Самманн сказал:

— Держу. Он жив. Правда, биометрия какая-то чудная.

Все смотрели, как Арсибальт буксирует фраа Джада. И вдруг мой шлем наполнили крики: «Берегись!», «Тьфу ты!», «Близкого как!» и «Плохо дело! Он красный!»

Повернув голову, я увидел то, что стало причиной переполоха: красный груз пронёсся в нескольких ярдах от шара с большой относительной скоростью: так быстро, что пройди он чуть «выше», не миновать бы столкновения. Всё произошло настолько стремительно, что никто не успел рвануть к грузу, заарканить его и остановить. Сейчас он летел между мною и шаром.

— Это реактор, — сообщил я, вглядевшись. Потом приказал скафандру: — Отсоединить захват.

«Захват отсоединён», — раздалось в наушниках.

Я выдал короткий импульс, чтобы оторваться от синего груза, и крикнул, что беру реактор на себя и чтобы кто-нибудь подобрал мой груз.

Реактор двигался так быстро, что я переключился на инстинкты, выработанные видеоигрой в Эльхазге. Я выдал боковой импульс, который, хоть и не решал задачу, замедлил скорость, с которой увеличивался разрыв между мною и красным грузом. Лица на дисплее гасли одно за другим, голоса доносились бессвязными обрывками. Я разобрал слова Арсибальта «…не та плоскость», подтвердившие мои собственные мысли: из-за небольшой погрешности при запуске реактор сейчас двигался по орбите с несколько иным углом наклонения.

Один голос, впрочем, слышался вполне отчётливо: «Тринадцать минут до линии видимости».

Я попробовал другой манёвр — неудачно — и с чувством, близким к панике, увидел, как реактор пронёсся в поле моего зрения. Через мгновение подо мной возник Арб, и я понял, что вращаюсь — видимо, рука нечаянно задела трекбол. Несколько секунд ушло на то, чтобы остановить вращение, а затем снова повернуться (уже медленно) и отыскать глазами реактор. Покончив с этим, я обернулся на шар. Он был пугающе далеко.

Когда я снова взглянул на реактор, то не увидел его: он затерялся в блеске Экваториального моря. Я дал задний ход, сбрасывая высоту, и красный кокон снова показался над горизонтом.

Никого из наших рядом не было. Они услышали, как я пообещал догнать реактор, и рассудили, что я справлюсь.

«Спокойно», — сказал я себе. Действуя медленно и правильно, я скорее вернусь к друзьям, чем если совершу три судорожных неудачных попытки. Я стабилизировался, чтобы реактор был низко в поле моего зрения и прямо впереди, а затем принудил себя тридцать секунд не дёргаться, а только следить за ним, проверяя, насколько его траектория отличается от моей.

Определённо ошибка в наклонении орбитальной плоскости. Чтобы скомпенсировать разницу, надо было включить движок, что я и сделал, но по ходу сбил большую полуось и ещё пару параметров так, что через десять минут сгорел бы в атмосфере. Следующие шестьдесят секунд ушли на то, чтобы их выправить.

Манёвры поворота плоскости наиболее энергоёмки.

Я не разрешал себе больше глядеть на шар. Отчасти боялся того, что увижу: моё убежище, мои друзья немыслимо далеко. А главное — это не имело значения. Без реактора, энергия которого нужна, чтобы расщеплять воду на водород и кислород, мы все через два часа задохнёмся. Если я струшу и вернусь к шару один, моё возвращение станет смертным приговором для всей ячейки.

Я приблизился к реактору, но в последнее мгновение меня занесло вбок. Я повернул, остановился («остановился» в данном случае означает, что мы с реактором не смещались друг относительно друга). «Три минуты до линии видимости», — объявил голос. Я совсем легонько тронул жёстик и увидел, что приближаюсь к реактору. Только бы получилось! Я заставил себя дышать медленнее.

Я не стал выбрасывать захват, а ещё несколько секунд маневрировал, чтобы ухватить волокна скелекистью. Когда мне это наконец удалось, я повернулся туда, где, по моим прикидкам, должен был находиться шар… и не увидел ничего. Вернее, увидел слишком много. Наша стратегия ложных целей сработала против меня. Я не мог отличить истинного от ложного. Примерно на одном расстоянии от меня были три шара — каждый не ближе, чем в десяти милях. Даже правильно угадав нужный, я бы не долетел до него за три минуты. А в случае ошибки не смог бы её исправить, потому что растратил бы всё топливо на полёт к ложной цели.

Попробуем взглянуть по-другому. Мы с реактором на стабильной орбите. Я дважды проверил расчёт, потому что от его правильности зависела жизнь — моя и моих друзей. Форма и размеры орбиты были таковы, что нам с реактором не грозило сгореть в атмосфере по крайней мере в ближайшие сутки-двое.

Что, если просто оставаться на ней? Кислорода было часа на два, но я мог сэкономить его, если немного успокоюсь. Я точно знал, что проблема в наклонении: угле между плоскостью, в которой вращались мы с реактором, и плоскостью экватора. У нас этот угол был чуть больше, чем у моих товарищей. Соответственно моя траектория пересекалась с орбитой ячейки номер 317 лишь раз в сорок пять минут, в двух точках по противоположные стороны Арба. Как те сломанные часы, которые дважды в сутки верно показывают время. Последний раз это произошло пятнадцать минут назад, когда реактор чуть не протаранил моих друзей и я устремился за ним вдогонку. С тех пор наши траектории расходились. Но довольно скоро они снова начнут сближаться. А через полчаса нас ждёт новое рандеву.

«Минута до линии видимости».

Главный вопрос: что думают мои друзья? Что они сейчас говорят в своей сетке? Я помнил фразу Арсибальта про неверную плоскость. Они, вероятно, с растущей тревогой наблюдали, как я уплываю прочь, и спорили, отряжать ли за мной спасателей.

Но не отрядили. Лио не отдал такого приказа. Более того, они преодолели соблазн включить дальнюю связь.

Будь это кто другой, я не мог бы читать их мысли, а они — мои. Однако моих друзей обучил и выпестовал Ороло. Они сообразили — наверняка быстрее, чем я, — что через сорок пять минут реактор появится с другой стороны Арба. Более того, они полагались на меня: верили, что я тоже это сообразил и буду действовать соответственно.

А что значит «соответственно»? Сохранять спокойствие и не менять орбиту. Пока я на ней, они знают где я. Если я начну дергаться, они не смогут предсказать моё местоположение.

Особых аварийных припасов у меня с собой не было, только одеяло из металлизированного полипластика (такое же, как выдали Ороло после анафема), прилепленное лентой к груди скафандра. Им предполагалось закрываться от солнца, чтобы чёрные скафандры не перегревались и системе охлаждения не приходилось работать на полную мощность, расходуя кислород. Я отлепил одеяло, развернул — довольно сложная работа, когда орудуешь скелекистями, — затем, как мог, накрыл реактор и поднырнул под краешек.

«Линия видимости установлена».

Теперь телескопы «Дабан Урнуда», если они смотрели в эту сторону, могли меня видеть, впрочем, только как соринку в туче отражателей, выброшенных двухсотракетным запуском.

Попробуем представить так: до «Дабан Урнуда» примерно четырнадцать тысяч миль. Из перигея вся планета для них — круглый пирог на расстоянии вытянутой руки. Из апогея — блюдце. Увидеть на таком удалении моё одеяло — всё равно что высмотреть одну обёртку от жвачки за сотню миль. Хуже (для меня лучше) — всё равно что высмотреть одну обёртку из многих на целом замусоренном поле.

Однако Лио (прихвативший с собой на конвокс «Внеатмосферные вооружения эпохи Праксиса») советовал нам не расслабляться, и Жюль подтвердил его слова, сказав, что урнудцы, непревзойдённые мастера космических войн, подсоединили к мощным телескопам синапы, способные просеивать огромное количество снимков и обнаруживать аномалии. Ложные цели, например, отличить легко, потому что обычно это просто аэростаты, которые из-за большого размера и малого веса тормозятся сопротивлением сверхразреженной атмосферы сильнее настоящих грузов.

Поэтому у ложной цели орбита будет немножко не такая, как у истинной. Более того, как только урнудцы составят полный каталог всего, выведенного в космос двухсотракетным запуском, они смогут заметить, если что-нибудь исчезнет или перейдёт на другую орбиту. На это способны только объекты, снабжённые двигателем и системой наведения.

Так что в этом смысле мы уже провалили миссию. Оставалось надеяться, что внезапное исчезновение моего одеяла из мусорного облака будет замечено не сразу, и Геометры не успеют принять меры.

Однако я забегаю вперёд. Чтобы одеяло внезапно исчезло, мне надо было встретиться с товарищами.

Что будет куда проще, если у меня останется кислород. Я закрыл глаза и постарался расслабиться, не думать про урнудцев, их мощные телескопы и синапы. Сейчас был тот редкий случай, когда тревога буквально может меня убить.

Как только пульс снизился до приемлемого уровня, я отыскал в культях клавиатуру и отстучал послания Але и Корд на случай, если я погибну, а мой скафандр найдут и скачают из него информацию.

В синапе скафандра имелся калькулятор орбитальной теорики. До сих пор пользоваться им не было времени, но сейчас я его включил и проверил свои прикидки, что надо будет делать, когда я сближусь с остальными. Однако сосредоточиться было неимоверно трудно. Мозги превратились в старую губку, которая впитала больше воды, чем может удержать.

В невесомости человек и скафандр почти не соприкасаются. Нужной температуры воздух циркулировал вокруг моего нагого тела — я как будто купался в воздухе. За спиной работала небольшая химическая фабрика, но я ощущал её лишь как источник слабого белого шума. В остальном я слышал только биение своего сердца. В других обстоятельствах можно было бы прогнать апатию, просто открыв глаза и глянув через щиток: я в космосе! Однако сейчас, словно курица в фольге, я видел только изнанку мятого космического одеяла. Немудрено, что меня клонило в сон. И у разума, и у тела были все основания требовать отдыха: в Эльхазге мы из-за сбоя часовых поясов и плотных тренировок почти не спали, а в последние сутки и вовсе не сомкнули глаз. Предыдущие полчаса были наполнены событиями, после которых любому нормальному человеку захочется юркнуть под одеяло, выплакаться и уснуть.

Отрубиться прямо сейчас мне мешал только страх перед собственной сонливостью. После эльхазгских занятий я помнил симптомы отравления двуокисью углерода лучше, чем алфавит. Тошнота есть. Головокружение есть. Рвота есть. Головная боль есть. Но кто бы не испытывал этих симптомов после того, как его забросило на верхнюю площадку стомильной лестницы? Что ещё? Ах да, чуть не забыл. Сонливость и путаница в мыслях.

Я проверил показания на дисплее. Перепроверил их. Закрыл глаза, выждал, пока зрение прояснится, перепроверил в третий раз. Всё было отлично. Индикатор кислорода в баллоне жёлтый (естественно, после того, как я столько времени учащённо дышал), но содержание во вдыхаемом воздухе нормальное, концентрация CO2 — нулевая: газоочиститель исправно его вытягивает.

Но, может быть, из-за сонливости и путаницы в мыслях я неправильно читаю показания?

Я задрёмывал, но просыпался каждые несколько минут. После запуска прошло уже достаточно времени, чтобы попытаться заново всё осмыслить. Я так сосредоточился на грузе, который ловил, что не сразу рванул к Джаду, когда увидел его сцепленным с синим коконом. Это была ошибка. Вместо меня на выручку Джаду поспешил Арсибальт и, судя по тому, что кричал Джезри, чудом спас Джада и спасся сам.

План явно неудачный. Кто вообще его выдумал?

Я понимал логику. У Арба было двести баллистических ракет. Ни одной больше. Каждая могла вывести крошечный полезный груз на опасно низкую короткоживущую орбиту. Из этого исходили создатели плана. В Эльхазге мы все его изучили, покивали, согласились.

Но то в Эльхазге. В космосе, под одеялом, когда грузы хаотически несутся вокруг, сталкиваясь и сцепляясь между собой, понимаешь, сколькими способами всё могло пойти наперекосяк.

И ещё может. Возможно, в эту самую минуту всё идёт наперекосяк.

Что, если бы я, поймав реактор, сгоряча сделал попытку вернуться с ним к шару? Мы бы все погибли.

Я снова тревожился. Хуже того. Бессмысленнее. Я тревожился не о будущем, которое можно изменить, а том, что могло произойти в прошлом и чего теперь всё равно было бы не исправить.

Лучше предоставить это инкантерам и риторам соответственно.

Где сейчас все тысячелетники? На стадионе, поют?

— Эй, Раз!

Я открыл глаза и, как иногда бывает, не сразу понял, где нахожусь, — не мог убедить себя, что запуск мне не приснился.

— Эй, Раз!

На дисплее горел один значок: фраа Джезри.

— Здесь.

— Рад слышать твой голос! — воскликнул он с неимоверным облегчением.

— Я очень тронут твоими словами, Джезри…

— Заткнись. Я лечу к тебе. Убери одеяло, чтобы видеть, что происходит.

— А стоит ли? Мы разве не на линии видимости?

— Были, прошлый раз. Сейчас нет.

— Прошлый раз?

— Первый раз мы тебя упустили. Траектории сблизились, но перепад высоты был слишком большой. Связь не доставала.

— Это вторая попытка? — Я глянул на время. Джезри был прав. Прошло не сорок пять минут, а девяносто! Индикатор кислорода стал красным. Я проспал первую встречу!

Я сдёрнул одеяло. Шар был в миле от меня и быстро приближался. Под ним в неряшливой паутине из раздутых захватных трубок парили десятки синих и красных коконов. Несколько фигурок на шарманах заняли позицию рядом; все они были развёрнуты в мою сторону. На дисплее разом загорелись их значки: я вошёл в радиус действия сетки. Однако говорил только Джезри. Он летел ко мне один.

— Если не получится, сохраняй спокойствие и жди, — сказал он. — У нас два уровня запасных планов.

— Но план номер один — отрядить за мной лучшего из членов команды? — Я легонько оттолкнулся от реактора и выпустил в него захват.

— Спасибо, но после того, что ты сделал, право гордиться собой — у тебя. — Джезри подплыл ко мне, развернулся и тоже выпустил захват.

— Гордиться будем в старости, — сказал я. — Что надо делать?

— Ориентация радиальная положительная, — ответил он. Это значило, что нам надо развернуться из теперешнего положения (лицом по направлению орбитального полёта) на девяносто градусов, спиной к Арбу. Я так и сделал, и легонько столкнулся с Джезри, выполнявшим тот же манёвр.

— Повернись на сорок пять градусов вниз и выдай пятнадцатисекундный импульс, — продолжал он.

Пятнадцать секунд — это очень много. Если Джезри ошибся, мы войдём на орбиту, вернуться с которой нам не хватит топлива. Однако я сделал что сказано. Без колебаний. Это был Джезри. Он хладнокровно смотрел, как я ринулся за реактором. Просчитал всю теорику в голове и трижды проверил на синапе. Я повернул и выдал импульс. При этом потерял шар из поля зрения.

— Ты летишь к нам, будто мы тянем тебя на леске, — объявил Самманн. Однако слова были даже излишни — мне хватило бы одного его тона.

— Ничего не делайте, — предупредил Лио. — Вы проходите под нами… сейчас мы вас зацепим.

Через мгновение два рывка и взрыв ликующих воплей сообщили мне, что мы зацеплены. Я убрал ладони с манипуляторов, чтобы дрожащими руками случайно не включить сопла, и позволил Озе с Лио подтянуть нас к себе.

— Мы тебя закрепили, Раз, — сказал Лио. — Самманн, проверься ещё разок по звёздам, пожалуйста.

— Мы по-прежнему закрыты шаром, — откликнулся Самманн.

— Отлично, — сказал Лио. — Думаю, все хотят поздравить фраа Эразмаса, но попрошу вас воздержаться и поберечь кислород. Ещё успеете. Арсибальт, ты знаешь, что делать дальше. Если надо одолжить у кого-нибудь кислород, скажи.

Все члены ячейки натянули поверх скафандров белые комбинезоны для защиты от микрометеороидов и солнечной радиации и стали похожи на настоящих астронавтов. Мне передали такой же комбинезон, и я его надел, потом, как и остальные, пристегнулся к паутине захватов и попытался уснуть, пока Арсибальт и Лио запускают тендер. Для этого его надо было состыковать с реактором. К тендеру уже подсоединили гибкий резервуар с водой. В моё отсутствие остальные члены ячейки собрали воду из баллонов в синих грузах и закачали в резервуар, раздувшийся до размеров ванны.

Арсибальт подключился к панели управления реактора и долгое время пребывал без движения: видимо, читал инструкцию на визуальном дисплее в своём шлеме и выполнял пошаговую проверку. Затем распрямил длинные штыри с одной стороны тендера, так что тот ощетинился, как ёж. На штырях раскрылись лепестки, скрыв их наконечники. Арсибальт вернулся к пульту управления и некоторое время что-то там делал, потом объявил:

— Я включил реактор. К штырям не прикасайтесь. Они горячие.

— Горячие — в смысле радиоактивные? — спросил Джезри.

— Нет. Горячие — в смысле жгутся. Здесь система сбрасывает в вакуум избыток энергии. — Затем, после паузы: — Но и радиоактивные тоже.

Все промолчали, но, думаю, не я один проверил у себя уровень кислорода. Теперь вода в тендере расщеплялась на водород и кислород. Через несколько часов мы сможем заменить израсходованные баллоны и поставить свежие газоочистители. До тех пор предстояло сохранять спокойствие и делиться кислородом с тем, кому он нужнее. Эзма, например, добывала воду из синих грузов и потратила большую часть своего кислородного запаса.

Лио сказал:

— Всем, кроме Самманна и Грато, пить, есть и спать. Если совсем не сможете уснуть, просмотрите заранее следующие задачи. Самманн и Грато, соединяйте нас.

Самманн и Грато выбрались из своих шарманов и углубились в путаницу грузов. Они отыскали какую-то волшебную коробочку и подвесили её так, чтобы получилась прямая линия видимости с Арбом. Через несколько минут Самманн объявил, что мы в авосети. Я догадался об этом ещё раньше: когда на периферии зрения начали загораться новые огоньки и жужульные дисплеи.

— Привет, фраа Эразмас, говорит ячейка номер 87, — произнёс голос у меня в ушах. — Ты меня слышишь?

— Да, Тулия, слышу тебя хорошо. Доброе утро или что там у вас сейчас.

— Вечер, — сказала она. — Мы в подсобке на ферме в тысяче миль к юго-западу от Тредегара. Почему так долго не выходили на связь?

— Мы валяли дурака и глазели по сторонам, — ответил я. — А вы? Чем занимается ячейка номер 87 в подсобке?

— Всем, что может облегчить тебе жизнь.

— Тулия, я и не знал, что ты можешь быть такой доброй и отзывчивой…

— Заткнись. Тебе пора опорожнить мочевой пузырь. За чем дело стало?

— Сейчас этим и займусь.

— Есть какая-нибудь причина для убыстрения пульса?

— Фу-ты, даже и не знаю. Дай подумать…

— Не трудись, — сказала она. — Вот картинка той каши, которую вы у себя устроили. Глянь на неё, пока писаешь.

В шлеме возникло трёхмерное изображение большой серебристой сферы с путаницей захватов и коконов.

— Вот где ты сейчас, — продолжала Тулия. Замигала жёлтая надпись с моим именем. — А вот где ты должен быть. — Замигал груз на противоположной стороне каши. — Мы разработали оптимальный путь.

От моего имени к грузу пролегла ломаная линия.

— С виду не такой уж оптимальный, — начал я.

Тулия меня оборвала:

— Ты многого не знаешь. Каждый в ячейке должен двигаться к своему грузу. Пути рассчитаны так, чтобы минимизировать столкновения.

— Беру свои слова обратно.

На середине моего будущего пути замигал красный квадратик.