— Нет, конечно, ты что! Она бы закопала нас обоих и сверху села!
— А, выходит, ты занимаешься с Марком, а она думает, что ты сама такая талантливая.
— Вроде того, — кивнула я. Это он смешно сказал, я об этом раньше не думала. Хотя после Мареновых уроков Капа иногда, наоборот, орала на меня, что всё не так. Но я-то чувствовала, что так!
— Повезло тебе с учителем, — снова сказал Панкратьев. — Значит, в Москву к нему ездишь?
— Два раза только ездила. Только никому не говори, родители не знают.
— Сама, что ли?! Ну ты вообще!
— Яс Даней ездила, с братом. У меня такой брат… Как лучший друг.
— Слушай, ты такой счастливый чувак, Сенька, — вздохнул Панкратьев. — С виду и не скажешь. А у меня никого нет.
Я в первый раз подумала: а ведь правда. Счастливая. У меня и Данька, и Марек. И виолончель. У других ведь такого нет. У Панкратьева, например. Как вот он живёт?
— А я тут тоже в Москву ездил, — сказал он вдруг.
— Зачем?
— Просто. Смотреть. Сам ездил, ходил везде…
— А родители тоже не знают?
— Нет. Но если бы спросили — я б сказал.
— Как это? Если бы спросили, не ездил ли ты в Москву?..
— Ну, скажем, мама тогда позвонила бы и спросила: ты где? Сказал бы.
— И что бы тебе было?
— Не знаю, — пожал плечами Панкратьев. — У нас договорённость такая, не врать. Поэтому они стараются не давить на меня, чтобы это не испортить. Я не вру, ну и они мне тоже.
Ничего себе. «И они мне тоже». Я как-то раньше не думала об этом, врут мне родители или нет. Наверное, всё-таки врут. Но не специально, а так, по привычке. Вот он откуда такой, Панкратьев. Значит, всё-таки есть у него с кем поговорить. Надо же, родители… Но им ведь всё равно всего не расскажешь.
— Ты мне тоже хочешь что-то рассказать, да? Ты же не меня хотел слушать, а сам говорить, — догадалась вдруг я.
— Точно, — сказал он. — Но не совсем. Про Марка хорошо, мне очень понравилось. Я люблю слушать вообще. Спасибо, кстати, что рассказала. За это… За доверие.
— Спасибо, что слушал…
Я вдруг испугалась на секунду. Испугалась, что это он сейчас так. А потом раззвонит всем про моего Марека. Страшно как. Нет, не может быть!
— А ты смелая, — сказал он вдруг.
— С чего ты взял?..
— Не боишься, что я расскажу кому?
Он мысли читает, что ли?! Я даже споткнулась. И он меня поддержал. За плечо. И я подумала, что ещё час назад мысль о том, что какой-то Панкратьев до меня дотронется, была бы отвратительной. Атак — ничего, нормально. Нет, он никому не скажет. Точно.
— Никому не скажу, не бойся, — подтвердил он. — Это такая штука, доверие. Таким не бросаются.
Мы шли всё дальше. Я вдруг поняла, что совершенно не представляю, где мы вообще. Я этой части города не знаю. Баржи какие-то на реке… Как будто в другом, совершенно незнакомом месте.
— А ты раньше школу прогуливал? — спросила я.
— Конечно. А ты первый раз, да?
— Да…
— Поздравляю… Не, ты не думай, я редко. Только если дело какое. Я вообще люблю в школу ходить.
— Чего? — не поняла я. Это так странно звучит. Как «Я люблю варёный лук». Есть, наверное, люди, которые любят. Но я не видела.
— Люблю, говорю, в школу ходить. Интересно. Сижу на людей смотрю… Как там, кто и что.
— А, так мы для тебя вроде зоопарка? — догадалась я.
— Ну да.
— А тебе не кажется… Вот тебе не кажется, что это может быть обидно?!
— Конечно, обидно. А я и не обещал никого не обижать. К тому же я не запрещаю никому рассматривать меня. Так что всё честно.
— Вот ты, Панкратьев… Получается, что ты ставишь себя выше всех. Что ты у нас самый умный. А мы все так…
— Ну, не все. Ты, например, ещё ничего. А я действительно самый умный, да. Я так думаю. Ничего в этом такого нет. Вообще, в нашем классе нетрудно самым умным быть. Наверное, многие так про себя думают, только не говорят. Да и ты тоже — разве нет?
Вот чёрт. А ведь правда. Я думаю, что я умнее их всех, что все вокруг тормоза и поговорить не с кем. Неужели правда? Каждый думает так?..
— А ведь знаешь, Панкратьев, я ведь раньше и про тебя думала, что ты совершенный придурок. А ты оказался вот что. А вдруг… А вдруг — и другие так?
— Нет, — уверенно помотал головой Панкратьев. — Они, может, и думают про себя чего. Но таких, как я, нет. Я такой один на всём свете, точняк.
Так странно, что он это говорит. Ведь никто так не говорит: «Я самый умный». Это не принято, нас ведь учили — надо скромным быть, говорить — да что я, да я ничего… А вот Панкратьев говорит что думает. Думает, что самый умный, — и так говорит. Странно. И… И не сказать, чтобы мне это не нравилось. Ведь он и правда, похоже, умнее всех.
— Слушай, Сень. А «вот что» — это что?
— Чего? — не поняла я.
— Ты сказала сейчас. Думала, что я придурок, а оказалось — «вот что». Что это такое оказалось, а?
— Оказалось, что нет, не придурок, — ответила я. Хватит с него. Хотя… Хотя нет, не хватит. — Оказалось, что с тобой можно поговорить нормально.
Высокие дома кончились. Начались маленькие деревянные домики, дворы. Деревня какая-то, а не город. Собаки из-за заборов лают…
— Сень. Я ведь правда хотел рассказать. Только ты никому, ладно?
— Конечно.
— Это глупо… И если я тебе говорю — значит, надеюсь, что ты никому не скажешь. А ты… Ты как хочешь. Просто я тебе доверяю. Имей в виду.
Я вдруг испугалась. Что он мне сейчас выдаст какую-то жуткую тайну. Вроде того… Вроде того, что он в кого-то там влюблён. Только бы не в меня. Только бы. Ой. Потащил гулять. Вот я дура. Чёрт… Только не это. Только не Панкратьев. И что мне потом с ним делать?!
— Сенька. Вот ты, ты. Ты вообще хочешь на виолончели играть? Всю жизнь? Ну, работать музыкантом. Хотела бы?
— Не знаю… Я не думала пока, кем работать. А ты?
— Вот. Вот про это хотел как раз. Я… Я, знаешь, хочу кино делать. Режиссёром быть.
Уф. Обошлось. Значит, это и есть его тайна? Только-то… Гора с плеч. И даже… даже какое-то разочарование.
— Да. Хочу снимать кино. Своё, чтобы всё сам. Авторское. И… Вот за этим я на людей смотрю. Смотрю, смотрю. Думаю, я смогу. Чувствую в себе силы. Понимаешь?
— Понимаю. Да, похоже, ты сможешь.
Мне вдруг показалось на секунду, что Панкратьев гораздо меня старше. И выше. И вообще… великан.
— Знаешь… А я раньше думала — ты только в телефон играешь целыми днями. И больше не умеешь ничего…
— Не. Телефон — это как блокнот. Я записываю туда, что вижу. Ну, и рисую ещё… У меня такое приложение стоит. Ну, и снимаю немножко.
— Что ты снимаешь? Нас, что ли?!
— Ну, бывает. Но ты не бойся, это же просто для себя. Я же не выкладываю никуда. Я думаю просто…
— Вот же ты зараза. Поосторожнее надо с тобой. И чего думаешь?..
— Да. Есть у меня… Несколько мыслей есть. Но я хочу от начала до конца, понимаешь? Всё сам. Мне кажется… Дело не в спецэффектах, не в технике. Я вот думаю, настоящее кино можно и на телефон снять. Главное — о чём. Зачем. Понимаешь?
— Понимаю, да…
Это было так неожиданно. И так здорово. Что вот это Панкратьев, которого я не знаю даже, как зовут. Что он оказался такой. Псих ненормальный, нас снимает с последней парты. Свинство какое. И как же круто.
— И всё-таки. Ты про что хочешь снять, про школу, что ли?
— Да нет. Про людей. Школа — это частный случай… Знаешь… Ладно, расскажу тебе. Только не говори никому. Это… Это я прямо тебя прошу.
Мы шли долго. И он молчал. И светило солнце, ослепительное. И когда я решила уже, что он ничего не расскажет, он сказал:
— Я думаю. Я всё время думаю… Разное. Такое… Ну, мир. Другая организация мира. Чтобы обострить… Чёрт. Как же это объяснить, я совершенно не умею словами. В башке крутится — не могу собрать.
— Ну, тренируйся тогда объяснять. На мне, как на крысах. Я постараюсь понять, я тебя не тороплю.
Панкратьев кивнул, покрутил своей башкой круглой, а потом опять начал говорить:
— Вот представь… Представь такой мир. Где люди не говорят. Например… Ну, скажем, не придумали речь. Вообще. Может ли развиваться такой мир? Ну, есть несколько сигналов, как у животных. «Опасность» там или «все сюда». Или… бежим!
— Куда? — чуть не сорвалась я, так он вдруг заорал.
— Да нет, это такое слово, знак. Может, и не нужно «бежим», хватит только «опасность». Сколько вообще необходимых слов, чтобы жить? Может, и вообще ни одного не нужно. И все слова — просто болтовня. Понимаешь? Может ли развиваться мир без болтовни? Без слов, без языка. Молчаливый мир.
— Я думаю, нет… Нет, ну как! Без слов?.. Совсем?
— Да. Нужно ли обозначить мысль словами, чтобы думать?
— Нужно… конечно, нужно! Как же… без слов?
— Нет, ты подумай. Ведь если нет слов, значит — нет болтовни. Нет вранья. Вообще.
— Ну и правды же тоже нет!
— «Же тоже», — передразнил он. — А вот и нет. Правда бывает и без слов.
А ведь точно. Бывает.
— Понимаешь, Сень, сюжеты разные носятся в башке. На эту тему. Но вот мир без слов. Это же так круто можно снять, понимаешь? Только картинка.
— Немое кино? Ведь было уже!
— Нет, было другое. В немом кино предполагалось, что люди всё-таки говорят. И был текст. А тут — нет никакого текста. И… И перевод ведь не нужен такому кино, сразу на весь мир. Круто, скажи?