— Они, надо понимать, Геометры?

— Ага. Тогда я не успел спросить, что это значит…

— А потом было уже поздно, — закончил Арсибальт.

Мы ещё настолько не свыклись с утратой, что замолкали всякий раз, когда разговор касался смерти Ороло. Однако мы продолжали думать.

— Фототипия в его келье. На Блаевом холме, — сказал я. — Там была аналемма. Древняя.

— Да, — сказал Арсибальт. — Я её помню.

— Такое ощущение, что она была для него подобием религиозного символа. Как треугольник для некоторых скиний.

— Тем не менее это не объясняет его слова о Геометрах, — заметил Арсибальт.

Мы довольно долго размышляли, но так ни до чего и не додумались.

— На том пленарии, — сказал я, — после возвращения Джезри, ты видел, что произошло с небесным эмиссаром?

— А ты?

Мы помолчали, провоцируя друг друга на неуместную шутку, но время для этого, видимо, ещё не пришло.

— Как остальные?

Арсибальт вздохнул.

— Я их почти не вижу. Нас приписали к разным лабораториумам. На переклинии, разумеется, дурдом. И мы выбрали разные лукубы.

Я мог только гадать, что означают эти слова.

— Ты можешь хотя бы рассказать, как у них дела?

— Тебе надо понять: для Джезри и Алы всё было по-другому, — начал он.

— В каком смысле?

— Их призвали на воко. Они умерли, как все, чьи имена прозвучали, и должны были начать новую жизнь. Некоторым она даже понравилась. И все к ней привыкли. Потом, несколько недель спустя, всё превратилось в конвокс.

— Им пришлось воскреснуть.

— Да. Так что, конечно, будет какая-то неловкость.

— Неловкость? Что ж, хоть что-нибудь здесь будет для меня привычным.

Арсибальт не рассмеялся — только прочистил горло.

— Тебя отсюда выпустят, оглянуться не успеешь, — объявил Джезри. Вопреки мрачным пророчествам Арсибальта, он явился ещё до того, как остыл мой хлеб.

Он говорил с такой абсолютной самоуверенностью, что я понимал: ему приходится выдавливать каждое слово через задницу.

— На чем основано твоё предсказание? — спросил я.

— Лазер был не того цвета.

Я повторил его фразу вслух, но всё равно ничего не понял.

— Лазер, которым осветили Три нерушимых, — сказал Джезри. — В ту ночь, после которой всё это превратилось в конвокс.

— Он был красный. — Я понимал, что не говорю ничего умного, но пытался вышибить хоть какую-нибудь информацию из мозгов Джезри, и для этого в них надо было запустить камнем.

— Тут в Тредегаре некоторые разбираются в лазерах, — сказал Джезри. — Они сразу почуяли что-то странное. Есть известное число газов или их смесей, которые дают красное излучение. У каждого — своя длина волны. Специалист по лазерам может взглянуть на пятно света и сразу определить состав активной среды. Лазеры Геометров были незнакомого цвета.

— Не понимаю, какое…

— По счастью, космограф из Рамбальфа догадался подставить под этот свет фотомнемоническую табулу, — продолжал Джезри. — Так что теперь мы знаем длину волны. Оказалось, что она и впрямь не соответствует никаким известным спектральным линиям.

— Погоди, такого не может быть! Длины волн выводятся из квантово-механических уравнений, базовых для всего!

— Вспомни новоматерию, — сказал Джезри.

Я задумался. Если нахимичить с устройством ядра, изменятся и орбиты электронов. Лазерное излучение происходит от того, что электрон перескакивает с более энергетически высокой орбиты на более низкую. Разница энергий определяет длину волны, то есть цвет излучения.

— У лазеров из новоматерии цвета, которых нет в природе, — вынужден был признать я.

Джезри молчал, дожидаясь, когда я сделаю следующий шаг.

— Итак, — продолжал я, — у Геометров есть новоматерия — они используют её в лазере.

Джезри сменил позу. Через полипласт я только позу и видел, но всё равно понимал, что он со мной не согласен. И в кои-то веки сообразил почему.

— Но у них нет новоматерии, — продолжал я. — По крайней мере серьёзной. Я держал их парашют. Стропы. Дверцу. Все было обычное — слишком тяжёлое, слишком непрочное.

Джезри кивнул.

— Ты не мог знать — мы сами узнали только несколько часов назад, — что всё это новоматерия. Всё в аппарате — живое и неживое — состоит из того, что мы зовём новоматерией. В том смысле, что ядра вещества организованы неестественным — по крайней мере для нашего космоса — образом.

— Но ведь почти всё погибло! Или погребено под сотнями футов пепла.

— Орифеняне и твои друзья сохранили кое-какие фрагменты. У нас есть панель, за которой была ручка. Болты, которые положила в карман Корд. Обрывки парашюта и строп. Ящик с образцами крови. И, благодаря светителю Ороло, тело убитой девушки.

Я чуть не пропустил последнюю фразу мимо ушей. До сей минуты Джезри про Ороло не говорил. По опущенным плечам и едва заметным нюансам голоса я понимал, что он горюет, — но лишь потому, что знаю его всю жизнь. И ещё я понимал, что он будет горевать долго — по-своему, втайне от других.

Я прочистил горло.

— Многие его так называют?

— Вообще-то теперь уже меньше. Сразу после того, как нам показали спиль, это слово само у всех вырвалось. Настолько видно было, что он вёл себя как светитель. В последние день-два многие пошли на попятный. Засомневались.

— Да в чём тут сомневаться?

Он развёл руками.

— Успокойся. Сам знаешь, как это бывает. Никто не хочет, чтобы его назвали фанатом. Проциане в своих лукубах наверняка стряпают совершенно другую интерпретацию того, что сделал Ороло. Забудь. Он принёс жертву. Мы чтим его память, стараясь извлечь из убитой все возможные знания. И я пытаюсь тебе сказать, что каждое ядро каждого атома в ней самой, в дроби, извлечённой из её внутренностей, в одежде — новоматерия. И то же, вероятно, справедливо для всего на икосаэдре.

— Значит, их электроны тоже ведут себя неестественно, — сказал я. — В частности, дают излучение не того цвета.

— Поведение электронов — практически синоним химии, — сказал Джезри. — Для того и придумали новоматерию: игры с ядерным синтезом дали нам новые элементы и новую химию.

— А функционирование живых организмов основано на химии.

Джезри был умнее меня, но редко это показывал. Сколько бы я ни тупил, он по-прежнему верил в мою способность понять то, что понимает он. Трогательная черта — единственная на фоне множества неприятных. Сейчас он снова сменил позу — подался вперёд, словно ему и впрямь интересны мои слова. Это означало, что я на правильном пути.

— Мы не можем химически взаимодействовать с Геометрами — а равно с их вирусами и бактериями, — потому что лазер был не того цвета!

— Простейшие взаимодействия, несомненно, возможны, — сказал Джезри. — Электрон — всегда электрон. Так что наши атомы могут образовывать с их атомами простые химические связи. Но это не та сложная биохимия, которую используют микробы.

— Значит, Геометры способны производить звуки, которые мы услышим. Видят свет, отражённый от наших тел. Могут двинуть нас в морду…

— Или гвоздануть.

Я впервые услышал это выражение, но догадался, что Джезри говорит о снаряде, уничтожившем Экбу.

— Но не заразить.

— И наоборот. Конечно, со временем микроорганизмы эволюционируют и смогут взаимодействовать с обоими видами материи — свяжут экосистемы между собой. Но это произойдёт не враз, и мы успеем принять меры. Так что скоро тебя отсюда выпустят.

— Есть у них вода? Кислород?

— Водород такой же, как у нас. Кислород — похожий, так что вода есть. Можем ли мы им дышать — неизвестно. Углерод немного другой. Металлы и тому подобное отличаются ещё заметнее.

— Много вы ещё знаете про Геометров?

— Меньше, чем ты. Что Ороло делал в Орифене?

— Занимался линией расследования, которую я плохо понимаю.

— В соответствии с поликосмической интерпретацией?

— Да.

— Расскажи.

— Боюсь об этом говорить.

— Почему?

— Потому что боюсь всё переврать.

Джезри не ответил. У меня было такое чувство, что он через пластик с подозрением меня разглядывает.

На самом деле я не хотел говорить по другой причине: я боялся, что тема выведет прямиком на инкантеров. А нас почти наверняка прослушивали.

— Другой раз, — сказал я. — Когда буду лучше соображать. Может, на прогулке. Как в Эдхаре, когда мы вели теорические диалоги в винограднике Ороло.

Виноградник Ороло, расположенный на южном склоне, не просматривался из окон инспектората, так что мы ходили туда, если собирались покуролесить. Джезри понял намёк и кивнул.

— Как Ала? — спросил я.

— Отлично. Не знаю, когда ты её увидишь, потому что после воко мы с ней вступили в отношения.

Уши у меня вспыхнули огнём, из позвоночника вылезли зазубренные шипы. По крайней мере, так мне казалось. Однако, взглянув в зеркало, я понял, что выгляжу как обычно, разве что чуть более глупо. Некая более высокоразвитая, современная часть мозга — то есть возникшая позже, чем пять миллионов лет назад, — подсказывала, что разговор надо поддержать.

— Хм. Спасибо, что сказал. И что теперь?

— Зная Алу, думаю, что она примет какое-то решение. А до тех пор ни я, ни ты её не увидим.

Я ничего не ответил.

— И вообще, она очень занята, — продолжал Джезри. Видно было, что разговор его утомил, что он хочет одного — поскорее отделаться. Однако даже Джезри понимал, что нельзя так оглоушить человека и уйти, поэтому принялся рассказывать про структуру конвокса. Я почти не слушал.

Так вот почему он так скоро меня навестил! Чтобы сообщить новость, пока нас разделяет металлическая сетка. Сообразительный!

Потому что (размышлял я после его ухода) Джезри меня знает. Он понял, что я всё обдумаю и стану держать себя в руках. Если разобраться, почему им было не вступить в отношения? Я и сам, после того как Алу призвали на воко, считал себя свободным.

Не то чтобы эти мысли меня сильно утешили!

Я съел ломоть хлеба. В вагончик вошли трое инаков, все в костюмах-аэростатах. Двое отсосали из меня очередную порцию крови. После того как кровососы ушли, третий — вернее, третья — отвинтила от костюма голову и бросила на пол, потом запустила пятерню себе в волосы и пощупала кожу.

— Жарко тут, — объяснила она, поймав мой взгляд. — Суура Мароа. Центенарий. Пятые булкианцы. Я из крохотного матика, о котором ты не слыхал. Не угостишь ли меня хлебом?

— Заразиться не боишься?

Она взглянула на свой шлем, потом снова на меня.

Суура Мароа показалась мне очень хорошенькой, но она была лет на пятнадцать меня старше, да и вообще я в ту минуту не слишком себе доверял: может, меня потянуло бы к любой женщине, которая не видит во мне разносчика инопланетной заразы! Я вручил ей кусок хлеба.

— Ну и место! — заметила она, оглядываясь. — Так эксы живут?

— По большей части да.

— Скоро тебя отсюда выпустят. — Суура Мароа глубоко вдохнула через нос. (По выражению лица было видно, что она анализирует запахи.) Потом раздраженно мотнула головой и пробормотала: — Слишком много синтетических материалов.

— О чём ты? — спросил я. — Чем занимаются Пятые булкианцы? Прости, мне следовало бы знать.

— Спасибо. — Забирая хлеб, она случайно коснулась моей руки. Откусила от ломтя и принялась жевать, глядя в пространство.

Последователи булкианского канона начали дробиться и ссориться сразу после Реконструкции. Было множество свар из-за того, кто вправе именоваться булкианцами, реформированными булкианцами, новыми булкианцами и так далее. Со временем сговорились на нумерации. Сейчас число булкианских орденов перевалило за двадцать, так что пятый был вполне древним.

— Не думаю, что в данном случае важна разница между пятыми, четвертыми и шестыми, — сказала наконец Мароа и повернулась ко мне. — Я просто хочу знать, как они пахли.

— Серьезно?

— Да. Если бы тебе дали подержать большой старый парашют с арбского военного склада, ты бы почувствовал запах. Например, затхлости, если он долго пробыл в чехле.

— Ах, если бы тогда мне хватило хладнокровия ещё и принюхаться! — сказал я.

— Ничего страшного, — ответила суура Мароа. Как всякий теор, она привыкла к неудачам. — Тебе действительно было не до того. И вообще, вы молодцы.

— Спасибо.

— Когда та смелая девушка…

— Корд.

— Да. Когда она включила уравнительный клапан, воздух двинулся…

— В капсулу, — сказал я.

— То есть ты не обонял их атмосферу до того, как она смешалась с нашей?

— Да.

— Плохо.

— Может быть, нам стоило подождать, — сказал я.

Она взглянула на меня пристально.

— Не советую повторять здесь эти слова!

Я опешил. Она взяла себя в руки и заговорила спокойнее:

— У нас здесь мировая столица всезнаек. Все умирают от зависти. Каждый жалеет, что не оказался там вместо тебя и чокнутых преемственников. Уж он-то наверняка справился бы лучше!

— Ладно, хорошо, — сказал я. — Мы торопились, потому что знали: военные напортят ещё больше.

— Вот так уже лучше, — сказала она. — Теперь вернемся к обонянию: кто-нибудь из вас вообще что-нибудь нюхал?

— Да! Мы об этом говорили!

— Но только не когда ита снимал вас на спилекаптор.

— Это было до того, как появился Самманн. Аппарат только-только сел. Ороло нюхал выбросы из двигателей. Хотел знать, не ядовитые ли они…

— Разумно, — заметила суура Мароа. — Горючее может быть ещё каким токсичным!

— Но мы ничего не почувствовали. Решили, что это пар. Кислород-водород.

— Результат все равно отрицательный.

— Но потом, в капсуле, определённо чем-то пахло, — сказал я. — Теперь я вспомнил. Чем-то, связанным с телом. Я предположил, что это какая-то телесная жидкость.

— Предположил, потому что не узнал запах? — спросила суура Мароа после того, как основательно обдумала мои слова.

— Он был совершенно для меня новый.

— То есть органические молекулы Геометров всё-таки способны взаимодействовать с нашей обонятельной системой, — заключила она. — Интересный результат. Теоры изнывают от нетерпения в ожидании ответа — поскольку некоторые из этих реакций имеют квантово-механический характер.

— Наши носы — квантовые приборы?

— Да! — сказала Мароа с сияющим видом. — Малоизвестный факт. — Она встала и подняла с полу шлем. — Это полезные сведения. Мы сможем получить образец тела и проверить его действие на обонятельную ткань в лаборатории. — Она снова весело посмотрела на меня. — Спасибо! — И в качестве совершенно нелепого прощального ритуала натянула перчатки и опустила шлем на лицо. Мне стало грустно, что я больше его не увижу.

— Погоди! — сказал я. — Как такое возможно? Как могут быть Геометры настолько похожи на нас и при том из другой материи?

— Вот про это спрашивай космографов, — отвечала она. — Мое дело — изучать вредоносные организмы.

— Ко мне определение тоже относится? — спросил я, но Мароа возилась с застёжками шлема и не уловила шутку. Она шагнула в тамбур, пристроенный к двери. Дверь закрылась, щёлкнул замок, и снова раздались неприличные звуки клейкой ленты.

Темнело. Я думал о противоречии. Геометры похожи на нас, но состоят из материи столь фундаментально отличной, что Мароа допускала невозможность их обонять. Некоторые участники конвокса боятся инопланетной заразы. Мароа — нет.

Меня заперли в этом ящике из-за споров, идущих в калькориях неподалёку, подумал я и сразу пожалел, что не слушал болтовню Джезри об устройстве конвокса.

Лио заявился поздно и заухал у меня под окном по-совиному. Это был наш условный знак в Эдхаре, когда мы убегали гулять после отбоя.

— Я тебя не вижу, — сказал я.

— Вот и хорошо. Синяки да шишки в основном.

— Занимаешься с долистами?

— С ними было бы куда безопасней. Нет, с такими же кривыми новичками, как я. Инаки Звонкой долины смотрят и потешаются.

— Ну, надеюсь, ты раздаёшь столько же синяков, сколько получаешь.

— Это было бы по-своему приятно, — сознался он, — но вряд ли обрадовало бы инструкторов.

Я чувствовал себя глупо, разговаривая с чёрным пластиковым квадратом, поэтому выключил свет и остался в темноте. Довольно долго мы сидели, разделенные окном. Думая, но не разговаривая про Ороло.

— Зачем долисты учат вас драться? — спросил я. — Мне казалось, этот сегмент рынка они сами заняли и никого туда не пускают.

— Ты перешёл прямиком к самому интересному вопросу, Раз, — сипло отозвался Лио. — Ответа я пока не знаю, но кое-какие соображения уже начали появляться.

— Ладно, мои внутренние часы сбились, заснуть я все равно не смогу, а книги, которые мне оставили, читать невозможно. Моя девушка ушла к Джезри. Я буду рад послушать твои соображения.

— Что за книги тебе оставили?

— Сборная солянка.

— Вряд ли. В них должно быть что-то общее. Тебе надо в этом разобраться перед первым мессалом.

— Я уже слышал это слово от Джезри. Даже попытался найти в нём знакомый корень.

— Оно происходит от уменьшительной формы протоортского слова, означающего плоскую поверхность, на которую ставят еду.

— То есть «столик»…

— Скорее «обедик». Оказывается, здесь это важная традиция. Тут всё не как в Эдхаре, Раз. Для того, как едим мы: все вместе в трапезной, каждый берёт свою миску и садится где хочет, — у них тоже есть слово, не слишком лестное. Им кажется, что это пережиток, дикость. Так едят только фиды и некоторые аскетические ордена. Здесь в обычае мессалы. Максимальное число участников — семь. Считается, что при большем числе людей за столом общий разговор невозможен.

— То есть у них большой обеденный зал со столами на семь человек?

— Нет, так было бы слишком шумно. Каждый мессал проводится в отдельном небольшом помещении — мессалоне.

— И кухня окружена кольцом таких мессалонов?

Лио хохотнул над моей наивностью. Беззлобно — он и сам недавно был здесь таким же новичком.

— Раз, ты ещё не понял, какой богатый здесь концент. У них нет трапезной и нет общей кухни. Готовят и едят во владениях и зданиях капитулов.

— У них есть действующие владения? Мне казалось, они упразднены…

— После Третьего разорения — да, — сказал Лио. — Но ты помнишь, как РСФ восстановили владение Шуфа? Так вообрази концент, в котором таких владений сотня — и каждое больше и роскошнее Шуфова. Это мы ещё о зданиях капитулов не говорили.

— Я уже чувствую себя жалким провинциалом.

— Погоди, то ли ещё будет!

— Значит, есть отдельная кухня… — Я замолчал, не в силах представить нечто настолько невероятное.

— Отдельная кухня для каждого мессалона — и в ней готовят только четырнадцать порций!

— Ты вроде бы говорил о семи.

— Сервенты тоже едят.

— Это ещё кто?

— Мы! — рассмеялся Лио. — Когда тебя выпустят, то прикрепят к старшему фраа или сууре. Их тут называют преподобные, сокращённо препты. Часа за два до обеда ты идешь во владение или здание капитула, где назначен мессал твоего препта, и вместе с другими сервентами готовишь обед. Как только колокола прозвонят вечерню, препты собираются и садятся за стол, а сервенты вносят еду. Когда ты не бегаешь с тарелками, ты стоишь за стулом у своего препта, подпираешь спиной стену.

— Ужас, — сказал я. — А ты точно меня не разыгрываешь?

— Я сам сперва не поверил, — со смехом ответил Лио. — Почувствовал себя деревенщиной. Но система работает. Ты получаешь возможность присутствовать при разговорах, которых бы иначе не услышал. А с годами ты сам становишься прептом и получаешь сервента.