Мама говорит, на днях ты никак не мог отдышаться. Она считает, что тебе надо к врачу.

— Зря она беспокоится.

— Когда ты в последний раз был у врача?

— Не знаю, может, год назад. Он сказал, я здоров, как бык.

— Мама считает, что прошло гораздо больше времени.

— Может, и так…

Я увидел, как он ощупал несколько ключей, разложенных возле его бедра, и выбрал один из них. Намек я понял: мне следовало сменить тему.

— А что с машиной?

— Где-то масло подтекает. Вот, пытаюсь понять. Наверное, что-то с фильтром.

— Разберешься.

А вот я бы даже не нашел этот самый масляный фильтр. Мы совершенно разные — я и мой отец.

— Как идет бизнес? — спросил он.

— Медленно, — признался я.

— Так я и думал. Нелегко начинать свой бизнес.

— Может, посоветуешь что-нибудь?

— Нечего мне советовать. Я толком и не знаю, чем ты занимаешься.

— Мы же об этом сто раз говорили. Я придумываю рекламные кампании, пишу сценарии для роликов, разрабатываю печатные и цифровые рекламные материалы.

Он наконец выбрался из-под машины, его руки были все в масле, под ногти забилась грязь.

— Те ролики с машинами — твоя работа? Где какой-то тип орет-надрывается про последнее выгодное предложение?

— Нет.

На этот вопрос я уже отвечал.

— Видеть эту рекламу не могу. Слишком уж громкая. Сразу приходится убирать звук.

Вот одна из причин, по которой я уговаривал дилеров не делать голоса в рекламе столь громкими — большинство зрителей убирают звук так же, как мой отец.

— Знаю, ты мне говорил.

Он медленно выпрямился. Наблюдать, как отец поднимается, было все равно что следить, как образуется гора в результате столкновения тектонических плит.

— Говоришь, Лондон здесь?

— Она в доме.

— И Вивиан, наверное, тоже.

— Нет. Она сегодня занята.

Он продолжал вытирать руки тряпкой.

— Всякими женскими штучками?

Я улыбнулся. С точки зрения моего отца — в глубине души консервативного сексиста, — к «женским штучкам» относилось практически все, чем занималась мама: от стряпни и уборки до вырезания купонов и поездок в магазин за продуктами.

— Да, женскими штучками.

Он кивнул, считая это объяснение исчерпывающим.

— Я говорил тебе, что Вивиан подумывает снова выйти на работу?

— Хм-м.

— Дело не в том, что нам не хватает денег. Знаешь, она уже давно об этом говорит. Конечно, после того, как Лондон пойдет в школу.

— Хм-м.

— Думаю, так будет лучше для нее. На неполный день. А то заскучает.

— Хм-м.

Я замялся.

— А ты что думаешь?

— О чем?

— О новой работе для Вивиан. И моем новом агентстве.

Он почесал за ухом, явно чтобы выиграть время.

— А тебе никогда не приходило в голову, что, может, ты зря бросил работу?

Мой отец, хотя и является для меня олицетворением мужественности, не любил рисковать. Для него стабильная работа и регулярная зарплата значительно важнее преимуществ собственного бизнеса. Семь лет назад бывший владелец компании, в которой работал отец, предложил ему выкупить ее. Отец отклонил предложение, и бизнес перешел к другому работнику, более молодому и предприимчивому.

Честно говоря, я не ждал от отца советов насчет карьеры. Эти вопросы находятся вне его ведения, но я ничего не имею против. Его жизнь слишком отличалась от моей: если я продолжил учебу сразу после школы, то он пошел служить на эсминце у берегов Вьетнама. В девятнадцать он женился, отцом стал в двадцать два, а через год после этого его родители погибли в автомобильной аварии. Он работал руками, я — головой, и если его представления о мире, поделенном на белое и черное, добро и зло, — кое-кому могут показаться примитивными, они, в сущности, выражают взгляды на то, каким должен быть жизненный путь настоящего мужчины. Женись. Люби жену и относись к ней с уважением. Заведи детей и научи их ценить труд. Делай свое дело. Не жалуйся. Помни, что семья — в отличие от большинства людей, которых ты встретишь в жизни — всегда будет рядом. Чини то, что можно починить, а что нельзя — выбрасывай. Будь хорошим соседом. Люби внуков. Поступай по совести.

Хорошие правила. Замечательные. Они в большинстве своем остаются неизменными на протяжении всей его жизни. Но одно из них отвергнуто и уже не значится в его списке. Отец был воспитан в южной баптистской вере, и все наше детство мы с Мардж посещали и вечерни в среду, и дневные церковные службы в воскресенье. Каждое лето на каникулах мы занимались в библейской школе, и вопрос о том, бывать в церкви или нет, для моих родителей никогда не стоял. Как и все прочие, это правило продолжало действовать, пока Мардж не объявила моим родителям, что она лесбиянка.

Могу лишь догадываться, как волновалась Мардж. Мы росли в лоне церкви, считающей гомосексуализм грехом, и моим родителям привили точно такие же взгляды — или, пожалуй, даже более строгие, ведь они относились к другому поколению. В конце концов мой отец обратился к пастору — из тех, что вечно пугал прихожан адскими муками за совершение грехов. Пастор объявил отцу, что Мардж выберет жизнь во грехе, если покорится своей натуре, и что родители обязательно должны привести ее в церковь, дабы не лишать ее надежды обрести милость Божию.

Моего отца по праву можно назвать резким, порой жестким и грубым, но своих детей он всегда любил. И верил в них, поэтому, когда Мардж сказала ему, что не выбирала свой образ жизни, а родилась такой, он только кивнул, сказав, что любит ее, и с этого дня наша семья перестала бывать в церкви.

Думаю, в мире есть немало людей, которые могли бы многому научиться у моего отца.

— Паршиво выглядишь, — сказала мне Мардж. Мы отнесли кексы на веранду, пока мама, Лиз и Лондон пекли очередную партию. Отец сидел в гостиной, смотрел, как играют «Атланта Брейвс», и наверняка ждал, что Лондон вскоре составит ему компанию. Она звала его дедулей, и это меня всегда умиляло.