— Которая охватывает миллиарды лет и не согласуется с этой идеей, — признал Роск. Я догадался, что мои соседи по кузовилю уже разбили его гипотезу в пух и прах, но Роску по-прежнему жаль с ней расставаться — его не приучили к граблям Диакса.
Корд подала голос из-под одеяла:
— Мы тут раньше ещё одну идею обсуждали, знаешь, насчёт параллельных вселенных. Но фраа Джад указал, что корабль со всей определённостью в нашей вселенной.
— Вот зануда, — сказал я (на флукском, само собой).
— Ага, — сказала она. — Ваш брат кого угодно достанет своей логичностью. Кстати. Ты видел чертёж?
— Чего?
— Тут его кучу времени обсуждали.
Я нырнул к ней под одеяло. Корд уже научилась увеличивать фрагменты. Она выбрала одну из граней, потом растянула её так, что весь экран заняло примерно такое изображение, только более смазанное и зернистое:
— Ничего себе! — Я снова уменьшил изображение, чтобы понять, где находится чертёж. Он располагался на грани икосаэдра, прилегающей к той, которую мы определили как носовую.
Если корпус корабля состоял из гравия, укреплённого какой-то сеткой, то чертёж был, наподобие мозаики, выложен более тёмными камнями. Можно представить, сколько на него ушло времени и труда!
— Это их эмблема. — Я всего лишь высказал догадку, но никто не возразил. Я снова увеличил изображение и всмотрелся в линии. Передо мной, несомненно, был чертёж — почти наверняка доказательство теоремы Адрахонеса. Такие задачи дают фидам. Я принялся вычленять треугольники, отыскивать прямые углы и другие элементы, на которых можно выстроить доказательство, почти как если бы сидел в калькории и старался найти ответ быстрее Джезри. Любой фид Орифенского храма наверняка бы уже справился, но я изрядно подзабыл планиметрию…
«Минуточку!» — постоянно твердил какой-то внутренний голос.
Я вынырнул из-под одеяла — на этот раз осторожно, чтобы не ослепить Корд.
— Просто жуть, — выговорил я.
— Вот и Лио так же сказал! — крикнул Роск.
— Почему вам кажется, что это жуть? — спросила Корд.
— Пожалуйста, дайте определение часто употребляемому флукскому слову «жуть», — сказал фраа Джад.
Я попытался объяснить тысячелетнику, когда мы говорим «жуть», но орт не очень годится для описания примитивных эмоциональных состояний.
— Интуитивное ощущение сверхъестественного, — предположил фраа Джад, — соединённое с чувством ужаса.
— «Ужас» тут немножко слишком сильное слово, но вообще да.
Теперь надо было ответить на вопрос Корд. Я сделал несколько заходов, и все неудачные. Наконец, поймав на себе взгляд Самманна, я сообразил:
— Самманн — специалист по информации. Общение для него — передача серии знаков.
— Таких, как буквы на амортизаторе? — спросила Корд.
— Вот именно, — сказал я. — Но поскольку у Двоюродных другие буквы и другой язык, любое их сообщение покажется нам шифром. Нам придётся его расшифровать и перевести на свой язык. Двоюродные решили…
— Обойтись без языка, — подсказал Самманн, уставший слушать, как я барахтаюсь.
— Точно! И перешли прямиком к этой картинке.
— Ты думаешь, её поместили туда для нас? — спросила Корд.
— А зачем ещё наносить что-то на внешнюю сторону корабля? Они хотели отметить себя чем-то для нас понятным. И вот тут-то и жуть: они заранее знали, что это мы поймём.
— Я вот не понимаю, — сказала Корд.
— Пока не понимаешь. Но ты знаешь, что это. И мы можем объяснить тебе, что тут изображено, гораздо быстрее, чем расшифровать инопланетный язык. Мне кажется, фраа Джад уже во всём разобрался.
Чуть раньше я заметил у него на коленях листок с чертежом и выкладками, которые он сделал, разбирая логику доказательства.
Логика. Доказательство. У Двоюродных они есть — такие же, как у нас.
В смысле — у нас, живущих в концентах.
Инаки с атомными бомбами!
Бороздящие космос в конценте на атомной тяге, чтобы вступить в контакт со своими собратьями на других планетах…
— Завязывай с этим, Раз! — сказал я себе.
— Да, — сказал фраа Джад, наблюдавший за мои лицом. — Пожалуйста.
— Появились они, — сказал я. — В смысле, Двоюродные. Мирские власти засекли их радарами. Встревожились. Сделали снимки. Увидели это, — я указал на чертёж фраа Джада, — поняли, что тут иначеские дела. Встревожились ещё больше. Узнали, что о корабле известно по меньшей мере одному инаку — фраа Ороло.
— Это я ему сообщил, — произнёс Самманн.
— Что?!
Самманн явно предпочёл бы не входить в подробности, но я настолько неправильно его понял, что деваться было некуда.
— К нам обратилась мирская власть.
— К нам — то есть к ита?
— Сетке третьего порядка.
— Чего-чего?
— Не важно. Нам поручили тайно — в обход иерархов — сообщить о корабле лучшему космографу концента.
— А потом?
— В инструкциях больше ничего не содержалось.
— И вы обратились к Ороло?
Самманн пожал плечами.
— Как-то ночью я разыскал его в винограднике. Он был там один и ругал свой виноград. Я сказал, что наткнулся на сведения о корабле, просматривая журналы текущего почтового трафика.
Я не понял ни слова из его итовской ахинеи, но общую суть уловил.
— То есть мирская власть потребовала обставить всё так, будто ты действуешь по собственному почину?
— Чтобы, когда придёт время закручивать гайки, от всего откреститься, — сказал Самманн.
— Вряд ли всё было настолько продумано, — вмешался фраа Джад умиротворяющим тоном, потому что мы с Самманном здорово распалились, выискивая подлый умысел в действиях мирской власти. — Давайте применим грабли, — продолжал Джад. — У мирской власти были радары, но не было снимков. Чтобы получить снимки, ей нужны были телескопы и люди, умеющие с ними обращаться. Иерархов она подключать не хотела, оттого и придумала стратегию, которую только что изложил Самманн. Цель была одна: как можно быстрее и тише получить снимки. Однако, получив их, власти увидели это. — Он похлопал ладонью по чертежу.
— И поняли, что допустили большую ошибку, — подхватил я уже более спокойным тоном. — Разболтали о Двоюродных тем, кому про них в первую очередь знать не следовало.
— Отсюда закрытие звездокруга и то, что случилось с Ороло, — сказал Самманн. — И вот почему я в этом кузовиле: потому что понятия не имею, как поступят со мной.
До сей минуты я не сомневался, что Самманн получил официальное разрешение отправиться с нами. Теперь стало понятно, что всё куда сложнее. Странно был слышать, что ита опасается неприятностей: обычно наоборот, мы боялись их подлых трюков, вроде того, каким подловили Ороло. Но сейчас моя точка зрения сместилась, и я увидел ситуацию его глазами. Именно из-за общего отношения к ита никто не поверит Самманну, если история всплывёт, и уж тем более не станет его защищать.
— Поэтому ты оставил себе копию табулы…
— Чтобы у меня был предмет для торга, — закончил Самманн.
— И поэтому ты садился перед Оком Клесфиры, показывая — неявно, — что о чём-то знаешь. Что у тебя есть информация.
— Самореклама, — ответил Самманн, топорща усы — его намёк на улыбку.
— Она сработала, — сказал я. — В итоге ты здесь, в кузовиле, и богопоклонники везут тебя неизвестно куда.
Корд надоело слушать, как мы говорим по-ортски, и она пересела вперёд, к Роску. Я чувствовал себя немного виноватым, но некоторые вещи почти невозможно обсуждать на флукском.
Мне ужасно хотелось расспросить фраа Джада про ядерные отходы, но я не решался завести этот разговор при Самманне. Поэтому я тоже срисовал чертёж с корабля Двоюродных и стал разбирать доказательство. Довольно скоро я в нём увяз. Корд и Роск включили музыку на акустической системе кузовиля, сперва тихо, потом, когда никто не возразил, громче. Фраа Джад впервые в жизни слышал популярную музыку. Я так сжался, что думал, что-нибудь себе внутри поврежу. Однако тысячелетник принял мирские звуки так же безмятежно, как полоску «Идеальное скольжение». Я бросил разбирать доказательство, просто смотрел в окно и слушал музыку. Несмотря на моё предубеждение против мирской культуры, меня вновь и вновь поражали элементы красоты в этих песнях. Девять из девяти были совершенно незапоминаемые, но иногда возникал поворот мелодии, явственно говорящий о своего рода снизарении. Я гадал, представительная ли выборка, или Корд умеет выискивать песни, в которых есть красота, и других себе на жужулу не записывает.
Музыка, жара, тряска, смятение оттого, что пришлось покинуть концент, — всё действовало на меня разом. Немудрено, что я запутался в доказательстве. Однако по мере того, как солнце светило всё более горизонтально, а умирающие посёлки и высохшие оросительные каналы уступали место пустынной возвышенности с редкими каменными развалинами, я задумался, что ещё на меня действует.
Я свыкся с тем, что Ороло умер. Не буквально умер и похоронен, но умер для меня. В этом-то суть анафема: он убивает инака, не трогая тело. Теперь у меня было всего несколько часов, чтобы освоиться с мыслью о будущей встрече. В любую минуту Ороло мог показаться на скале — да хоть вон на той ближайшей — с приборами для ночных наблюдений. А может, его растерзанные останки ждут нас под курганом из камней, который сложили пены — потомки съевших печень светителя Блая. Так или иначе, ни о чём другом я думать сейчас не мог.
На меня смотрела Корд. Она потянулась к панели, выключила музыку и что-то повторила. Я впал в некое подобие транса; первое же моё движение его разрушило.
— Звонит Ферман, — сообщила Корд. — Предлагает остановиться. В кустики и поговорить.
Оба предложения показались мне вполне своевременными. Мы остановились на широком повороте дороги, которая сейчас шла вниз. Треть спуска мы уже одолели. Впереди — примерно в получасе езды от нас — начиналась широкая долина, уходящая к самому горизонту: каменистая впадина, где находят смерть обессиленные ручьи и теряют мощь ливневые потоки. Базальтовые шпили и частоколы отбрасывали тени в два раза длиннее себя. Милях в двадцати — тридцати впереди высились две одинокие горы. Мы сгрудились вокруг картаблы и убедили себя, что это два из трёх намеченных холмов. Третий мы, по всей видимости, только что обогнули и сейчас были у его подножия.
Ферман хотел поговорить со мной как со старшим в группе. Я стряхнул последние остатки транса и постарался расправить плечи.
— Я знаю, что вы не верите в Бога, — начал он, — но, учитывая ваш образ жизни, я подумал, может, вам лучше остановиться у…
— Базских монахов? — предположил я.
— Да. — Ферман немного опешил от того, что моя догадка попала в цель. Когда Самманн сказал, что Ферман связывается с «базским учреждением», мне представился кафедральный собор или что-нибудь не менее величественное. Однако это было до того, как я увидел здешнюю местность.
— Монастырь, — продолжал я, — на одной из этих гор?
— На ближайшей. Его отсюда видно — он на северном склоне. Примерно посередине.
С подсказками Фермана я нашел на склоне нечто вроде естественной террасы, окаймлённой полумесяцем тёмной зелени — видимо, деревьями.
— Я туда ездил спасаться от суеты, — заметил Ферман. — И детей отправлял в лагерь каждое лето.
Я задумался, что значит «спасаться от суеты», потом сообразил, что живу так всю жизнь.
Ферман неправильно истолковал моё молчание. Он повернулся ко мне и выставил руки ладонями вперёд.
— Если ты против, давай я сразу скажу, что у нас достаточно воды, еды и спальных мешков, чтобы остановиться где угодно. Но я подумал…
— Мысль разумная, — ответил я. — Если туда пускают женщин.
— У монахов свой клуатр, отдельно от лагеря. А в лагере живут и мальчики, и девочки — там есть женский персонал.
День был утомительный. Солнце садилось. Мы все здорово устали.
Я пожал плечами.
— По крайней мере нам будет что рассказать, когда мы доберёмся до концента светителя Тредегара.
Как только Ферман зашагал прочь, ко мне ринулись Лио и Арсибальт. Вид у обоих был слегка задёрганный — как у всякого, кто провёл несколько часов с Барбом.
— Фраа Эразмас, — начал Арсибальт. — Будем реалистами. Посмотри вокруг! Никто здесь жить не может. Тут негде взять еду, воду, медицинскую помощь!
— На склоне вон той горы растут деревья, — сказал я. — Значит, вода там есть. Люди вроде Фермана отправляют туда детишек в летний лагерь. Наверное, не всё так плохо.
— Это оазис! — с удовольствием вспомнил Лио экзотическое словцо.
— Ага. И если на ближайшей горе есть оазис, годный для монастыря и летнего лагеря, почему бы на следующей не оказаться месту, где дикари вроде Блая, Эстемарда и Ороло нашли родниковую воду и защиту от зноя?
— Это не решает проблему еды, — заметил Арсибальт.
— В любом случае здесь лучше, чем мне представлялось раньше, — сказал я. Что именно мне представлялось, можно было не объяснять, поскольку у них в головах была та же картина: жалкие изгои живут на голой вершине и питаются лишайником.
— Должен быть способ прокормиться, — продолжал я. — Базские монахи тут как-то живут.
— Их больше, и они существуют на пожертвования.
— Ороло сказал, что Эстемард писал ему с Блаева холма много лет. Да и светитель Блай жил там довольно долго.
— Только потому, что пены ему поклонялись, — напомнил Лио.
— Ну, может, мы увидим пенов, которые поклоняются Ороло. Не знаю, как это работает. Может, тут есть туристическая индустрия.
— Ты шутишь? — спросил Арсибальт.
— Посмотри на расширение дороги, где мы остановились, — сказал я.
— И что?
— Зачем оно здесь?
— Понятия не имею. Я не праксист, — ответил Арсибальт.
— Чтобы машинам удобнее было разъехаться? — предположил Лио.
Я махнул рукой, предлагая обозреть виды.
— Оно здесь из-за этого.
— Из-за чего? Из-за красот природы?
— Ага.
Я обернулся и увидел, что Лио зашагал прочь. Я догнал его. Арсибальт остался изучать виды, как будто надеялся при более тщательном рассмотрении отыскать изъян в моей логике.
— Успел взглянуть на икосаэдр? — спросил Лио.
— Ага. И увидел чертёж — геометрию.
— Ты думаешь, что они — как мы. Что мы, последователи Нашей Матери Гилеи, будем им близки, — сказал он, словно предлагая мне примерить фразы на себя.
Я почувствовал, что он обходит меня с фланга, и занял оборонительную позицию.
— Не просто же так они выбрали своей эмблемой теорему Адрахонеса…
— Корабль тяжело вооружён.
— Ещё бы!
Лио замотал головой.
— Я не про импульсную тягу. В качестве оружия эти бомбы практически бесполезны. Я про другое — то, что можно разглядеть, если всмотреться хорошенько.
— Я не видел ничего, хотя бы отдалённо напоминающего оружие.
— В амортизаторе такой длины много чего можно спрятать. И под гравием тоже.
— Например?
— На гранях есть элементы, расположенные через равные расстояния. Думаю, это антенны.
— И что? Разумеется, там должны быть антенны.
— Это фазированные системы, — ответил Лио. — Военные. Средство нацелить рентгеновский лазер или аппарат жёсткой посадки. Больше пока не скажу, надо смотреть в книжках. И ещё мне не понравились планеты спереди.
— Чего-чего?
— На переднем амортизаторе нарисованы четыре диска в ряд. Я думаю, это изображения планет. Как на военных воздухолётах эпохи Праксиса.
Мне потребовалось несколько минут, чтобы понять смысл.
— Погоди! Ты думаешь, это жертвы?!
Лио пожал плечами.
— Нет, погоди всё-таки! — воскликнул я. — А вдруг это что-нибудь более мирное? Например, родные планеты Двоюродных?
— Мне кажется, все слишком спешат найти приятные объяснения…
— И ты, как будущий дефендор, решил проявить бдительность, — сказал я. — У тебя отлично получается.
— Спасибо.
Минут пять мы молча прохаживались взад-вперёд по широкому участку шоссе. Некоторые наши спутники тоже воспользовались случаем размять ноги. Фраа Джад прогуливался в одиночестве. Я решил, что сейчас самое время задать интересующие меня вопросы.
— Фраа Лио, — сказал я. — Фраа Джад сообщил мне, что милленарский матик концента светителя Эдхара — одно из трёх мест, где мирская власть примерно во времена Реконструкции захоронила все ядерные отходы. Два другие — Рамбальф и Тредегар. В прошлую ночь их тоже осветил лазерный луч с корабля Двоюродных.
Лио удивился гораздо меньше, чем я рассчитывал.
— Среди дефендоров давно бытует подозрение, что Трём нерушимым дали устоять не без причины. Одна из гипотез — что это свалки Всеобщих уничтожителей и другого опасного мусора эпохи Праксиса.
— Пожалуйста, не называй мой дом свалкой, — сказал фраа Джад. Однако голос у него был весёлый, а не обиженный. Если прилично так сказать о тысячелетнике, фраа Джад дурачился.
— А сами отходы вы видели? — спросил Лио.
— Конечно. Они в цилиндрах, в пещере. Мы смотрим на них каждый день.
— Зачем?
— По разным причинам. Например, моё самоделье — кровельщик.
— Это что-то связанное с черепицей? — спросил я.
— С соломой: я делаю кровли из сухой травы.
— И какое отношение имеет солома к сва… к хранилищу ядерных отходов?
— Влага конденсируется на стенах пещеры и капает на цилиндры. За тысячи лет она может их проесть, либо вырастут сталагмиты и продавят контейнеры. Чтобы такого не произошло, мы накрываем контейнеры соломенной кровлей.
Это было настолько дико, что я не придумал ничего умнее, чем поддержать светский разговор:
— Ясно. И где же вы берёте солому? У вас там вроде нет места, чтобы выращивать много травы?
— А много и не надо. Хорошо сделанная кровля живёт долго. Правда, мне всё-таки надо будет заменить солому, уложенную моей фидой, суурой Аврадель, сто лет назад.
Мы с Лио прошли несколько шагов, прежде чем нас шарахнул смысл последней фразы. Мы переглянулись и безмолвно приняли решение не отвечать.
— Он нас просто разыгрывал! — сказал я, когда у нас с Лио снова выдалась минутка наедине. (Мы закидывали рюкзаки в отведенную нам келью монастырского пансионата.) — В отместку за то, что его матик обозвали свалкой.
Лио молчал.
— Лио! Не настолько же он старый!
Лио снял рюкзак, расправил плечи (я бы так не смог) и повёл ими назад и вниз, чтобы восстановить равновесие. Как будто мог разбить оппонентов исключительно превосходством своей стойки.
— Давай не волноваться из-за того, сколько ему лет.
— Ты хочешь сказать, он нас не разыгрывал?
— Я сказал, давай не будем из-за этого волноваться.
— Я не говорю, что стоит волноваться, но знать было бы интересно.
— Интересно? — Лио снова проделал тот же трюк с плечами. — Мы оба говорим прехню. Ты не согласен?
— Согласен, — тут же отозвался я.
— Вот и хватит. Надо говорить прямо — и тогда придётся сразу же закрыть рот, если мы не хотим, чтобы нас сожгли на костре.
— Ладно. Ты смотришь с дефендорской точки зрения. Я готов её принять.
— Отлично. Значит, мы оба поняли, о чём на самом деле говорим.
— Что нельзя прожить так долго, не ремонтируя цепочки в ядрах своих клеток, — сказал я.
— Особенно в условиях радиации.
— Об этом я не подумал. — Я помолчал, мысленно прокручивая в голове разговор с фраа Джадом. — И как же у него такое сорвалось? Уж наверняка он понимает, насколько опасен даже намёк на то, что он… э… из тех, кто может ремонтировать свои клетки.
— Ты шутишь? Ничего у него не сорвалось. Он нарочно нам сказал, Раз.