Нина Георге

Книга снов

Я посвящаю этот роман своей матери, Ютте Марианне Георге по прозвищу Юшка, более сорока восьми лет любимой Джо Широкоплечим.

Невероятная женщина, великолепная художница и с детских лет моя подруга, которая с радостью сопровождала меня в путешествиях по всем воображаемым мирам.

Мама, мы разделяем с тобой любовь к нашим отцам, к Парижу и к миру, который чуть-чуть отстоит от реальности.

НИНА ГЕОРГЕ, декабрь 2015 г.

Возможно, все мы лишь истории, которые сейчас кто-то читает.

День 1-й

ГЕНРИ

Я спрыгиваю.

Падение длится всего несколько секунд, но я успеваю услышать гул автомобильных моторов на Хаммерсмитском мосту — час пик; успеваю вдохнуть все запахи города, уходящей весны, росы на листьях. Затем удар, холодная вода смыкается над моей головой. Я плыву, плыву быстрее, плыву с отливным течением. Море, находящееся в пятидесяти километрах отсюда, засасывает реку. Мое тело все еще помнит океанские приливы, такое чувство, будто я никогда не уезжал от моря, хотя в последний раз плавал в водах Атлантики двадцать пять лет назад.

Вот я хватаю девочку.

Река тянет малышку за собой, хочет овладеть ею, растворить ее тело, сорвать улыбку с ее губ, забрать надежду, оставив один лишь страх, отобрать будущее у ее жизни.

Она тонет в глиняно-бурой воде.

Я ныряю, подтягиваю ее за волосы к себе. Мне удается поймать ее за худенькое, выскальзывающее из рук плечико. Хватаюсь крепче, перевожу дух от напряжения, захлебываясь водой, она соленая и ледяная.

Темза обнимает меня.

Личико со светлыми, как зимнее море, глазами приближается ко мне. Одной рукой девочка зажимает нос, как будто прыгнула с бортика бассейна в теплую хлорированную воду. А ведь она упала за борт. За борт одного из тех прогулочных кораблей, что катают туристов по Темзе от «Лондонского ока», гигантского колеса обозрения, расположенного недалеко от Биг-Бена, до Гринвича и обратно. Девочка встала на перила, забралась на предпоследнюю перекладину и подставила мордашку лучам майского солнца. Когда волна подбросила корабль, ее перекинуло вперед, через перила. Девочка даже не вскрикнула. Лишь безграничное любопытство светилось в ее взгляде.

Мы видели, как она падает. Целующаяся на Хаммерсмитском мосту парочка, нищий в поношенном смокинге и я. Нищий поднялся со своего «рабочего места» — картонки, брошенной на солнце у зеленых перил подвесного, на цепях, моста.

Он пробормотал: «О боже!» Парочка уставилась на меня. Все трое не пошевелились. Они только смотрели на меня.

И вот я перелез через зеленые кованые перила моста. Дождался, когда подо мной всплывет маленький кулек.

И спрыгнул.

Вот она смотрит на меня с таким доверием и надеждой, которых человек, подобный мне, не заслуживает. Малышка вынуждена рассчитывать только на меня.

Я приподнимаю худенькое, выскальзывающее из рук тельце. Девочка пинает меня ногами в грудь, в голову, в лицо.

Я захлебываюсь, дышу водой.

И все же мне удается вынырнуть на поверхность, и мир вновь наполняется звуками, майский ветерок ласкает мокрое лицо, волны брызжут мне в глаза. Я поворачиваюсь на спину и укладываюсь в зыбкую водную колыбель, устраиваю девочку на своей груди так, что она может свободно дышать и видеть голубое небо. Итак, Темза подхватывает нас, несет мимо кирпичных фасадов и деревянных лодок у илистого берега.

Девочка жадно хватает воздух ртом, кашляет. Ей, наверное, годика четыре или пять, я плохо разбираюсь в детях, даже в собственном ребенке. Сэмюэле. Сэме.

Ему тринадцать, и он ждет меня.

До сих пор. До сих пор ждет меня. А я так и не объявился.

Я принимаюсь напевать мелодию «La Mer» [«La Mer» (фр. «Море») — песня Шарля Трене 1946 года.]. Знаменитую величественную песню о красоте моря, строчки на французском сами всплывают в памяти, хотя я не говорил на языке своей родины с восемнадцати лет. И вот теперь этот язык возвращается ко мне.

Я пою и ощущаю, как сердце девочки начинает биться все спокойнее и спокойнее, чувствую, как работают ее маленькие легкие, чувствую ее доверие сквозь тонкий слой воды и страха. Я держу ее и, лежа на спине, гребу одной рукой в направлении берега и небольшого причала. Моя одежда отяжелела от воды. Я по-лягушачьи толкаюсь ногами и орудую рукой, как однорукий бандит.

— Все будет хорошо, — шепчу я.

И Эдди в моей голове отвечает, четко, словно она произносит это прямо мне в ухо: «Генри, ты не умеешь врать. Это одна из самых сильных твоих сторон».

Эдди — лучшее, что так и не случилось в моей жизни.

Плечом я утыкаюсь в плавучую глыбу причала. Недалеко от нас лестница.

Я обхватываю девчушку и поднимаю ее.

Придерживая ее крошечные ножки, я подталкиваю малышку выше, еще выше, ей удается схватиться за что-то, и вот я больше не чувствую ее ног.

Следом и я выбираюсь из реки, беру на руки измученного ребенка, который изо всех сил старается не плакать, и бегу мимо желтых, красных и серых кирпичных домов, обратно на Хаммерсмитский мост. Девочка обеими руками обхватила меня за шею и уткнулась лицом в плечо. Она почти совсем ничего не весит и все же заметно тяжелеет, пока я бегу и думаю о том, что сейчас мне и правда нужно поторопиться, чтобы успеть к Сэму. Мне нужно к нему. Нужно. Мой сын ждет меня в школе.

Парочка все еще стоит на Хаммерсмитском мосту, прильнув друг к другу. Дамочка уставилась на меня своими огромными, блестящими от алкоголя глазами, она напоминает мне Эмми Уайнхаус — у нее такие же черные стрелки и осиное гнездо на голове. Парень не перестает повторять: «Не может быть, старик, не может быть, ты и правда вытащил ее, этого просто не может быть». На меня обращен объектив его мобильника.

— Вы только снимали или все-таки додумались позвать на помощь? — рычу я на него.

Я опускаю девочку на землю. Она не хочет отпускать меня, цепляется за шею, ее пальчики хватаются за мои мокрые волосы, соскальзывают.

Вдруг на меня наваливается слабость, и я теряю равновесие. Не могу больше держаться на ногах и валюсь на дорогу.

Девочка кричит.

Что-то большое и теплое за моим плечом. Замечаю искаженное ужасом лицо за лобовым стеклом, вижу черный, блестящий на солнце капот, который отбрасывает в сторону всю нижнюю часть моего тела.

Потом я вижу собственную тень на асфальте, которая с сумасшедшей скоростью летит мне навстречу.

Раздается звук, похожий на треск яичной скорлупы при ударе по краю фарфоровой чашки.

Боль в голове непомерная — хуже, чем резкий глубокий укол, как бывает, если враз проглотить слишком много мороженого.

Внезапно все вокруг смолкает. Я исчезаю, врастаю в землю. Погружаюсь все глубже и все быстрее, словно падаю в какой-то черный омут, скрытый под асфальтом, прямо подо мной.

Из мрачной глубины воронки что-то всматривается в меня, будто ожидая. Надо мной раскинулось небо. Оно удаляется от меня, поднимается все выше и выше.

Я вижу лицо девочки, склоненное надо мной, ее странно знакомые глаза цвета зимнего моря, которые смотрят на меня с грустью, пока я просачиваюсь в камень. Море, плещущееся в ее глазах, сливается с водами надо мной. Затем я сливаюсь с этим морем, вода заполняет меня.

Мужчины и женщины толпятся вокруг этого моря, они почти полностью закрывают от меня голубое небо.

Я слышу, о чем они думают.

Женщина за рулем до последнего старалась увернуться.

Это все свет встречных машин, он ослепил ее. Все из-за света. Она просто не заметила его.

Я думала, это пьяный, когда он рухнул на проезжую часть.

Он еще жив?

Я узнаю нищего в поношенном смокинге, который расталкивает окружившую меня толпу, и на мгновение снова замечаю небо, такое бесконечно прекрасное.

Я закрываю глаза. Немного отдохну, а потом встану и пойду дальше, приду почти вовремя. Когда будут оглашать присутствующих в День отца и сына, то до нас, до Сэма и до меня, дойдут не сразу. У него фамилия матери, он почти в самом конце списка.

...

Дорогой папа,

мы не знаем друг друга, и мне кажется, это нужно исправить. Если ты тоже так считаешь, приходи 18 мая на День отца и сына в школу Колет-Корт. Это школа для мальчиков, отделение школы Святого Павла, в районе Барнс, прямо на берегу Темзы. Я буду ждать тебя на улице.

Сэмюэль Ноам Валентинер

Сэм, я скоро буду. Только передохну немного.

Кто-то снова открывает мне глаза. Край моря виднеется далеко, очень далеко, далеко надо мной, и какой-то мужчина, склонившись над поглотившей меня морской воронкой, что-то кричит. На нем медицинская униформа и солнечные очки в золотой оправе. От него пахнет куревом.

Вижу свое отражение в стеклах его очков, окаймленных золотом, — свое отражение и то, как пустеет мой взгляд, как он стекленеет. Я читаю мысли санитара.

«Старик, — думает он, заглядывая в воронку, — не надо, старик, не умирай. Пожалуйста. Не умирай».

Высокий протяжный звук подводит прямую черту под моей жизнью.

Не сейчас!

Не сейчас! Еще слишком рано!

Еще слишком…

Слишком…

Протяжный звук оборачивается барабанным боем.

Я спрыгиваю.