Каким-то самым дном рассудка Годелот знал: нужно немедленно остановиться. Но он лишь сгреб Пеппо за ворот все еще мокрой камизы.

— Черта с два ты калека! — отрубил он и отшвырнул тетивщика к стене, чувствуя, что еще секунда — и он ударит в это тонкое смуглое лицо так, что брызнет кровь, а под сжатым кулаком тошнотно хрустнет кость.

Пеппо с размаху впечатался спиной в поеденные жучком доски, вскинул голову, отбрасывая за спину мокрые волосы, и Годелот снова изготовился к драке, едва слыша, как все тот же голос на дне разума вопит, умоляя остановиться. Но тетивщик не двинулся вперед. Несколько секунд он так же стоял у стены, мелко дрожа от бешенства и судорожно сжимая кулаки. А потом разжал пальцы, молча бросился на койку и отвернулся к стене.

Годелот тоже молчал, глядя в напряженную спину. Опустил глаза, посмотрел на собственные руки. Снова взглянул на Пеппо, съежившегося на тощей дерюге.

Почему они вдруг завелись? С чего вообще началась вся эта идиотская уродливая ссора?

Шотландец облизнул губы, набрал воздуха. Но сказать было нечего. В той же раскаленной натянутой тишине он погасил лучину и тоже опустился на свою койку. Сердце глухо колотило в грудь, сведенные мышцы никак не расслаблялись, словно он все еще ожидал удара. Сверкнула молния, ляпая на потолок кривой контур полуоткрытого ставня, и Годелот вздрогнул от раската грома.

Трудно сказать, сколько времени прошло. Шотландец молча лежал, глядя в потолок и слушая шум дождя за окном. Он точно знал: Пеппо не спит. И непонятно, о чем он думает, но ему так же гадостно и нестерпимо одиноко, как самому Годелоту. Почему-то это он тоже знал наверняка. Но оно и к лучшему… Все должно быть на своих местах. Судьба случайно столкнула их, а в случайных людях не ищут друзей. Это просто дурацкий страх одиночества. Это с непривычки кажется, что тебе непременно кто-то нужен. И вообще нужно попытаться заснуть. После таких суток кто угодно сбрендит, да еще с этим хорьком бок о бок. Все, спать.

Годелот раздраженно повернулся к стене и уставился во мрак.

— Пеппо.

— Что? — после недолгой паузы глухо отозвалась темнота.

— Прости меня. Я тут тебе нагородил всякого. Будто нутро навыворот, вся гнусь со дна души всплыла.

Пеппо долго молчал. Потом скрипнула койка.

— Не за что мне тебя прощать, я и не то слыхал, — донесся неожиданно спокойный ответ. Темнота снова умолкла, а затем сухо и устало добавила:

— А всего гаже то, что ты прав. Каждым словом прав, по нраву оно мне или нет. А на правду только дураки обижаются.

Годелот тоже долго не отвечал, ища какие-то нужные слова. Но не нашел и приподнялся с койки, садясь.

— Слушай… Не спится что-то. Гроза эта чертова громыхает. Давай перекусим.

И через секунду темнота ответила негромким смешком:

— Умираю с голоду. Давай.

Глава 8

Леденцы

Слуга осторожно умостил на столе тяжелое блюдо с жарким, зажег еще одну свечу и замер у стола в выжидательном полупоклоне. Но полковник Орсо рассеянно взмахнул ладонью, отпуская слугу, и устремил созерцательный взгляд на тушеное мясо, испускавшее зыбкие столбики пара.

Место для раздумий благодатное. Этот маленький венецианский трактир не похож на шумные и грязные придорожные вертепы. Ужин здесь по карману далеко не всякому, пьяных дебоширов не водится, очаг всегда протоплен, и даже посуду не забывают мыть. Полковник нередко наведывался сюда в конце длинного хлопотного дня, и хозяин неизменно старался придержать для постоянного посетителя его любимый стол в полутемном углу. А видит бог, такой недели у Орсо не выдавалось уже давно…

Однако мясо могло остыть. Военный, отряхнув размышления, подтянул поближе глиняное блюдо и неторопливо принялся за еду. Но он едва успел толком распробовать утку, как кто-то приблизился к столу, ныряя в уютный полумрак. Свечи выхватили из тени белое пятно рясы ордена Святого Доминика.

— Добрый вечер, полковник, — негромко проговорил визитер, и Орсо поднял глаза, надевая на лицо старательно открахмаленное приветливое выражение.

— Отец Руджеро, — так же сдержанно кивнул он. — Какая неожиданность. Садитесь. Не поужинаете ли со мной? Здесь, знаете ли, понимают толк в хорошей стряпне.

— Нет, благодарю, — сухо отозвался монах, садясь и брезгливо отряхивая с подола плаща солому. — Любезный, подайте мне холодной воды, — обернулся он к подоспевшему слуге.

— Разве сегодня постный день? — В голосе Орсо послышалась тень насмешки, но доминиканец лишь отмахнулся:

— Я здесь не ради обмена остротами, полковник.

— А я и в мыслях не имел острить. — Орсо невозмутимо отрезал от жаркого толстый ломоть. — Всего лишь хотел добавить непринужденности. Как прошел ваш вояж, святой отец?

Отец Руджеро жадно выпил поданную воду и отставил стакан.

— Едва ли вас заинтересует рассказ о моем посещении провинциального монастыря.

— Вот как… Стало быть, вы здесь для того, чтобы послушать мои истории, а не развлекать меня своими? — Орсо налил себе вина и с наслаждением отпил несколько глотков: новомодное увлечение восточными приправами все еще казалось ему чрезмерным. А доминиканец подался вперед и оперся острыми локтями о столешницу:

— Не стану скрывать, полковник, так и есть. Я порядком пометался по городу, разыскивая вас, поскольку жаждал услышать хоть несколько слов о вашей кампании. И нашел вас здесь, в трактире средней руки, в одиночестве. Более того, глядя на ваше лицо, было бы легко заподозрить, что вы страдаете жестоким разлитием желчи, если бы не ваш обильный ужин.

Орсо пожал плечами.

— Я не обязан вам отчетом, — бросил он с тем отточенно-усталым безразличием, которое мгновенно низводило любые нападки до уровня дворняжьего тявканья.

Руджеро молчал, глядя на полковника, неторопливо орудовавшего ножом. Он не казался уязвленным — похоже, эти двое редко говорили в ином тоне. Орсо же как будто вовсе забыл о собеседнике. Но после нескольких минут молчания монах нервическим жестом сплел пальцы, наматывая четки вокруг ладони.

— Да не молчите вы, Орсо! Что вы набиваете себе цену, словно престарелая кокетка? Вы что-нибудь нашли?

Полковник вскинул на Руджеро вспыхнувшие глаза, сжимая, будто кинжал, нож, которым только что резал мясо. А потом со звоном швырнул его на стол и сухо отрезал:

— Нет. Не нашел.

Лицо монаха окаменело:

— Не может быть! Неужели пастора предупредили и он успел…

— Нет, — оборвал его Орсо, — пастор был в замке.

Скулы Руджеро порозовели, он снова подался вперед, вдавливая брошенный нож ладонью в стол:

— Слава Всевышнему! Значит, еще не поздно. Я все узнаю у пастора сам.

— Вам не удастся, — Орсо поморщился и потер лоб, словно у него вдруг заныла голова. — Альбинони мертв.

Доминиканец замер и медленно осел на скамью.

— Пастор мертв?.. Орсо, черт бы вас подрал. Вы убили последнего человека, который знал, где искать Наследие?

— Так получилось, — отрезал полковник, — и я не умаляю своей вины. Но судить меня будете не вы.

Руджеро помолчал и вдруг оглушительно ударил кулаком по столу:

— Вы лжете, Орсо! Вы не могли допустить такой дурацкой оплошности! И уж тем более не ушли бы из графства несолоно хлебавши. Я знаю вас, вы найдете и выбитый зуб в братской могиле!

Губы полковника слегка передернулись:

— Ну и метафоры у вас, святой отец… — пробормотал он. Но на челюстях монаха зло заходили желваки:

— Метафоры?! Признайтесь, Орсо. Вы просто прикарманили Наследие, убили свидетеля и теперь прикидываетесь грешником на покаянии!

Руджеро почти шипел, бледный от бешенства, но Орсо лишь долил себе вина.

— Так отправились бы с нами. Не сомневаюсь, вы бы все сделали безупречно, как и в прошлый раз.

Эти слова произвели странное впечатление, будто проткнули в неистовстве Руджеро дыру. Доминиканец медленно выдохнул и осел на скамью. Минуту спустя он проговорил уже тише:

— Орсо, вы сегодня были у…

— Был, но меня не приняли.

— А что говорит врач?

— Молчит, — хмуро ответил Орсо, — или цедит мудреные слова, которые, полагаю, переводятся с медицинского языка как «идите к черту». Но дело плохо, Руджеро. Доктор не отлучается ни на минуту. Даже не спускается к столу. Поэтому я и ужинаю здесь. У меня разом отшибает аппетит от перспективы сидеть в трапезной одному как перст.

Худое смуглое лицо монаха передернулось, губы сжались бесцветной щелью, бусины четок впились в ребро ладони. Несколько секунд он отсутствующе смотрел поверх полковничьего плеча, а потом вздохнул, роняя четки на стол.

— Вы правы, — проворчал он, — день не постный. Любезный! Подайте вина! — Охватив ладонями кружку, доминиканец заговорил, сухо чеканя слова и делая длинные паузы: — Вот что, Орсо. Мне не хотелось прежде времени откровенничать с вами. Не хочется и сейчас. Но, думаю, вы должны знать. — Доминиканец запнулся. Залпом ополовинил кружку. — Моя поездка в провинцию принесла некоторые открытия. — Он снова осекся, похоже, все еще сомневаясь, стоит ли продолжать. Орсо же молча ждал, не столь терпеливо, сколь равнодушно. А монах стукнул кружкой, будто отметая колебания. — Орсо, ваш провал ужасен! Но, быть может, еще не все потеряно. Думаю, я знаю, почему вы ничего не нашли в Кампано. Пастор что-то заподозрил и успел избавиться от Наследия.