— Помоги теперь ты нам, фраа Эразмас, — произнёс фраа Лодогир спокойным деловым тоном. — Помоги разрешить загадку, над которой мы бьёмся.

— Кто в данном случае «мы»? — спросил я.

— Те участники конвокса, которых не покидает чувство, что спиль показал про Ороло далеко не всё.

Я ответил, не в силах скрыть прозвучавшую в голосе усталость:

— О какой загадке вы говорите?

— Как Ороло подавал Геометрам сигналы? К какому трюку он прибег, чтобы отправлять им тайные послания?

Сейчас, если бы у меня во рту была вода, я бы поперхнулся. Сидящие зашумели — волны негодующего ропота и оскорбительного смеха схлёстывались и прокатывались из одного конца нефа в другой. Я начисто утратил дар речи и только смотрел на фраа Лодогира пристально, ожидая, что тот смутится и возьмёт назад свои обвинения. Но он по-прежнему являл собой воплощение естественности и благодушия. И по мере того как росли спокойствие и уверенность фраа Лодогира, мои стремились к нулю. Как же мне хотелось его уплощить!

Однако я вспомнил слова Ороло: «Они расшифровали мою аналемму!» Как если бы он и впрямь посылал Геометрам сигналы.

А как иначе объяснить их решение высадиться в Орифене — в том самом месте, где нашёл прибежище Ороло? И зачем иначе ему было совершать долгое и опасное путешествие в Орифену?

К насущному: я не отваживался вступать в серьёзный диалог с фраа Лодогиром здесь, перед этой аудиторией, на эту тему. Он уплощил бы меня так, что мои останки отскребали бы от пола пескоструйным автоматом. И заодно не оставил бы от Ороло мокрого места.

Мой диалог с фраа Лодогиром слушали миряне. Влиятельные миряне. Бонзы, как сказал бы Ороло. Возможно, на них такие подлые уловки и впрямь действовали.

Что говорили о риторах? Что они имели власть менять прошлое и делали это при малейшей возможности.

Я не мог тягаться с ритором. Мне оставалось одно: говорить правду в надежде, что меня услышат друзья, которым такое по силам.

— Оригинальное предположение, — сказал я. — Не знаю, какие порядки в ордене светителя Проца, но я, как эдхарианец, стал бы искать доказательства.

— А как насчет весов? — спросил фраа Лодогир.

— Весы отдают предпочтение более лёгкой гипотезе. Предположение, что Ороло не посылал сигналов инопланетному кораблю, проще того, которое предлагаете вы.

— О нет, фраа Эразмас. — Лодогир снисходительно усмехнулся. — Со мной такое не пройдёт. Постарайся не забывать, что нас слушают умные люди! Если гипотеза, что Ороло посылал сигналы, объясняет неразрешимые загадки, то она наиболее простая.

— Какие загадки, по-вашему, она объясняет?

— Три загадки, если быть точным. Загадка первая: аппарат сел на развалинах Орифены, в совершенно заброшенном и неинтересном месте, единственная примечательная черта которого — аналемма, явственно видимая из космоса!

— Из космоса явственно видно всё, была бы соответствующая оптика, — заметил я. — Вспомним, что Геометры украсили свой корабль доказательством Адрахонесовой теоремы. Вполне естественно, что они совершили посадку в храме Адрахонеса.

— Они наверняка знали, что мы здесь, — возразил Лодогир. — Если они хотели поговорить с теорами, почему не высадиться в Тредегаре?

— А зачем расстреливать друг друга из ружей? Вы не можете требовать, чтобы я объяснил все поступки Геометров.

— Загадка вторая: самоубийство Ороло.

— Никакой загадки. Он пожертвовал собой, чтобы спасти бесценный образец.

— Он взвесил, что ценнее: его жизнь или образец. — Лодогир изобразил руками чаши весов. — Загадка третья: в последние мгновения он начертил на земле аналемму и встал на неё, чтобы встретить судьбу, которую сам избрал.

Мне нечего было ответить. Для меня самого это оставалось загадкой.

— Ороло принял на себя ответственность, — сказал Лодогир.

— Я решительно вас не понимаю.

— В те месяцы, когда Ороло единственный на всём Арбе знал о существовании Геометров, он каким-то образом передал им послание. Я предполагаю, что оно имело форму аналеммы и было знаком высадиться на аналемме, которая так явственно видна — или была видна — в Орифене. Как только его отбросили, он отправился туда и стал ждать. И нате-ка! Геометры и впрямь там высадились. Но не так, как Ороло по наивности предполагал. Одна из партий запустила нелегальный аппарат. Инопланетная женщина пожертвовала жизнью. Доминирующая партия в отместку нанесла удар по Экбе с гибельными последствиями для Орифены. Ороло понял, что виноват в случившемся. Во искупление содеянного он забросил мёртвую женщину в воздухолёт и встал на аналемму в знак того, что принимает свою ответственность.

Покуда фраа Лодогир произносил своё обвинительное заключение, тон его менялся. Сперва он говорил, как инквизитор, потом всё мягче и мягче, а под конец почти сочувственно. Проникновенно. Я слушал как зачарованный. Возможно, этот ритор и впрямь имел колдовскую власть что-то сделать у меня в голове — изменить прошлое. Более того, я почти не сомневался, что он прав.

— У вас по-прежнему нет доказательств, только красивая история, — наконец выговорил я. — Даже если вы найдёте свидетельства и подтвердите свою правоту, что это на самом деле скажет об Ороло? Как он мог предвидеть гражданскую войну среди Геометров? В том, что погибли люди, повинен Геометр, отдавший приказ нанести удар по Экбе, а вовсе не Ороло. Так что даже если какая-то часть вашей гипотезы будет доказана, останется пространство для диалога о том, что на самом деле думал Ороло, когда его накрыло палящей тучей. Полагаю, он и впрямь взял на себя некую ответственность. Но, встав на аналемму, он сказал совсем не то, что вы пытаетесь ему приписать. Думаю, он сказал: «Я стою на своём, несмотря на всё, что случилось».

— Несколько самонадеянно, как по-твоему? Ты не считаешь, что он должен был обратиться к мирским властям? Чтобы они взвесили свидетельства — рассудили, как лучше вести себя с Геометрами? — Лодогир покосился в сторону, словно напоминая, что там, в нефе, бонзы дожидаются моего ответа.

И тут я, первый и последний раз за весь диалог, сделал то, чем после гордился. Я не сказал: «Небесный эмиссар уже взвесил и рассудил, как лучше, помните?» Но этого и не надо было говорить. Тихий ропот пробежал по нефу, постепенно перерастая в смех. Мне оставалось только ждать, пока все собравшиеся осознают, какую глупость сморозил мой сокурсант. И ещё — я почувствовал, что это сознательный ход с его стороны.

— Всё зависит, — сказал я, — от того, чем оно в итоге закончится.

Лодогир поднял бровь и отвернулся к спилекаптору.

— В чём, — сказал он, — и заключается цель данного конвокса. Думаю, нам пора вернуться к работе.

Он взмахнул рукой. Прожекторы погасли. Экран потемнел. Все в нефе заговорили разом.

Я стоял один на подмостках, в темноте: фраа Лодогир торопливо сбежал по ступеням — видимо, чтобы я голыми руками не вырвал ему язык. Работники уже разбирали сцену Я отцепил микрофон, выпил большой глоток воды и начал спускаться, чувствуя себя так, будто в течение часа служил боксерской грушей для Лио.

Внизу меня дожидались несколько человек. Один в особенности обратил на себя моё внимание — мирянин, одетый как важная особа. Он явно вознамерился поговорить со мной первым и с этой целью взбежал по лестнице мне навстречу.

— Эмман Белдо, — представился мирянин и назвал какое-то правительственное ведомство. — Не можешь ли ты мне объяснить, что за ерунда тут происходит?

В парадном костюме он казался человеком солидного возраста, но сейчас, вглядевшись в лицо, я понял, что он немногим старше меня.

— Почему бы тебе не спросить фраа Лодогира? — предложил я.

Эмман Белдо предпочёл расценить мои слова как иронию.

— Я прибыл сюда в надежде услышать что-нибудь о Геометрах… — начал он.

— А мы разговариваем о сознании и аналеммах.

— Да. Послушай. Не пойми меня неправильно. Я пять лет был унарием…

— Ты умный, образованный бюргер, ты читаешь книги и зарабатываешь на жизнь головой, и всё равно не можешь понять, что сейчас произошло…

— При том, что нам следует говорить об угрозе! И о том, что в связи с ней предпринять!

Я на мгновение отвлёкся, глядя на желающих со мной побеседовать. Я пытался понять, кто они такие, не встречаясь ни с кем глазами. У меня было нехорошее чувство, что некоторые из этих фраа и суур считают себя членами Преемства и хотят обменяться со мной секретными рукопожатиями. Другие, вероятно, планировали долго и нудно разъяснять мне неправоту Эвенедрика. Наверняка тут были и бескомпромиссные халикаарнийцы, разъярённые тем, что я не уплощил фраа Лодогира, и люди вроде сууры Марой с конкретными вопросами про спускаемый аппарат. Мне подумалось, что куда проще иметь дело с бюргером вроде Эммана Белдо…

В каком-то смысле меня спас фраа Лодогир. Он протолкался к лестнице после жаркой перепалки с одним из старших иерархов.

— Ну и наворотил ты дел, фраа Эразмас! — воскликнул он.

— Что случилось, фраа Лодогир?

— По твоей милости нас низвергают во тьму кромешную — в самую задницу матического мира!

— Разве это не концент просветителя Эдхара?

— Нет, есть место ещё хуже, — объявил Лодогир. — Мессал о Множественности миров во владении Аврахона. И там мы будем вкушать пищу, покуда я не заставлю иерархов одуматься!

— Кто в данном случае «мы»?

— Тебе следует быть внимательней, фраа Эразмас!

— К чему внимательней?

— К своим обязанностям на конвоксе!

— И в чём мои обязанности?

— Стоять у меня за спиной, пока я ем. Держать мою салфетку, когда я выхожу в туалет.

— Что?!

— Ты мой сервент, фраа Эразмас, и я твой препт. Перед обедом мне надо подавать влажное полотенце, тёплое, но не горячее. Запомни хорошенько, если не хочешь до конца конвокса зубрить Книгу.

Эмман Белдо взглянул на меня с интересом.

Страшная новость должна была повергнуть меня в отчаяние, но я всё ещё немного «плыл», и мне стало смешно, что фраа Лодогир так злится.

— Ну вот, — сказал я Эмману Белдо, — теперь у тебя есть выбор. Если хочешь узнать об угрозе, которую представляют Геометры, можешь отправляться куда угодно, только не со мной. Если тебе интересно, почему мы сейчас говорили на такие отвлечённые темы, присоединяйся ко мне и фраа Лодогиру в самой заднице матического мира.

— Непременно! — воскликнул он. — Мой препт такого не пропустит.

— А кто твой препт?

— Мы с тобой должны обращаться к ней «госпожа секретарь», — предупредил он. — Но зовут её Игнета Фораль.

ЧАСТЬ 10. Мессал

...

Лориты, орден, основанный св. Лорой, полагавшей, что все идеи, которые способен измыслить человеческий мозг, уже выдуманы. Л. — историки мысли; они рассказывают инакам о тех, кто уже высказывал в прошлом нечто подобное, и, таким образом, помогают им не изобретать заново колесо.

«Словарь», 4-е издание, 3000 год от РК.

— Геометры распластали нас, как подопытное животное, — сказала Игнета Фораль после того, как мы подали суп. — Они могут тыкать в нас скальпелем, сколько захотят, и наблюдать наши реакции. Когда мы впервые заметили их на орбите Арба, то подумали, что в ближайшее время что-нибудь произойдёт. Однако мучительно долго ничего не происходило. Геометры могут получать всю нужную им воду из комет, всё остальное — из астероидов. Чего они (как мы предполагаем) не могут, так это совершать межзвёздные перелёты. Но, возможно, они просто никуда не торопятся.

Она сделала паузу, чтобы промочить горло. На руке блеснул браслет — не броский, но наверняка дорогой. Всё в Игнете Фораль подтверждало то, что Тулия рассказала нам несколько месяцев назад в Эдхаре: она из богатого бюргерского клана, издавна тесно связанного с матическим миром. Не совсем ясно было, что она делает здесь и почему зовётся «госпожа секретарь». Тулия раскопала, что небесный эмиссар отстранил её от мирской власти. Однако это была старая новость. Небесного эмиссара выбросили в шлюз несколько недель назад. Может быть, пока я был на Экбе, мирская власть реорганизовалась, и госпожу Фораль вернули из небытия.

Пригубив вино, госпожа секретарь обвела взглядом шестерых сотрапезников.

— По крайней мере, так я отвечаю моим коллегам на вопрос, зачем я трачу время на этом мессале.

Последняя фраза была произнесена весело. Фраа Лодогир рассмеялся в голос. Все остальные хотя бы выдавили смешок, кроме фраа Джада, смотревшего на Игнету Фораль, как на вышеупомянутое подопытное животное. Это не ускользнуло от её внимания.

— Фраа Джад, — сказала она, поворачиваясь к нему с намёком на поклон, — естественно, видит всё в более глубокой временной перспективе и, возможно, считает, что мои коллеги слишком нетерпеливы. Однако, к добру или к худу, я занимаюсь политическими механизмами того, что вы зовёте мирской властью. И многие её представители считают, что в нашем мессале умные люди растрачивают себя на ерунду. В лучшем случае они скажут, что сюда сослали трудных, никчёмных либо чрезмерно высоколобых людей, чтобы те не мешали работе конвокса. Как вы посоветуете мне ответить на доводы тех, кто требует закрыть этот мессал? Суура Асквина?

Суура Асквина была нынешней преемницей Аврахонова владения и фактической его хозяйкой. Мы все считались её гостями. Игнета Фораль обратилась к ней первой, потому что суура Асквина хотела что-то сказать, и ещё, как мне подумалось, потому что так требовал этикет. Пока я предпочитал думать о сууре Асквине хорошо: она помогала нам готовить обед, хлопоча наравне со своей сервентой, Трис. Сегодня был первый мессал о Множественности миров, и мы не сразу разобрались, где что на кухне, как растопить печь и всё такое.

— Боюсь, тут у меня незаслуженное преимущество, госпожа секретарь, поскольку я здесь живу. Я могла бы ответить на вопрос, проведя ваших коллег по владению Аврахона, которое, как все вы видели, представляет собой своего рода музей…

Я стоял позади фраа Лодогира, сжимая за спиной верёвку, которая через дыру в стене тянулась до самой кухни. Кто-то за неё дёрнул, бесшумно вызывая меня. Я наклонился, проверяя, не надо ли вытереть моему препту подбородок, и бочком двинулся мимо других сервентов к выходу. Тем временем суура Асквина развивала мысль, согласно которой один взгляд на древние научные приборы, собранные во владении, убедил бы самого скептичного экса в необходимости поддерживать чистую метатеорику. Мне было очевидно, что она прибегла к гипотрохийной трансквестиации: у неё получалось, будто мессал будет заниматься исключительно чистой метатеорикой. Я был в корне не согласен, но мог заговорить, только если ко мне обратятся, и решил, что остальные как-нибудь сами себя в обиду не дадут. Фраа Тавенер (он же Барб) стоял за спиной у фраа Джада и смотрел на сууру Асквину, как птица на букашку, изнывая от желания её уплощить. Я, проходя, подмигнул ему, но он, разумеется, не заметил. Я прошёл через обитую дверь в коридор, служащий шлюзовой камерой для шумов. В дальнем конце была ещё одна обитая дверь. Я толкнул её — она открывалась в обе стороны — и разом окунулся в жар, звуки и свет.

И в дым, потому что Арсибальт что-то спалил. Я шагнул к ведру с песком, но, не увидев открытого пламени, решил, что ничего страшного не происходит. Голос сууры Асквины доносился из репродуктора: мирская власть прислала ита, и тот оборудовал одностороннюю акустическую систему. Мы в кухне — и, полагаю, все в достаточно большом радиусе — слышали каждое слово, произнесённое в мессалоне.

— Что стряслось? — спросил я.

— Ничего не стряслось. А, ты про дым? Я котлету сжёг. Пустяки, у нас есть ещё.

— Тогда зачем ты меня выдернул?

Арсибальт виновато покосился на прибитую к стене доску, под которой болтались семь верёвок. Над шестью мелом были написаны имена сервентов.

— Потому что мне стало жутко тоскливо! — объявил он. — Разговор просто идиотский!

— Это только начало, — заметил я. — Вступительные формальности.

— Неудивительно, что мессал хотят упразднить! Если так и дальше пойдёт…

— А при чём тут я? Зачем было за верёвку дергать?

— О, это старая здешняя традиция, — сказал Арсибальт. — Я о ней прочёл. Если диалог становится нудным, сервенты голосуют ногами — удаляются в кухню. Прептам полагается это заметить.

— Вероятность, что препты поймут твой намёк, близка к вероятности того, что их не стошнит от нашей стряпни.

— Ладно, надо же с чего-то начать.

Я подошёл к доске, взял кусок мела и написал над последней неподписанной верёвкой «Эмман Белдо».

— Его так зовут?

— Да. Он говорил со мной после пленария.

— А почему он не помогал готовить?

— Помимо всего прочего, он ещё и шофер госпожи секретарь. Он прибыл пять минут назад. И вообще, эксы не умеют готовить.

— Твоя правда! — сказала суура Трис, входя с полным подолом дров. — Даже для вас, ребята, это дело не простое.

Она открыла дверцу печки и критически оглядела уголья.

— Мы ещё покажем, чего стоим, — объявил Арсибальт, хватая огромный нож, словно вождь племени, вызванный на поединок. — Печка, овощи, то, как вы режете мясо, — нам всё кажется странным.

И тут, словно говоря: «Кстати о странностях», мы с Арсибальтом разом покосились на огромную кастрюлю, которую ещё раньше отставили к краю плиты в надежде, что изрыгаемые ею пары будут не так сильно отравлять воздух.

Суура Трис ворошила уголья и подбрасывала щепочки сосредоточенно, будто совершала операцию на мозге. Мы бы посмеялись, если бы наши собственные попытки растопить печь не привели к катастрофическим последствиям, сопровождающим обычно ядерный взрыв. Теперь мы просто смотрели, остро сознавая свою неполноценность.

— Ничего себе госпожа секретарь начала разговор с того, что этот мессал — помойка для неудачников, — сказал я.

— О нет, я не согласна. Она молодец! — воскликнула Трис. Она пытается их мотивировать.

Трис была толстенькая и не особо хорошенькая, но как всякая девушка, выросшая в матике, держалась королевой.

— Интересно, удастся ли ей мотивировать моего препта, сказал я, — который ничего так не хочет, как закрыть этот мессал и впредь обедать со стоящими людьми.

Зазвенел колокольчик. Мы все обернулись. На стене над семью верёвками висели семь колокольчиков. От каждого тянулась длинная лента — через стену, под полом и дальше по мессалону к бархатному шнурку с нижней стороны стола. Каждый препт мог, дёрнув за шнурок, неслышно и незаметно вызвать своего сервента.

Колокольчик прозвенел раз, замолчал на мгновение и тут же затрезвонил без умолку, всё яростнее и яростнее; мне показалось, что сейчас он спрыгнет со стены. Над колокольчиком было написано «фраа Лодогир».

Я вернулся в мессалон, подошёл к своему препту со спины и нагнулся.

— Унеси своё эдхарианское хлёбово, — выдохнул он. — Есть невозможно!

— Вы бы видели, что готовят матарриты! — шепнул я. Лодогир покосился через стол на фраа — или сууру, — чьё лицо полностью закрывала стла. Ткань была перекинута через голову, как капюшон, и надвинута так низко, что оставалось лишь отверстие для всовывания еды — если употребляемое матарритами за обедом заслуживало такого названия.

— Я лучше буду есть то же, что оно, — прошипел фраа Лодогир, — чем эту стряпню!

Я выразительно глянул на фраа Джада, уписывавшего за обе щёки, потом забрал у фраа Лодогира миску и унёс, радуясь поводу вернуться на кухню.