Дальше на север развалины покрывал лёд: сперва корка, затем наледи, потом — сплошная масса, которая раздавила, смела, погребла и уничтожила всё. Севернее из антропогенных объектов мы видели только бывшие санные станции: колебания климата или рынка обрекли их на медленную смерть. В миле от дороги всё было белым и чистым, сама же трасса превратилась в кошмар. Снежные валы по её бокам становились всё выше и грязнее; какое-то время спустя мы уже ехали в чёрной двадцатифутовой траншее за грузотонами, движущимися со скоростью бодрого пешего шага. Отсюда было не выбраться; если бы мы заглушили моторы, задние грузотоны просто толкали бы нас перед собой. У них были шноркели, через которые в кабины поступал свежий воздух. Мы не догадались таким запастись и весь день дышали синеватой дымкой выхлопных газов. Когда делалось совсем невмоготу, мы оставляли кого-нибудь за панелью управления, вылезали из траншеи (в снежных стенах иногда попадались пандусы) и шли вдоль неё пешком (в одном из торговых городков мы купили снегоступы из старых строительных материалов) или ехали на Гнелевом трёхколёснике.

Во время одной из таких прогулок — под самый конец путешествия — Юл спросил меня про динозавра на многоэтажной парковке.

С первого дня в Норслове было заметно, что он о чём-то хочет поговорить. После того как они с Корд сошлись, Юл несколько дней избегал оставаться со мной наедине, а когда понял, что я не выкину чего-нибудь неадекватного, стал искать случая поговорить с глазу на глаз. Я думал, речь пойдёт о Корд. Однако Юл очередной раз меня огорошил.

— Одни утверждают, что там был динозавр, другие — что дракон, — ответил я. — Первое, что нам говорят в связи с этой историей: про неё ничего нельзя знать наверняка.

— Потому что инкантеры уничтожили все свидетельства?

— Это одна сторона. Кстати, второе, чему нас учат: никогда не обсуждать эту историю с мирянами.

У Юла вытянулось лицо.

— Прости. Я просто не мог не упомянуть, — сказал я. — Большинство отчётов сходится в том, что одна группа, назовём её группой А, затеяла дело, а группа Б положила ему конец. В популярном фольклоре группе А соответствуют так называемые риторы, группе Б — так называемые инкантеры. Всё произошло за три года до начала Третьего разорения.

— Но динозавр, или дракон, или кто там ещё действительно был?

Мы с Юлом шли по утрамбованному снегу футах в трёхстах от траншеи. Ближе идти было нельзя, потому что там зигзагами носились на снегомобах люди, в том числе находящиеся под воздействием психотропных средств. След, по которому мы шли, оставил пару дней назад как раз такой снегомоб. Мы знали, где наши кузовили, потому что научились отличать самодельные шноркели соседних грузотонов. Поток двигался чуть быстрее, и мы должны были прибавить шаг. Возможно, машины ускорились из-за того, что до санной станции оставалось всего мили две. Мы уже видели её антенны, огни и дым. Такое расстояние можно было преодолеть и пешком, поэтому отстать от кузовилей мы не боялись.

— Это произошло всего в двух тысячах футов от Мункостера, — сказал я. — Тогда там был город — как и сейчас. Средний уровень благосостояния и праксического развития, скажем, девять по десятибалльной школе.

— А у нас сейчас сколько? — спросил Юл.

— Скажем, восемь. Короче, общество вокруг Мункостера было на пике развития, но не сознавало этого. Влияние богопоклонников усиливалось…

— Какой скинии?

— Не знаю. Из тех, что агрессивно рвутся к власти. У них была иконография…

— Что?

— Ну, довольно сказать, что их пугали некоторые вещи, в которые склонны верить инаки.

— Например, что мир древний? — предположил Юл.

— Да. Раза два на годовые аперты случались небольшие беспорядки, потом на деценальный аперт 2780-го более серьёзные: миряне немного погромили десятилетний матик накануне закрытия. Дальше всё вроде улеглось. Аперт закончился. Жизнь вошла в колею. Так вот, в виду матика строилась многоэтажная парковка — часть торгового центра. Инаки видели строительство из своих башен — в Мункостере много башен. Через несколько месяцев парковку достроили. Миряне каждый день оставляли на ней машины. Всё было отлично. Прошло шесть лет. Торговый центр расширялся. В конструкции парковки предстояло что-то переделать, чтобы достроить новое крыло. На четвёртом этаже рабочий долбил перфоратором пол и вдруг увидел в синтетическом камне что-то вроде когтя. Стали разбираться, вскрыли ешё часть пола. Речь шла о безопасности: когти и кости в несущих элементах — это конструктивный дефект. Пришлось подпирать стены. Здание оседало на глазах — чем дальше, тем хуже. Наконец пол разобрали совсем и нашли скелет стофутовой рептилии в синтетическом камне, залитом четыре года назад. Богопоклонники не знали, что и думать. Под стенами концента начались серьёзные беспорядки. Потом однажды ночью из башни тысячелетников донеслось пение. Оно звучало всю ночь. К утру парковка стояла целая и без скелета. Так рассказывают.

— Ты в это веришь? — спросил Юл.

— Что-то произошло. Остались… следы.

— В смысле, фототипии скелета или вроде того?

— Нет. Воспоминания в головах свидетелей. Доски, которыми подпирали здание. Накладные на эти доски. Дополнительный износ шин у грузотонов, которыми их привезли.

— Типа кругов на воде, — сказал Юл.

— Да. То есть если скелет внезапно исчезает и материальных свидетельств нет, что остаётся?

— Следы. — Юл энергично закивал, как будто понял лучше меня. — Круги без всплеска.

— Шины не стали как новенькие. Накладные не исчезли из папок. Возник конфликт. Мир внезапно утратил цельность — в нём появились логические неувязки.

— Штабеля крепёжных досок рядом с парковкой, которую не надо было подпирать, — сказал Юл.

— Да. И дело даже не в том, что это физически невозможно. Вполне могут быть штабеля досок рядом с парковкой и бумажки в шкафу. Но загвоздка в том, что общая картина больше не сходится.

Я вспомнил диалог про розовых драконов и только сейчас, месяцы спустя, сообразил, что Ороло выбрал пример с драконами не случайно. Он хотел напомнить нам ту самую историю, про которую заговорил Юл.

Сзади взревел двигатель: нас нагонял Гнель на трёхколёснике. Мы с Юлом обменялись взглядами, означавшими: «Не будем обсуждать это при нём». Юл нагнулся и сгрёб две пригоршни снега, чтобы запустить в брата снежком. Снег не лепился — было слишком холодно.

Мы добрались до восемьдесят третьей параллели в два часа ночи, то есть солнце висело в небе чуть ниже обычного. Станция располагалась в котловине, и впечатление было такое, будто мы на дне метеоритного кратера мили в полторы шириной. Кое-где стояли жилые модули на сваях, которые можно переставлять, потому что лёд всё время течёт. Скопления грузотонов тяготели к этим модулям: там размещались конторы по скупке лома, и водители ездили от скупщика к скупщику, выбирая, кто больше заплатит. В остальных модулях размещались гостиницы, столовые или бордели.

Самым заметным сооружением на станции был сам поезд. Первый раз, когда я его увидел на фоне низкого солнца, я подумал, что это фабрика. Локомотив походил на комбайн по переработке городов: силовая установка и целый посёлок жилых модулей на поперечной опоре между исполинскими гусеницами. Поезд состоял из полудюжины саней — их полозья двигались по колеям, оставленным гусеницами локомотива. Первый вагон предназначался для контейнеров. Он уже был загружен в четыре яруса, и сейчас уродливый кран на колёсах укладывал пятый. Следующие несколько вагонов представляли собой открытые короба. Другой кран, с клещами, который запросто ухватил бы обе наши машины сразу, цеплял из груды на снегу металлолом и с душераздирающим лязгом бросал его в короба. Последней была прицеплена платформа, наполовину заставленная грузотонами.

Мы немного потыркались туда-сюда, но из разговоров с водителями грузотонов на стоянках нам было примерно известно, куда идти и что делать (а чего не делать). Самманн заранее выяснил по авосети, что предыдущий поезд ушёл два дня назад, а этот простоит под погрузкой ещё несколько суток.

Ходить тут было опасно, поскольку отсутствовало деление на проезжую и пешеходную часть. Грузотоны и кузовили просто шпарили напрямик туда, куда вздумалось их нажевавшимся дурнопли водителям. Даже на короткие расстояния лучше было перемещаться на колёсах. Мы купили билеты на платформу и загрузили на неё оба наши кузовиля. Однако мы немножко приплатили, чтобы кузовиль Гнеля поставили с краю; приставляя к нему наклонные доски, можно было скатывать и закатывать трёхколёсник. На нём мы ездили по станции. Пассажирское место у трёхколёсника было только одно, и пока двое ездили, трое маялись бездельем. Мы сняли жилой модуль на локомотиве и маялись бездельем там. Условия в модуле были самые простые. Туалет состоял из дыры в полу; крышка придавливалась металлоломом, чтобы её не сдуло арктическими ветрами. Мы несколько раз прокатились вдоль поезда на трёхколёснике и перетащили из кузовилей припасы, снаряжение, а также внушительный арсенал стрелкового и холодного оружия. Юлассетар и Ганелиал Крейды расходились во взглядах на религию, но не на средства самозащиты. Даже чехлы для ружей и ящики для патронов у них были одинаковые. На станции многие ходили с оружием, а на краю «города» располагалось стрельбище, где можно было для забавы палить по ледяным стенам. Однако у меня сложилось впечатление, что порядка здесь больше, чем на территории, по которой мы ехали последнюю неделю, — как я понял, благодаря коммерции.

Когда все вещи были перетащены, мы с Самманном для очистки совести объехали на трёхколёснике местные бары и притоны и убедились, что Ороло там нет. Корд облазила локомотив, восхищаясь его устройством. Юл не отставал от неё ни на шаг. Он уверял, что ему тоже интересно, но я видел: он считает, что если Корд пойдёт гулять одна, её немедленно изнасилуют.

Нам предстояло убить несколько дней. Я пытался читать взятые с собой теорические книжки, но не мог сосредоточиться, поэтому спал значительно больше, чем нужно. Самманн нашёл возле офисного модуля место, где кое-как ловилась авосеть. Он ходил туда раз в день, затем просматривал добытую информацию. Юл и Корд, когда не «собирали хворост», смотрели спили на крохотном жужульном экране. Ганелиал Крейд читал писание на старобазском и начал выказывать интерес к тому, о чём до сих пор из вежливости молчал и чего я страшно боялся: религии.

От стычки с Гнелем меня спас Самманн: он внезапно оторвал взгляд от жужулы, отыскал глазами меня и снова воткнулся в экран. На усах у Самманна болтались льдинки: он только что совершил очередную вылазку за данными. Я подошёл и присел на корточки рядом с его стулом.

— После отъезда из Пробла я запросил доступ в некоторые сети, — объяснил Самманн. — Вообще-то они для меня закрыты, но я подумал, возможно, меня туда пустят, если объяснить, в чём дело. Мой запрос рассматривали довольно долго. Видимо, те, кто их контролирует, искали в авосети подтверждения моей истории.

— Как это? — спросил я.

Моё любопытство не понравилось Самманну — то ли он устал объяснять мне такие вещи, то ли хотел сберечь хоть каплю уважению к канону, который мы столь грубо нарушали.

— Допустим, в столовке той собачьей дыры, где мы покупали зимние шины…

— Норслова.

— Не важно. Допустим, там установлен спилекаптор наблюдения. Он видел, как мы подходим к кассе платить за ту дрянь, которой нас травили. Информация со спилекаптора попадает в некую сеть. Тот, кто за ней следит, видит, что я был там такого-то числа вместе с тремя людьми. Есть способ выяснить, кто они. Один оказывается фраа Эразмасом из концента светителя Эдхара. В этом мой рассказ подтверждён.

— Ладно, но как…

— Не важно. — Тут, словно устав от этого слова, Самманн на мгновение прикрыл глаза и сделал новый заход: — Если тебе так уж интересно, скорее всего по мне провели асамору.

— Асамору?

— Асинхронный, симметрично анонимизированный, модерируемый открытый репутационный аукцион. Даже не пробуй разобрать. Сокращение до-Реконструкционных времён. Настоящей асаморы не проводили три тысячи шестьсот лет. У нас есть другие процедуры для той же цели, и мы называем их старым словом. Обычно проходит несколько дней, прежде чем в репутоновой колбе… не важно… произойдёт доказуемо необратимый фазовый переход, и ещё день нужен, дабы убедиться, что тебя не ввела в заблуждение эфемерная стохастическая нуклеация. Суть в том, что доступ мне дали совсем недавно. — Он улыбнулся, и льдинка с усов упала на кнопки жужулы. — Я бы сказал, что «только сегодня», но этот дурацкий день тянется не пойми сколько.

— Отлично. Я ни слова не понял, но, может, объяснения можно отложить на потом.

— Вот и славно. Суть в том, что я хотел получить информацию по запуску той ракеты.

— А. И удалось?

— Я бы сказал, да. Ты, возможно, скажешь «нет», потому что для тебя информация — это то, что аккуратно записано в книге и проверено другим инаком. Информация, с которой имеем дело мы, зашумлена и неоднозначна. Часто это не слова, а графика или звук.

— Упрёк принят. Так что ты узнал?

— В ракете поднялись восемь человек.

— То есть власти и впрямь солгали.

— Да.

— Кто эти люди?

— Не знаю. Вот тут начинается зашумленность и неоднозначность. Всё проходило в обстановке секретности. Военная тайна и тому подобное. Нет списка пассажиров, тем более — их досье. Есть десять секунд поганого материала, снятого спилекаптором на лобовом стекле коммунального кузовиля, когда тот парковался в четверти мили от места событий. Артефакты, связанные с движением, конечно, убраны.

Самманн запустил обрывок, как и было обещано, очень плохого спиля. Я увидел военный автобус перед большим зданием.

Из здания вышли восемь человек в белых комбинезонах и сели в автобус. За ними последовали ещё несколько, с виду — врачи и механики. От здания до автобуса было футов двадцать. Самманн закольцевал фрагмент. Первые раз тридцать мы разглядывали в основном ту четвёрку, которая шла впереди. Лиц было не разобрать, но просто удивительно, сколько говорит о людях их манера двигаться. Один — самый высокий, с густыми, тщательно уложенными волосами — выступал решительно, ни на кого не оглядываясь, трое других — по бокам и сзади — суетливо подстраивались под его шаг. Комбинезон на высоком был не совсем такой, как на других — весь перехвачен крест-накрест какими-то полосами, словно его снизу доверху обвивала длинная…

— Верёвка, — сказал я, останавливая изображение и тыча пальцем в центральную фигуру. — Я видел похожее в аперт. К нам приходил экс в чём-то похожем. Последователь небесного эмиссара, что-то типа священника. Это их церемониальное облачение.

Корд некоторое время назад подошла к нам и теперь смотрела Самманну через плечо.

— Четверо сзади — инаки, — сказала она.

До сих пор мы смотрели только на главного и его служек. Остальные просто шли гуськом от здания к автобусу.

— С чего ты взяла? — спросил я. — Я не вижу, почему они должны быть инаками. Потому что не обращают внимания на того, который с верёвкой?

— Да нет же! — сказала Корд. — Посмотри, как они идут.

— Ну, знаешь! — возмутился я. — Мы двуногие! Мы ходим, как все!

Однако Самманн с улыбкой повернулся к моей сестре и энергично закивал.

— Вы психи, — сказал я.

— Корд права, — настаивал Самманн.

— В аперт разница была здорово видна, — сказала Корд. — Эксы ходят вразвалку. Как хозяева. — Она выступила из-за стула и свободной, развинченной походкой прошла по комнате. — Инаки собранней. Ита, кстати, тоже. — Она расправила плечи и целеустремлённым шагом вернулась к нам.

Как ни дико это звучало, я вынужден был признать, что в аперт издалека отличал эксов от фраа и суур — в том числе по характеру движений. Я снова взглянул на экран.

— Ладно, согласен. Чем больше я на них смотрю, тем более знакомой мне кажется их походка. Особенно у высокого сзади. Он вылитый…

Я онемел. Все посмотрели на меня — в чём дело. Я ещё четыре раза прокрутил запись. Сомнений не оставалось.

— Джезри, — сказал я.

— О боже! — воскликнула Корд.

— Да осенит тебя Его благость, — прошипел Ганелиал Крейд, как всегда, когда кто-нибудь употреблял это слово в качестве междометия.

— Там точно твой друг, — сказала Корд. — Я его тоже узнала.

— Фраа Джезри в космосе с небесным эмиссаром! — заорал я, просто чтобы себя услышать.

— Представляю, какие увлекательные дискуссии они там ведут, — заметил Самманн.

Часа через два, когда мы закрыли ставни и попытались уснуть, всё вокруг загудело и заурчало. Модуль дёрнулся так, что половина наших припасов упала на пол. Мы с Гнелем расстегнули штанины термокостюмов, выскочили на боковой мостик и увидели, как корка льда под гусеницами взрывается искристыми облачками. Мы добежали до конца мостика, где была лестница, спрыгнули на снег, завели трёхколёсник и погнали к платформе. По всему составу отдавались глухие удары: локомотив тронулся и вагоны приходили в движение один за другим. За платформой по льду тащился пандус на случай, если что-то придётся грузить в последний момент: до того, как поезд наберёт ход, оставалось как минимум полчаса. Мы с разгону въехали на платформу, увернулись от грузотона, мотавшегося туда-сюда в узком пространстве, закатили трёхколёсник в кузовиль Гнеля, а доски убрали вниз. Ещё некоторое время ушло на то, чтобы слить хладагент из всех трёх машин в полипластовые канистры. Когда с этим было покончено, поезд уже двигался быстрее, чем мы могли идти в снегоступах, и нам пришлось добираться до локомотива по боковым мостикам. Корд и Юл распахнули ставни, впустив солнце, и готовили праздничный завтрак в честь отправления. Сердце у меня прыгало от радости. Потом я вспомнил, где сейчас фраа Джезри и где я, и мне стало тошно.

— Гад! — сказал я. — Сволочь!

Все поглядели на меня. Мы готовились встать из-за стола после того, что по здешним меркам считалось роскошным завтраком.

Юлассетар Крейд глянул на Корд, словно говоря: «Твой брат, ты с ним и разбирайся».

— Кто? Что? — спросила Корд.

— Джезри!

— Несколько часов назад ты чуть не плакал из-за своего Джезри, теперь он у тебя гад.

— Всегда он так!

— Его часто запускают в космос? — полюбопытствовал Самманн.

— Нет. Трудно объяснить… но из нас из всех именно его должны были выбрать.

— Кто? — спросила Корд. — Явно ракету запустил не конвокс.

— Конечно. Скорее всего мирские власти пришли к иерархам Тредегара и сказали: «Дайте нам четверых лучших ребят». И теперь Джезри там.

Я затряс головой.

— Ты должен гордиться… немножко, — осторожно сказала Корд.

Я закрыл лицо руками и вздохнул.

— Джезри выпало лететь к инопланетянам. Мне — ехать на поезде с металлическим ломом. — Тут я отнял руки от лица и посмотрел на Гнеля. — Что ты знаешь о небесном эмиссаре?

Гнель заморгал. Я так долго уходил от разговоров о религии, а теперь задаю прямой вопрос! Его брат с шумом выдохнул и отвёл глаза, как будто сейчас перед ним лоб в лоб столкнутся два кузовиля.

— Это ересь, — тихо ответил Гнель.

— Да, но для вас ведь почти все еретики, да? — сказал я. — Нельзя ли поконкретнее?

— Ты не понял, — сказал Гнель. — Они не просто еретики. Они откололись от моей скинии. От нашей скинии.