А даже если не так, не важно — я просто нуждался в отдыхе.

Корд много говорила по жужуле с Роском. Они расстались на лужайке перед скинией — ему надо было возвращаться на работу. Теперь им надо было решить какие-то общие вопросы. Вместо того, чтобы изложить всё в одном длинном разговоре, они звонили друг другу раз десять. Это действовало мне на нервы, и я мечтал, чтобы мы наконец заехали в такое место, где её жужула перестанет ловить. Однако постепенно я привык и задумался вот о чём. Если Корд и Роск столько объясняются из-за разлуки в несколько дней, то как насчёт меня и Алы? Из головы не шло потрясённое лицо Тулии. Думаю, она обиделась не столько за себя, сколько за Алу.

— Есть ли сейчас способ отправлять письма? — спросил я у Корд в перерыве между её микроразговорами с Роском.

— Отсюда это сделать не совсем просто, но вообще да, — ответила Корд. Потом широко улыбнулась: — Ты хочешь написать девушке?

Я не упоминал при ней Алу и вопрос задал самым нейтральным тоном, поэтому растерялся и даже обозлился, что Корд так быстро меня раскусила. Она всё ещё с удовольствием наблюдала за моей обескураженной физиономией, когда жужула вновь запищала, дав мне несколько секунд передышки.

— Расскажи мне о ней, — попросила Корд, как только дала отбой.

— Ала. Ты её видела. Та девушка, которая…

— Я помню Алу. Она мне понравилась.

— Правда? Я не заметил.

— Как и многое другое. — Корд сказала это таким невинным тоном, что я чуть не упустил смысл. Когда до меня дошло, я надулся и некоторое время молчал.

— Мы с ней почти всю жизнь враждовали. Особенно в последнее время, — сказал я наконец. — Потом у нас что-то началось. Довольно неожиданно. И это было по-настоящему здорово.

Корд благодарно улыбнулась и едва не съехала в кювет.

— На следующий день её призвали. Никто ещё не знал, что будет конвокс. То есть для меня она практически умерла. Мне было довольно паршиво. Я вроде как задавил эти мысли работой. Вчера — ощущение такое, что десять лет назад, — после воко у меня появился шанс снова увидеть Алу. Однако всего через несколько часов я принял решение сделать по дороге маленький крюк — который сегодня превратился в большой. Кстати, теперь я формально дикарь и могу никогда больше не увидеть Алу из-за того, что поддался фраа Джаду. Так что всё очень непросто. Не представляю, сколько бы нам пришлось говорить по жужуле, чтобы объясниться.

Тут снова позвонил Роск. К тому времени, как Корд дала отбой, у меня было готово продолжение:

— Учти, я не просто плачусь, как мне плохо. Всё здорово запутано. Это самая большая встряска со времён Третьего разорения. Происходит не пойми что — просто какое-то издевательство над каноном.

— Но у вас ведь не просто набор правил, — сказала Корд. — Вы так живёте ради чего-то более важного. Если ты сбережёшь главное, то остальное со временем распутается.

Такой ответ меня бы вполне устроил, если бы не одна загвоздка: уж очень это смахивало на то, в чём, по словам Крискана, обвиняют мифическое эдхарианское преемство. Поэтому я ничего не ответил.

И тут Корд расставила мне ловушку:

— Точно так же ты изводишься, разбираясь в своих отношениях с Алой, но если ты напишешь ей письмо — отличная, кстати, мысль, — ничего такого в нём обсуждать не надо. Пропусти это, и всё.

— То есть как «пропусти»?

— А вот так. Напиши, что чувствуешь.

— Я чувствую себя болваном. Ты это советуешь написать?

— Нет, нет, нет. Напиши про свои чувства к ней.

Я невольно покосился на жужулу, которая лежала между нами и как-то непривычно долго молчала.

— А тебе точно Тулия не звонила? У меня такое ощущение, что у вашей сестры своя тайная сеть. Как у…

— Ита?

Из моих уст это прозвучало бы оскорблением, но Корд нашла аналогию ужасно смешной. Мы разом посмотрели вперёд на затылок Самманна.

— Верно, — сказала Корд. — У нас девичья итовская сеть, и если ты не будешь нас слушаться, мы наложим на тебя страшные епитимьи!

У Корд был блокнот; я нашёл в нём чистую страницу и стал писать Але. Получилось хуже некуда. Я вырвал лист и стал писать снова. Мне всё не удавалось привыкнуть к тому, как одноразовая ручка давит на скользкую машинную бумагу чернильную какашку. Я скомкал второй лист и принялся за третий.

Работу над четвёртым вариантом пришлось прервать, потому что Ганелиал Крейд свернул с мощёной дороги на грунтовую, к которой его кузовиль был приспособлен куда лучше нашего. Южные предгорья были засажены топливным лесом. Здесь по просёлкам грохотали огромные пыльные лесовозы — Корд и Крейд только успевали от них уворачиваться. Мы провели крайне неприятные полчаса, прежде чем зона топливных лесов осталась позади. Здесь, на большей высоте, невозможна была никакая экономическая деятельность, кроме индустрии отдыха.

Крейд привёз нас к очень красивому озеру у подножия гор. Он сказал, что осенью сюда приезжают охотиться, но сегодня стоянка пустовала. Довольно долго мы распаковывали снаряжение: избавлялись от коробок, обёрток, бирок и памяток по использованию. Из всего этого мы сложили костёр и дальше поддерживали его хворостом, а когда он прогорел, поджарили на углях чизбурги. Корд расстелила спальный мешок в кузовиле, мы свои — в палатке. Я засиделся допоздна и закончил письмо при свете костра. Так было даже лучше: седьмой вариант получился простым и коротким. Я просто спросил себя: что хочу сказать Але на случай, если нам больше не суждено встретиться?

Утро приятно удивило отсутствием переломных событий, новых людей и сногсшибательных откровений. Мы, дрожа, выползли из спальников, разогрели на плитке готовые завтраки и тронулись в путь. Крейд был счастлив. Я догадывался, что это не в его характере, но он был счастлив здесь и сейчас, когда учил нас правильно сворачивать спальники или заправлял походную плитку с таким скрупулёзным тщанием, словно это ядерный реактор. Его энергия явно нуждалась в выходе. Я подумал, что Крейд слишком умён для своей среды. Родись он пеном, ему была бы прямая дорога в концент. Секта ценила его мозги, но не находила им стоящего применения. Крейд привык быть единственным умным человеком в радиусе ста миль; впервые очутившись среди других умных людей, он растерялся.

Самманн выглядел потерянным; его жужула тут почти не брала. Однако он держался мужественно, как будто долготерпение входит в стандартный инструментарий ита. У Самманна был при себе рюкзак, из которого он, как Корд из своей жилетки, постоянно извлекал разные полезные приспособления. По крайней мере мне так казалось — я не привык, что у людей столько вещей.

Корд молчала, если только я на неё не смотрел, а если смотрел, сразу принималась ворчать. Я чувствовал себя не у дел и потому весь извёлся. Когда мы наконец тронулись в путь, я думал, уже полдень. Однако по часам в кузовиле Корд было только девять.

Мы поднимались выше и выше в гору. Для меня это было в новинку. Любое путешествие было бы для меня в новинку. В детстве, до того, как меня собрали, я несколько раз выезжал из города со старшими, в гости к родным и знакомым. Живя в конценте, я, разумеется, никуда не ездил и не считал это потерей. Я просто не знал, какие бывают места. Сейчас, глядя на открывающиеся между деревьями пролески, зелёные луга, старые дороги, заброшенные крепости, гниющие бревенчатые дома и развалины замков, я воображал, что мог бы туда пойти, будь у нас время остановиться. В этом смысле горы совсем не походили на концент, где каждая тропка исхожена поколениями инаков, а спуститься в подвал Шуфова владения кажется верхом смелости. Я гадал, что ещё увижу и куда события меня заведут, раз уж волею обстоятельств я оказался вне концента и странствую по таким местам.

Корд сменила музыку. Популярные мелодии, которые она слушала в прошлые дни, не вязались с горами. Красивые пассажи казались примитивными, а некрасивые и вовсе царапали слух. У неё была запись музыки из концента: мы продаём такие перед дневными воротами вместе с мёдом и медовой брагой. Корд поставила случайный выбор отрывков начиная с «Плача о Третьем разорении». Для неё это был просто «Отрывок № 37», для меня — самая пронзительная наша музыка. Мы поём «Плач» только раз в год, после того, как неделю постимся и читаем вслух имена погибших собратьев и названия сожжённых книг. Сейчас он был удивительно к месту: если Двоюродные к нам враждебны, всю планету может постичь разорение.

Дорога повернула, и мы увидели отвесную лиловую стену — она уходила на мили ввысь и терялась в облаках. Ей мог быть миллион лет. Глядя на неё, слушая «Плач», я испытывал чувство, для которого нахожу только одно слово: патриотизм. Любовь к своей планете и готовность её отстаивать. Раньше такое чувство возникнуть не могло: вне Арба не было ничего, кроме светящихся точек в небе. Теперь всё изменилось. Я ощущал себя не деценарием или эдхарианцем, а гражданином Арба и гордился, что в меру слабых сил помогаю его защищать.

Казино и спили — ещё не весь экстрамурос. Даже если ты путешествуешь в одиночку по безлюдным краям, не видишь торговых аркад и не слышишь ни слова на флукском — ты получаешь знание. Не о секулюме, но о прамире, откуда выходят и куда рушатся культуры и цивилизации. Об источнике, из которого семь тысячелетий назад вышли и светский, и матический мир.

***************

...

Море морей, относительно небольшое, причудливо очерченное водное пространство, соединённое проливами с тремя океанами Арба; обычно считается колыбелью классической цивилизации.

«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.

Мы преодолели перевал и спустились в небольшой городок, Норслов. Для меня это стало полной неожиданностью. Я видел картаблу, однако на воображаемой карте у меня в голове горы простирались куда дальше. Мы не нашли Ороло, но по крайней мере первый раз пересекли область поисков и отметили места, куда он мог пойти. Мне наибольшие надежды внушал убогий матик на бывшей пожарной вышке в лесу. В настоящий крупный концент Ороло бы не впустили, но заштатный матик вполне мог приютить ортоговорящего скитальца, несущего новые идеи.

Мы остановились поесть и воспользоваться уборными на заправке грузотонов неподалёку от деловой части Норслова. Здесь сдавали номера и разрешалось ночевать в машине. Я думал использовать заправку как базу, чтобы ездить в горы на поиски Ороло. Что затея негодная, стало ясно, как только мы вошли в столовую. Здесь было жарко и пахло тушёнкой. Водители разом повернули к нам головы. Видимо, таких, как мы, здесь не видели и видеть не желали. Отчасти потому что мы были вчетвером, а все остальные — сами по себе. Впрочем, мы бы и поодиночке привлекали внимание. Самманн даже в экстрамуросской одежде выглядел экзотически из-за длинных волос и бороды, а черты лица выдавали его принадлежность к иному этническому типу. Водители не могли узнать в нём ита — если вообще знали, кто это такие, — но сразу видели чужака. Корд одевалась и двигалась не так, как их женщины. Казалось бы, Ганелиал Крейд должен растворяться среди других эксов. Однако он принадлежал к изолированной секте, тщательно хранящей свою особость, и это явственно читалось в его манере держаться. А я… представления не имею, как я выглядел. Почти всё время вне концента я пробыл с эксами, знавшими, что я — странствующий инак. Здесь я пытался выдать себя за кого-то другого, и трудно предположить, что мне это удалось.

На нас бы пялились ещё больше, если бы не развешанные повсюду спили. Они были закреплены под потолком, наклонно, и все показывали одно и то же. Когда мы вошли, на всех экранах был горящий дом. Пламя взметалось в ночное небо, вокруг суетились спасатели. Крупным планом показали верхний этаж и женщину в окне, из которого валил густой чёрный дым. Лицо у женщины было замотано полотенцем. Она бросила вниз младенца. Я ждал, что будет дальше, но вместо этого ещё дважды замедленно повторили, как она бросает ребёнка. Потом горящий дом исчез и появился игрок с мячом, но вместо матча мы увидели, как тот же самый игрок позже ломает ногу. Эту сцену тоже несколько раз повторили в замедленном темпе, и было видно, как нога сгибается в месте перелома. К тому времени, когда мы добрались до столика, все спили показывали, как исключительно красивого мужчину в дорогом костюме задерживает полиция. Мои спутники время от времени бросали взгляд на экраны и тут же отводили глаза — видимо, у них выработался своего рода иммунитет. Я неотрывно смотрел на спиль, поэтому сел так, чтобы прямо передо мной не было ни одного экрана. И всё равно каждый раз, как на спиле менялась картинка, я невольно в него влипал. Как обезьяна на дереве, я следил за самым быстро движущимся объектом в моём окружении.

Мы сели в уголке, заказали еду и начали тихонько беседовать. Тишина, воцарившаяся с нашим появлением, сменилась обычным гулом разговоров. Я подумал, что зря мы сели в углу — если что, отсюда быстро не выберешься.

Мне ужасно не хватало Лио. Он бы оценил, есть ли опасность, и подумал, какие меры принять. Он мог бы по неведению наломать дров, как в случае Эстемарда и его пистолета, но по крайней мере он избавил бы меня от этих забот, освободив мои мысли для другого.

Вот, например, Самманн. Я обрадовался, когда он решил ехать с нами, потому что он умеет много того, чего не умею я. На стоянке у озера это было отлично. Но сейчас мы снова были в секулюме, и я вспомнил древний запрет на контакты между ита и нами, который мы сейчас нарушали самым вопиющим образом. Знают ли здешние люди об этом запрете? И если да, понимают ли, из-за чего он введён? Другими словами, пробуждаем ли мы древние страхи? Станет ли полиция защищать нас от толпы или присоединится к ней?

Ганелиал Крейд принялся обзванивать местных собратьев, а когда заметил, что мы на него смотрим, отсел за свободный столик. Я спросил Самманна, не может ли он найти информацию по матику на пожарной вышке. Он начал перебирать в своей жужуле карты — там они были подробнее, чем в моей картабле, — и спутниковые снимки. Я засмотрелся на непривычные картинки. Наверное, так видели Арб Двоюродные со своего корабля. И тут я разгадал загадку, крутившуюся в голове со вчерашнего утра.

— Кажется, Ороло изучал такие снимки, — сказал я. — Даже повесил несколько у себя в келье.

— Зря ты мне сразу не сказал, — коротко ответил Самманн. Не в первый раз я почувствовал, что мы, инаки — малые дети, а ита поставлены за нами присматривать. Я хотел извиниться, но понял, что, раз начав, уже не остановлюсь. Каким-то образом мне удалось побороть стыд до того, как он достиг стадии горячей грязи на макушке.

(по спилю: взрывают старое здание; общее ликование)

— Ладно, раз ты об этом заговорил, вот что насильно вручил мне фраа Джад. — Я вытащил из кармана сложенные фототипии и развернул их на столе. Три головы тут же склонились над ними. Даже Ганелиал Крейд — который перед этим расхаживал взад-вперёд и разговаривал по жужуле — замедлил шаг, чтобы глянуть на фототипии. Однако изображение явно ничего ему не говорило.

— Похоже на карьер. Наверное, в тундре, — сказал он, просто чтобы вставить реплику.

— Солнце светит в яму почти отвесно, — заметил я.

— И что?

— Значит, это не может быть в высоких широтах.

Теперь смутился Крейд. Он отвёл взгляд и сделал вид, будто очень занят разговором по жужуле.

(по спилю: фототипии похищенного ребёнка; размытые кадры, на которых его выводит из казино мужчина в большой шляпе)

— Послушай, — сказал я Самманну, — а нельзя ли на твоей жужуле просмотреть карты планеты и найти схожие места? Понимаю, что это искать иголку в стоге сена. Но если работать посменно в течение долгого времени…

Самманн отреагировал на моё предложение, как я — на слова Крейда про тундру. Он поднёс жужулу к листу и сделал фототипию с фототипии. С минуту Самманн жал на кнопки, потом развернул ко мне экран: там был другой снимок того же котлована. Только в живой трансляция из авосети.

— Ты его нашёл, — сказал я. Мне надо было продвигаться медленно, по шажочку, чтобы точно понимать, что происходит.

— Нашла доступная в авосети синтаксическая программа, — поправил меня Самманн. — Это очень далеко отсюда. На острове в Море морей.

— А ты можешь сказать, как называется остров?

— Экба.

— Экба?! — воскликнул я.

— Можно как-нибудь выяснить, что там за яма? — спросила Корд.

Самманн увеличил изображение, но в этом уже практически не было нужды. Теперь, когда прозвучало слово «Экба», я уже видел не карьер, а раскоп. Его окружали валы вынутой земли. Вниз, к плоскому дну, по спирали спускалась дорога. Для карьера всё выглядело слишком аккуратно, слишком упорядоченно. Дно было аккуратно расчерчено на квадраты.

— Археологический раскоп, — сказал я. — Очень большой.

— И что там на Экбе раскапывать? — спросила Корд.

— Я могу поискать, — сказал Самманн и приготовился это сделать.

— Погоди! Уменьши изображение, — попросил я. — Ещё… ещё…

Теперь раскоп превратился в бурую оспинку на юго-юго-восточном склоне одинокой горы в наморщенном ветром море. Ближе к вершине лежал снег, но на самом верху явственно различалось углубление — кальдера.

— Это Орифена, — сказал я.

— Гора? — уточнила Корд.

— Нет, яма, — уточнил я. — Кто-то раскапывает Орифенский храм! Его засыпало вулканическим пеплом в минус две тысячи шестьсот двадцать первом году.

— Кому и зачем надо его раскапывать? — спросила Корд.

Самманн снова увеличил изображение. Теперь я знал, что искать, и без труда нашёл стену с воротами. Вокруг прямоугольного двора — клуатра — стояло несколько зданий. Над одним поднималась башня.

— Это матик, — сказал я. — И теперь я вспомнил, что когда-то про него слышал. Кажется, от Арсибальта. Некий орден отправился на Экбу и начал раскопки на месте Орифенского храма. Правда, я представлял себе нескольких фраа с тачками и лопатами…

— Я не вижу тут тяжёлой землеройной техники, — заметил Крейд. — Такую яму можно выкопать и лопатами, если работать достаточно долго.

Я немножко разозлился, потому что мог бы сообразить и сам: в конце концов, так возводились наши соборы. Однако Крейд был прав, и мне оставалось только согласиться со всем жаром, пока он не пустился в дальнейшие объяснения.

— Очень занятно, — сказал Самманн. — Но для нас это, похоже, тупик.

— Согласен, — объявил я. — Экба на другом континенте, точнее, в Море морей, разделяющем четыре континента на другой стороне планеты.

— Ороло в горах нет, — объявил Ганелиал Крейд, пряча жужулу в карман. — Он миновал Норслов и отправился дальше.

(по спилю: очень красивые мужчина и женщина в свадебных нарядах)

— Откуда ты знаешь? — спросил Самманн. Я обрадовался. Крейд был до невозможности самоуверен. Спросить у него что-нибудь — даже пустяк — было для меня мукой. Самманн, напротив, находил удовольствие в том, чтобы лишний раз поддеть Крейда.

— Сюда его подбросили люди из Пробла, ехавшие в ту же сторону. Позавчерашнюю ночь он провёл в кузовиле моего двоюродного брата довольно близко отсюда.

— В кузовиле? У твоего двоюродного брата не нашлось лишней кровати? — спросил Самманн.

— Юлассетар много путешествует, — ответил Крейд. — Кузовиль у него обустроеннее, чем дом.

— Ты сказал «позавчерашнюю ночь»? — спросил я. — Неужели мы так мало от него отстали?