Нина Ким
Цветы эмиграции
Глава 1. Дэн с отцом и матерью
— Как ты мог? Вальтер и Абиль арестованы из-за тебя! Наигрался? — закричал Густав. Резко встал, отодвинул стул, потом снова сел и сжал кулаки.
Дэн молчал. Не произнёс ни одного слова в ответ. Лишь синяя венка пульсировала на виске, и двигались желваки. Он сидел, опустив голову.
— Рассказывай, что было на самом деле, без басен, а не то сгниёшь здесь, — добавил Густав, понизив голос, — охранник повернулся в их сторону.
Оба молчали. Дэн таращился вниз, как будто что-то пристально рассматривал на полу.
Густав скривился как от зубной боли, оглядел сына в серой тюремной одежде и вспомнил день, когда Ингу выписали из роддома. Ему торжественно вручили новорождённого в голубом конверте, в отвороте которого виднелось красное сморщенное личико.
— Не бойтесь, держите крепче, — засмеялась медсестра.
Он бережно прижал к себе сына, который закряхтел, потом открыл один глаз и зевнул. Инга семенила рядом и поправляла уголок белой простынки, обшитой кружевами.
— Посмотри на него! Какой он миленький, — любовалась она, прикладывая младенца к груди.
— Богатырь, весь в меня. Серьёзный мужик — и весовая категория неплохая, Три шестьсот, почти четыре килограмма.
На счастливого отца удивлённо смотрели немного припухшие глаза и бровки коромыслом, одна выше другой. Мальчик рос, взрослел, а брови не меняли форму, сохраняя трогательное выражение лица.
— Мне так нравится имя Дэн, помнишь, так звали актёра из нашего любимого фильма, — Инга прильнула к мужу, ласково поцеловав его за ухом.
— Дэн. Коротко и звучно, мне нравится, — согласился Густав и обнял жену.
Сын рос. Из-под бровей коромыслом сверкали синие глазёнки, радуясь всему, что видят. Научился говорить и просить, показывая пальцем.
— Дай, дай, дай! — Он просил, а мать бегом бросалась исполнять его желания, целуя бровки. И отец баловал ребёнка, потому что редко бывал дома и скучал по сыну.
Когда Густав работал в научно-исследовательском институте, он исправно уходил на работу к девяти часам утра и возвращался домой после шести вечера. Жена забирала сына из детского садика, готовила ужин и накрывала на стол. Дэн носился по квартире с машинками и пистолетами, катал и стрелял. В выходные дни они дурачились втроём в постели, кувыркаясь до тех пор, пока Инга не прикрикивала нарочито строгим голосом:
— Наигрались? Марш чистить зубы, умываться — и за стол!
Солнечные зайчики прыгали по тарелкам с блинами, ныряли в сметану и золотили айвовое варенье. Неспешно позавтракав, шли на Алайский рынок [Алайский рынок — название центрального рынка в городе Ташкенте.], закупались продуктами на неделю и делали передышку в универсаме. Становились в длинную очередь за горячими сосисками. Инга ела, макая сосиски в рыжую горчицу. Быстро проглатывала, широко открывала рот и часто дышала, смешно размахивая руками. Густав смеялся над ней вместе с Дэном.
Раз в месяц они ездили в село, в котором оба выросли, чтобы навестить родителей. Один день проводили у тёщи с тестем, второй — у родителей Густава. Дэн бегал из дома в дом и заливался смехом от радости, что приехал к бабушкам и дедушкам.
Разговоры у стариков были об одном и том же: уборка зерновых, ремонт тракторов и комбайнов. Тесть заведовал «боевой техникой» в гараже, а отец водил трактор. Так что они могли обсуждать каждую деталь по несколько часов.
Глава 2. Родители Густава и Инги
Инга помогала свекрови по дому. Спускалась вместе с ней в погреб и слушала рассказы, как в этом году консервировали овощи и фрукты.
К ноябрю в селе полевые работы уже подходили к концу. Опустошённые степные поля становились унылыми, а жители оживлёнными: закатывали рукава, потому что начиналась пора домашней работы. Во дворах истошно визжали свиньи, начинался забой скота. Мужчины из мастеров своего дела высоко заносили руку, резким ударом втыкали лезвие длинного ножа прямо в сердце свиньи и довольно поглядывали на остальных, хвалясь меткостью и сноровкой. Женщины всегда принимали участие в этом действе, подставляя под красную струю эмалированный тазик, чтобы ни одна капля крови не пролилась мимо. Потом мужчины паяльной лампой опаливали бездыханную свинью до блеска, скоблили и снова жгли остатки щетины на обвисших боках. Запах палёной щетины стелился над всем селом, потому что свиней забивали по очереди в каждом дворе. Процесс проходил с одинаковым удовольствием и в таком же порядке: меткий удар одного и того же мастера в свиное сердце, бьющая струёй кровь и беготня женщин с посудой из дома в сарай. Умело свежевали тушу, мастерски разбирая на лакомые куски: задняя часть, передняя, рёбрышки и живот; отрезанную голову с прикрытыми глазами и ножки отставляли в сторону, рядом с паяльной лампой.
После тяжелого трудового дня хозяюшки ставили на стол водочку с тарелкой жареного мяса, вырезанного полосками вокруг хребтины. Довольные мастера и помощники расходились по домам. Всё. На этом дворе свинячьи дела были закончены.
Забойщики уходили, а хлопоты оставляли хозяевам. Они начинали сортировать и солить: сначала в ход шло мясо с прослойками жира, затем широкие пласты сала, в которые втирали соль, чёрный перец и натёртый чеснок. Работали сноровисто, чтобы сохранить особый вкус парного мяса, нежного и розового.
Ещё не закрученные заготовки лежали в тёплом месте неделю, чтоб просолились как следует и дали сок. Потом брались за вычищенные кишки, набивали их фаршем с чесноком, завязывали колечками, отваривали, остужали и складывали в эмалированную кастрюлю, заливая их топлёным жиром. Из свиной головы и ножек варили холодец, очищенный желудок наполняли фаршем и тоже отваривали. Словом, из огромной свиной туши ничего не пропадало — рачительные хозяева знали толк в ведении домашнего хозяйства и работали с удовольствием.
Инга удивлялась неуёмному желанию родителей забивать погреб. На полках гордо выпячивали бока стеклянные банки с закатанными помидорами и огурцами, с компотом и вареньями десяти сортов. На дощатом полу бок о бок топорщились мешки с сахаром, солью, рисом и мукой собственного помола. Хлеб из неё получался пышным, мать горделиво приминала его, но он упрямо поднимался вверх, принимая прежнюю форму.
Ещё один отсек в погребе. Здесь угрожающе поблескивали в полутьме железные крюки. Совсем скоро на них подвесят закопчённые окорока — первостатейную еду поздней осенью, зимой и ранней весной.
Урожайная осень со смехом и простыми радостями была обычной в селе: на большой тарелке на накрытом столе распласталась домашняя курица, отваренная целиком, в бульоне желтела яичная лапша, в гранёных стаканах пузырилось вино из винограда, выращенного на своих полях. Оно играло, и по селу стелился изысканный запах брожения, который с каждым днём становился все тоньше и неуловимее. Понемногу он растворялся в степи и возвращался в холодные вечера, когда откупоривали бочки, чтоб насладиться игристым напитком.
Всё, что висело на крюках, лежало и стояло в погребе, готовили по рецептам, привезённым много лет назад из Германии. Они сохранились с тех пор, как Екатерина Великая распахнула двери в Россию для иноземцев, кроме евреев, наделила прибывших землёй и разрешила соблюдать свою веру и обычаи.
Тысячи смельчаков ринулись в суровые края за дарами императрицы. В середине XIX века более полумиллиона человек уже приносили присягу на верность новой родине и её Императорскому величеству. А потом история рванула вперёд: немецкие погромы в начале XX века, жестокие репрессии в 30-х, депортация немцев в Сибирь и Казахстан в 40-е годы.
Удары сыпались на иноземцев со всех сторон. За щедрые дары Екатерины беглецы, вернее, их потомки, заплатили сполна. Почти каждой немецкой семье было о чём рассказать.
Когда началась война, семья Инги проживала на оккупированной фашистами территории. Старшую сестру угнали вместе со многими подростками в Германию на трудовые работы. Как стадо овец, погрузили в вагоны и повезли неизвестно куда. Мать бежала вслед за поездом и тянула руки к дочери, которая пронзительно кричала и звала её. Больше они не встретились. Дочь пропала, и только имя Эмма осталось в памяти, даже черты лица стали истлевать во времени. Давно уже семья переехала в Казахстан, а матери казалось, что вот-вот откроется дверь и с предрассветным солнцем ворвётся дочь, которая закричит:
— Я вернулась, мама!
Инга выросла в тени старшей сестры, ведь мать оплакивала пропавшую до конца своей жизни.
В семье Густава тоже была трагичная история. Прадед — известный фабрикант на Дальнем Востоке — женился на кореянке, восточной девушке, далёкой от европейского воспитания и образования. Женился по большой любви. Ввёл в дом. Свекровь спустя некоторое время после свадьбы вручила молодой снохе связку ключей со словами:
— Ты теперь хозяйка в этом доме.
И начала с ней осмотр владений. Сноху потрясли размер подвала и его содержимое: домашние копчёные свиные окорока, мешки с запасами муки, крупы, соли и всего того, что было необходимо для холодной зимы в Приморье.
Молодые жили в любви и согласии, растили троих сыновей. И тут началась война. Первая мировая. Промышленник спешно отбыл на родину и оставил жене наказ:
