— Если бы вы меньше засматривались на хорошеньких суур и не так шумно валяли дурака на кухне, вы бы услышали, как я назвала себя металоритом.

— Или лоритом множественных миров, — вставил я.

— Ах, так вы всё-таки слушали!

— Я думал, вы просто хотите разрядить обстановку.

— Кто был их Эвенедриком, фраа Арсибальт?

— Простите? — Арсибальт зачарованно раскрыл рот, но тут суура Трис сунула ему в руки огромный грязный поднос.

— Фраа Тавенер, кто был светителем Темном на планете Кватор? Трис, кто была леди Барито на Антаркте? Фраа Орхан, верят ли в Бога на Пангее, и если да, тот же это Бог, что у матарритов, или другой?

— Должен быть тот же, прасуура Мойра! — воскликнул Орхан (я окончательно решил считать его мужчиной) и сделал жест, который я видел раньше. Какое-то богопоклонническое суеверие.

— Фраа Эразмас, кто открыл Халикаарнову диагональ на планете Диасп?

— Вы хотите сказать, что, поскольку они, очевидно, думали о том же…

— Должны были думать, иначе не построили бы этот корабль! — вставил Барб.

— У вас гораздо более свежие головы, более подвижные мозги, чем у некоторых в этом мессалоне, — сказала Мойра. — Я подумала, что у вас могут возникнуть соображения.

Суура Трис повернулась и сказала:

— Вы предполагаете, что светители из разных миров совпадают один в один? Общее сознание во многих мирах?

— Я спрашиваю вас, — сказала Мойра.

Я молчал, охваченный тем беспокойством, которое в последнее время накатывало на меня, как только разговор устремлялся в это русло. В своих последних словах, за минуты до смерти, Ороло предупредил меня, что тысячники знают о единстве сознания в разных мирах и построили на нём праксис: то есть легенда об инкантерах основана на фактах. Может быть, ко мне вернулась старая привычка слишком много тревожиться, но мне казалось, что разговор, в котором я участвую, опасно близок к теме инкантеров.

Арсибальт, не обременённый моими тревогами, приготовился ответить. Он поставил вымытый поднос в сушку, вытер ладони о стлу и расправил плечи:

— Хорошо. Любая такая гипотеза должна строиться на объяснении, почему разные сознания на разных мировых путях думают одно и то же. Некоторые всегда могут предложить религиозное объяснение, — он покосился на Орхана, — другие…

— Можешь не скрывать свою веру в ГТМ — вспомни, с кем ты говоришь! Я и не такое видела!

— Да, прасуура Мойра, — ответил Арсибальт, склонив голову.

— Как знание распространяется из общего теорического мира — я не буду называть его Гилеиным, поскольку, очевидно, на планете Кватор не было женщины по имени Гилея, — в сознание разных светителей из разных миров? И происходит ли это сейчас — между ними и нами? — вбрасывая в кухню свои мозговзрывающие гранаты, суура Мойра бочком отступала к дальней двери и едва не столкнулась с Эмманом Белдо, который вернулся, доставив свою препту домой.

— Судя по всему, завтрашний мессал и будет про это говорить, — заметил я.

— Зачем ждать? Не расслабляйтесь! — И Мойра стремительно вышла в темноту. Карвалла, бросив полотенце, рванула за ней, накидывая на голову стлу. Эмман вежливо посторонился, затем уставился вслед Карвалле и смотрел, пока та не исчезла из виду. Когда он повернулся обратно, суура Трис залепила ему в физиономию мокрой губкой.

— Не могут же эти пути просто блуждать в Гемновом пространстве… — сказал Эмман.

— Как мы в темноте? — предложил я. Мы искали подходящий лукуб.

— Без всякого смысла. Или могут?

— Ты про мировые пути? Повествования?

— Наверное. Кстати, что вокруг них за сыр-бор?

Вопрос был довольно расплывчатым, но я, кажется, понял, что имел в виду Эмман.

— Ты про то, что фраа Джад употребляет слово «повествования»?

— Да. Трудновато будет скормить это…

— Бонзам?

— Так вы называете коллег моей препты?

— Некоторые из нас — да.

— Так вот, они все довольно приземлённые. Такие возвышенные вещи — не для них.

— Ладно, давай я подберу пример. Помнишь, что сказал Арсибальт? Про кусок льда в звезде?

— Конечно. Существует точка в Гемновом пространстве, соответствующая космосу, где есть даже это.

— Конфигурация космоса, заданная этой точкой, — сказал я, — включает, помимо звёзд и планет, воробьёв и пчёл, спилей, книг и всего остального, одну звезду, в которой находится большой кусок льда. Точка, как ты помнишь, всего лишь длинная последовательность чисел — координат — не более и не менее реальная, чем любая другая.

— Её реальность — или в данном случае нереальность — вытекает из каких-то других соображений.

— Верно. В данном случае — что описываемая ситуация абсолютно нелепа.

— Как такое могло случиться, для начала? — подхватил Эмман, проникаясь духом аргумента.

— Случиться. Вот ключевое слово, — сказал я, жалея, что не могу объяснять так же хорошо, как Ороло. — Как понимать, что нечто случилось? — Вышло довольно убого. — Не просто эта ситуация — изолированная точка в конфигурационном пространстве — возникла и сразу исчезла. Скажем, у тебя есть обычная звезда, и вдруг — бац! — в один космический миг посреди неё материализуется глыба льда, а в следующий — бац! — глыбы нет. Это не называется «случилось».

— А если у тебя есть гемнопространственный телепортатор?

— М-мм… Полезный мысленный эксперимент, — сказал я. — Ты про устройство из книжки, которую подложила нам Мойра. Чудо-кабинка, с помощью которой ты можешь перенестись в любую точку Гемнова пространства, сделать её реальной и перескочить в следующую.

— Да. Невзирая ни на какие законы физики. Тогда мы сможем материализовать глыбу льда в звезде. Но она тут же растает.

— Растает, если с этой точки ты позволишь действовать законам природы, — поправил я. — Но ты можешь сохранить её, прыгнув в следующую точку, описывающую тот же космос, но по-прежнему с глыбой льда.

— Ладно, понял. Но в нормальных условиях она растает.

— Итак, Эмман, вопрос в том, что значит «нормальные условия». Или по-другому: возьмём серию точек, которую ты должен пройти в гемнопространственном телепортаторе, чтобы в космосе за окном кабины глыба льда сохранялась внутри звезды. Чем эта серия точек будет отличаться от той, которая составляет правильный мировой путь?

— От той, которая не противоречит законам природы?

— Да.

— Не знаю.

Я рассмеялся.

— Ну вот. Наконец-то я начал понимать, что Ороло говорил мне про светителя Эвенедрика. Эвенедрик изучал датономию — отрасль булкианской философии. То, что нам дано, что мы наблюдаем. В конечном счёте это всё, что у нас есть.

— Ладно, — сказал Эмман. — Так что мы наблюдаем?

— Не просто приемлемые мировые точки, то есть без льда в звёздах, но приемлемую серию таких точек. Мировой путь, который мог случиться.

— В чём разница?

— Глыба льда в звезде не просто невозможна — её нельзя туда доставить и нельзя там сохранить. Нет связной истории, которая бы её включала. Речь не просто о возможном — в Гемновом пространстве возможно всё, — но о согласованном, в смысле всего того, что должно быть справедливым в отношении вселенной, где в звезде оказалась глыба льда.

— Ну, думаю, такое возможно, — сказал Эмман. В его голове заворочались праксические шестерёнки. Собственно, этим он и зарабатывал на жизнь — его выдернули из ракетного агентства и приставили техническим советником к Игнете Фораль. — Можно спроектировать ракету с боеголовкой из жаропрочного материала и поместить туда глыбу льда. Запустить её в звезду с большой скоростью. Жаропрочный материал сгорит. Но потом, на долю мгновения, у нас будет глыба льда в звезде.

— Отлично, всё это возможно, — сказал я. — Но ты сам ответил на вопрос: «что должно быть справедливым в отношении вселенной, где в звезде оказалась глыба льда?» Если бы ты отправился в тот космос и остановил время…

— Хорошо, — сказал он. — Пусть гемнопространственный телепортатор может останавливать время, снова и снова возвращаясь в одну точку.

— Замечательно. Ты остановил время и смотришь на область вокруг льда. Ты видишь тяжёлые ядра расплавленного корпуса в звёздном веществе. Ты видишь следы отработанного ракетного топлива, ведущие к выгоревшему месту на стартовой площадке. Стартовая площадка должна быть на планете, способной поддерживать жизнь достаточно разумную, чтобы запускать ракеты. Вокруг площадки ты видишь людей, посвятивших жизнь конструированию и постройке ракеты. В их нейронах закодирована память о работе и о запуске. В их авосети есть спили запуска. И все воспоминания и записи должны по большей части согласовываться друг с другом. Все воспоминания и записи сводятся к положению атомов в пространстве, так что…

— Воспоминания и записи сами входят в ту конфигурацию, которой закодирована точка в Гемновом пространстве, — сказал Эмман громко и твёрдо. Он видел, что понял правильно. — И это ты имел в виду, говоря о совместимости.

— Да.

— Лёд в звезде может быть закодирован многими точками Гемнова пространства, — сказал он, — но лишь небольшое их число…

— Исчезающе малое, — сказал я.

— Содержит все записи — последовательные, взаимосогласующиеся — как он туда попал.

— Да. Когда ты в приступе праксиса выдумал ракету для доставки льда, ты на самом деле сообразил, какое повествование создаст условия — следы, оставленные в космосе исполнением твоего проекта, — совместимые со льдом в звезде.

Некоторое время мы шли молча, потом Эмман сказал:

— Или, если взять другой пример, невозможно увидеть наряд сууры Карваллы…

— И не реконструировать мысленно последовательность операций, нужных, чтобы завязать все эти узлы.

— Или развязать.

— Она столетница, — предупредил я, — а конвокс не навсегда.

— Не слишком увлекаться. Понял. Но я всё равно могу условиться с ней о свидании в три тысячи семисотом…

— Или стать фраа.

— Может, ещё и придётся. Эй, ты знаешь, куда мы идём?

— Я иду за тобой.

— А я за тобой.

— Отлично. Значит, мы заблудились.

Некоторое время мы шарахались в темноте, пока не наткнулись на двух гуляющих прасуур и не спросили, где здание эдхарианского капитула.

— Итак, — сказал Эмман, когда мы вышли на правильную дорогу, — суть в том, что в каждом конкретном космосе — прости, на каждом конкретном мировом пути — всё логично. Законы природы выполняются.

— Да, — сказал я. — Это и есть мировой путь — последовательность точек в Гемновом пространстве, соединённых ровно так, чтобы это выглядело, как будто законы природы выполняются.

— Я вернусь к терминологии телепортатора, потому что так я буду объяснять это другим, — сказал он. — Вся суть телепортатора в том, что можно мгновенно перенестись в любую другую точку. Можно произвольным образом прыгать из одного космоса в другой. Но лишь одна точка в Гемновом пространстве описывает состояние твоего космоса в следующий миг при соблюдении законов природы. Верно?

— Ты на правильном пути, — сказал я. — Но…

— Я вот к чему веду, — продолжал он. — Люди, которым я буду всё это объяснять, слышали о законах природы. Некоторые их даже изучали. Тут появляюсь я и начинаю говорить про Гемново пространство. Концепция для них совершенно нова. Я долго объясняю — говорю про телепортатор, про глыбу льда, про выжженное место на пусковой площадке. Рано или поздно кто-нибудь поднимет руку и спросит: «Господин Белдо, вы потратили несколько часов нашего бесценного времени на кальк о Гемновом пространстве — в чём, скажите на милость, ваш вывод?» Я отвечу: «С вашего позволения, вывод в том, что в нашем космосе выполняются законы природы».

— Он скажет: «Идиот, это мы и так знаем, ты уволен!»

— Вот именно! Тогда-то мне и придётся сбежать и сделаться фраа, желательно в матике Карваллы.

— Так ты спрашиваешь меня…

— Что существенного мы выигрываем, приняв модель Гемнова пространства? Ты уже говорил, что она облегчает занятия теорикой, но бонзы теорикой не занимаются.

— Ну, во-первых, неверно, что в каждый конкретный момент есть лишь одна следующая точка, согласующаяся с законами природы.

— А, сейчас ты начнёшь рассказывать про квантовую механику?

— Да. Элементарная частица может распасться. А может не распасться, что тоже совместимо с законами природы. Однако распад и нераспад приводят нас в различные точки Гемнова пространства…

— Мировой путь раздваивается.

— Да. Мировые пути раздваиваются всякий раз, как происходит коллапс волновой функции, то есть очень часто.

— И тем не менее, на каком бы мировом пути мы ни находились, он по-прежнему всегда подчиняется законам природы, — сказал Эмман.

— Боюсь, что да.

— Так, возвращаясь к моей исходной проблеме…

— Что даёт нам Гемново пространство? Ну, например, так гораздо легче думать про квантовую механику.

— Бонзы не думают о квантовой механике!

Мне нечего было сказать. Я чувствовал себя беспомощным инаком.

— Так как по-твоему, стоит ли мне вообще упоминать Гемново пространство?

— Давай спросим Джезри, — предложил я. — Вон того красавца.

Мы как раз подошли к эдхарианскому капитулу, и я приметил Джезри: он палкой чертил что-то на песчаной дорожке, а двое инаков — суура и фраа — смотрели и одобрительно хмыкали. В лунном свете все трое казались нарисованными пеплом на дне очага, но выглядели очень по-разному. Рядом с фраа и суурой из менее аскетичных орденов, закутанными в причудливые стлы, Джезри казался юным пророком со страниц древнего писания. Во время инбраса, глядя на других инаков, я чувствовал себя деревенщиной. Но то я. Джезри в таком же облачении смотрелся строго, сурово и, надо признать, мужественно. При взгляде на него я понял, почему фраа Лодогир так старался меня уплощить. Что-то в эдхарианцах производило на всех глубокое впечатление. Ороло сделал нас звёздами. Лодогир хотел на глазах у всего пленария поставить одного эдхарианца на место.

— Джезри! — окликнул я.

— Привет, Раз. Я не разделяю мнения, что на пленарии ты сел в лужу.

— Спасибо. Навскидку: что Гемново пространство даёт такого, чего нельзя получить другим способом?

— Время, — ответил Джезри.

— Ах да, — сказал я. — Время.

— Мне казалось, времени не существует, — ехидно заметил Эмман.

Джезри некоторое время смотрел на него, потом на меня.

— Твой друг, что ли, с фраа Джадом говорил?

— Итак, Гемново пространство даёт нам возможность учитывать время, — сказал я, — но Эмман возразит, что бонзы, с которыми ему предстоит разговаривать, и без того верят в существование времени…

— Бедные необразованные глупцы! — провозгласил Джезри. Фраа с суурой вопросительно на него посмотрели. Эмман страдальчески хохотнул.

— Так какая им польза в модели Гемнова пространства? — продолжал я.

— Абсолютно никакой, — ответил Джезри, — пока на голову не посыплются пришельцы из нескольких космосов сразу. Пойдёмте выпьем?

Ещё одна неприятная черта Джезри: он лучше работает, когда захмелеет. Мы, сервенты, напробовались в кухне и вина, и пива, у меня только-только начало проясняться в голове, и я сказал, что буду пить только воду. Вскорости мы оказались в самом большом калькории здешнего эдхарианского капитула (по крайней мере я решил, что он самый большой). Грифельные стены были исписаны знакомыми уравнениями.

— Тебя тут заставили заниматься космографией? — спросил я.

Джезри повернулся к стене и остановил взгляд на таблице. В одной колонке были долготы, в другой — широты. Увидев пятьдесят один градус с мелочью, я понял, что смотрю на координаты Эдхара.

— На сегодняшнем лабораториуме, — объяснил Джезри, — мы проверяли расчёты, сделанные накануне ита. Все телескопы мира — включая, как ты видишь, МиМ — сегодня ночью повернутся к кораблю Геометров.

— На всю ночь?

— Нет, примерно на полчаса. Кое-что произойдёт, — объявил Джезри обычным уверенным баритоном.

Эмман как-то заметно подобрался.

— И позволит нам увидеть что-нибудь поинтереснее буферной плиты на их заднице, — продолжал Джезри, — которая мне уже глаза намозолила.

— Откуда ты знаешь? — спросил я, хотя меня несколько смущала заметная нервозность Эммана.

— Не знаю, — сказал Джезри. — Просто вычислил.

Эмман показал глазами на дверь, и мы вслед за ним вышли в клуатр.

— Я вам расскажу, — произнёс он после того, как мы достаточно отошли от остальных членов лукуба. — Всё равно через полчаса все узнают. Идея созрела на одном очень влиятельном мессале после Посещения Орифены.

— Ты там был? — спросил я.

— Нет, но из-за этого меня и вызвали, — сказал Эмман. У нас есть старая разведывательная «птичка» на синхронной орбите, с топливом на борту, так что она может двигаться, если получит такой приказ. Вряд ли Геометры о ней знают. Мы ничего с неё не передавали, так что им не пришло в голову заглушить её частоты. Вчера утром мы узконаправленным лучом послали ей несколько команд. Она включила двигатели и переместилась на другую орбиту, которая пересечётся с орбитой эдра через полчаса.

Он ботинком нарисовал на дорожке корабль Геометров: грубый многоугольник — корпус, отпечаток каблука — буферная плита.

— Вот эта сторона всегда повёрнута к Арбу, — посетовал Эмман, тыча носком ботинка в плиту, — так что мы не видим остального корабля, — он ногой описал полукруг над передней половиной «икосаэдра», — где у них всё самое интересное. Очевидно, сознательно — она для нас всё равно что тёмная сторона луны, и мы знаем о ней только по фототипии светителя Ороло. — Эмман обошёл свою схему и прочертил длинную дугу, нацеленную на нос корабля. — Наша «птичка» приближается отсюда. Она адски радиоактивна.

— «Птичка»?

— Да, она получает энергию от радиоизотопных термоэлектрических генераторов. Геометры заметят, что она движется к ним, и вынуждены будут совершить манёвр…

— Поместить между «птичкой» и неизвестным объектом щит — буферную плиту, — сказал Джезри.

— То есть повернуть весь корабль, — перевёл я, — так что наши наземные телескопы смогут увидеть «всё самое интересное».

— И телескопы будут готовы.

— Неужели возможно развернуть нечто настолько огромное за разумное время? — спросил я. — Просто интересно, насколько мощными должны быть двигатели…

Эмман пожал плечами.

— Хороший вопрос. Мы многое узнаем, наблюдая за манёвром. Завтра у нас будет куча картинок.

— Если нас в отместку не разбомбят, — брякнул Джезри, пока я гадал, как бы поделикатней это выразить.

— Такая возможность обсуждалась, — признал Эмман.

— Неудивительно! — сказал я.

— Бонзы сегодня спят в пещерах и бункерах.

— Это успокаивает, — сказал Джезри.

Эмман не уловил сарказма.

— А матический мир умеет справляться с последствиями ядерных взрывов.

Мы с Джезри разом повернулись к скале, гадая, как далеко и насколько быстро успеем забраться в туннели.

— Однако вероятность оценивается как крайне низкая, — продолжал Эмман. — Случившееся на Экбе было серьёзной провокацией, если не прямыми военными действиями. Мы должны дать серьёзный ответ — показать Геометрам, что не будем сидеть сложа руки, пока нас гвоздят.

— А «птичка» и впрямь нанесёт удар по икосаэдру? — спросил я.

— Нет, если они сдуру сами на неё не налетят. Но она пройдёт довольно близко, так что они из осторожности должны будут совершить манёвр.

— Н-да! — сказал Джезри после того, как мы несколько минут переваривали услышанное. — Вот и делай теперь что-нибудь на лукубе.