Если что, Ась? Ты даже не знаешь, кто тебе угрожает. И почему.

Но бьющей в виски неистовой потребности спрятаться логика пересилить не могла.

Люна посмотрела на меня скептически, пожевала губами, что-то про себя прикидывая.

— В травах понимаешь?

— Да… наверное, — запоздало спохватилась, что природа в разных мирах вполне может отличаться.

Мало ли, обычный одуванчик здесь станет ядовитым, кто знает! Нет, такой ответственности я на себя не возьму. Лучше заново все изучу.

Народной медициной я заинтересовалась на склоне лет. Информации в интернете по любому поводу — ложкой ешь. Это молодёжь там только хиханьки да голые телеса рассматривает, а если с умом, то пользы от сети много. Благо зрение позволяло в транспорте читать с экрана. Не сидеть же, тупо уставившись на соседа напротив!

Похоже, тут мое увлечение может пригодиться.

— Ну, раз интересуешься, почему нет, — решила наконец Люна. — Помощница мне не помешает. Спина уже не та, нагибаться за каждым цветочком.

Так я обзавелась работой и жильем.

К вечеру я уже неплохо представляла, куда меня занесло.

Отдаленное село Потрясье. Деревня без особых благ цивилизации, она во всех мирах примерно одинаковая. Три дюжины дворов, хозяйства не то чтобы зажиточные, но и не голодают. Поля обрабатываются совместно, есть личные сады-огороды.

До ближайшего крупного поселения — полдня на телеге.

Кроме гужевого, само собой, никакого иного транспорта не предусматривалось.

С превеликим трудом мне удалось убедить бабку в том, чтобы она представляла меня всем как свою дальнюю родственницу.

— Нет у меня родни, не осталось никого! — отмахивалась она.

— А что скажете, на болоте нашли? — возмущалась я в ответ, активно размахивая опустевшей кружкой.

— Хоть бы и нашла, что с того? — искренне недоумевала Люна.

Я не могла внятно объяснить, почему мне так важно влиться в среду, чтобы появилось легальное обоснование моего пребывания в домике. Не выгонят — и ладно… но подсознательно чуяла, что чужачка вызовет вопросы в селе. Здесь мало развлечений, мое появление всколыхнет общественность, а уж если прознают, что я появилась как из воздуха прямо посреди топи, — точно жди беды.

Либо обвинят в чем, либо просто сплетничать начнут.

Деревня стоит особняком, но не полностью изолирована от остального мира. В соседний город селяне выбираются, молва пойдет о пришлой чужачке и мало ли до кого доберется!

Я же не знаю, отчего скрываюсь.

А вдруг от закона?

В прежние времена и не таких мелких заставляли, скажем, воровать. Или что похуже.

Не знаю, подействовало мое упрямство или сквозившее в глазах отчаяние, но Люна сжалилась и назначила меня внучатой племянницей.

— Сестра у меня была в городе, пусть ее душа покоится с миром, — сдалась она наконец. — Будешь ее внучкой. Детей у нее не было, но деревенские о том не ведают. Они вообще от меня стараются держаться подальше. Только и приходят, если им что-то позарез нужно.

Будто в ответ на ее слова в дверь постучали.

Я бы даже сказала, неуверенно поскреблись.

Люна закатила глаза, что в ее исполнении смотрелось жутковато.

— Ну вот, начинается, — пробормотала она и пошаркала открывать.

Я спешно закуталась плотнее в платок, понимая, что вид у меня так себе. На Люне и платье, и рубашка из-под него просвечивает, и сверху что-то намотано — то ли пояс от радикулита, то ли корсет теплый. По сравнению с ней я выгляжу откровенно непристойно. Хорошо, от входа не видно. Авось обойдется!

— Глаз болит, сил нет! — донесся с крыльца мужской сиплый голос. — Проснулся сегодня, открыть не могу. Думал само пройдет, а оно, зараза, все хуже и хуже. Есть что приложить?

— Да как всегда, плюну, все и пройдет! — прокряхтела Люна. — Наклонись-ка, милок, а то стара я, сама не дотянусь!

Тут я вылетела к дверям, забыв про все стеснение.

— С ума сошли, инфекцию провоцировать! Я вам плюну! — включила я сходу режим ворчливого педиатра… и осеклась.

Потому что тоненьким детским голосочком тирада прозвучала смешно.

На меня уставились две пары глаз. Бабка — с интересом, незнакомый мужик в сероватой рубахе и безрукавке мехом внутрь — с недоумением. Мол, что эта сопля тут выступает?

— Мамка мне всегда в таких случаях теплым отваром ромашки глаз промывала, — после напряженной паузы я сбавила напор. Сама же не хотела выделяться — вот и не выскакивай как оглашенная! — А ежели плюнуть, так мало ли что еще попадет. Вдруг хуже станет?

Наклонившийся было мужик отшатнулся, с опасением косясь на Люну.

— Ты это… не надо плевать! — решительно заявил он, почесывая воспаленное веко.

Так и есть, ячмень обыкновенный. Не слишком запущенный, но судя по неопрятному виду селянина, там и до сепсиса недалеко. Антибиотиков бы, но что-то мне подсказывало, что в эдакой глуши их не найти. Если вообще пенициллин уже изобрели!

— Давай лучше отвар или что там еще. Девка дело говорит!

— Ромашка есть? — деловито поинтересовалась я у травницы. — Соцветия, можно сушеные.

Та кивнула и с неожиданной силой оттащила меня обратно на кухню.

— Ты чего это? Пациентов мне распугаешь! — возмутилась она скрипучим шепотом. — Какой отвар, зачем? Испокон веков от хорошего плевка ячмень обижался и уходил!

Я с трудом сдержала подцепленный у внучки жест, условно обозначаемый «рука-лицо».

Обижается, видите ли, воспаление! Чего только не придумают…

— Чем у вас тут застарелую простуду лечат? — уточнила вместо оправданий. — Когда кашель долго не проходит и начинает жечь на вдохе. Жар, бред, всякое такое…

— Так известное дело — молочком горячим, да сбором грудным. Только не всегда помогает. Когда уже жар и бред, там и попрощаться можно с бедолагой! — со знанием дела покачала головой Люна.

— А в сборе что? — тоскливо уточнила я, отчетливо понимая — нет, не доехали сюда антибиотики.

Травница пожала плечами и принялась перечислять, загибая пальцы:

— Чабрец, зверобой, корень девятисила, сосновые почки…

Я задумчиво кивала в такт. В принципе, не худший состав, вполне достойно для народного средства. Да и названия знакомые — уже хорошо, не придется сильно переучиваться. Главное, чтобы и свойства совпадали, тогда вообще шоколадно получится.

— Вот этот сбор ему тоже дайте. И меду чтоб намешал, — посоветовала я вполголоса. И подумав, добавила: — Употреблять внутрь, конечно же, в глаз лить не надо! Хуже не будет, а инфекцию предотвратит…

Осеклась, осознав, что Люна смотрит на меня вытаращенными глазами, как на призрака.

— Ты откуда такая ученая? — спросила бабка, опасливо оглянувшись на мявшегося в дверях селянина. — Мне неприятности ни к чему, так и знай! Ежели искать тебя будут или сбежала ты от кого…

На лице травницы явственно проступало намерение выкинуть меня из домика от греха подальше.

— Да не сбегала я! — замахала руками от избытка чувств.

— Говорила же что не помнишь! — подловила меня на нестыковке Люна.

Я досадливо прикусила губу. Расставаться с таким удачным убежищем категорически не хотелось. Но и силой захватывать избушку как-то неправильно! Да и какие в этом тщедушном тельце силы…

Точно, я же ребенок теперь!

Состроив самую несчастную мордашку, какую только сумела без зеркала, я воззрилась на травницу взглядом кота из мультфильма.

Внучки тот сериал обожали и пересмотрели раз по десять, ну и я заодно после смены одним глазом. Вот и пригодилось!

— Тут помню, тут не помню, бабушка! — пропела я умильно. — Имя вот всплыло, да травки знакомые углядела — как сверкнуло в голове. Знаю я их, ведаю. А почему, откуда — как в тумане все.

Люна покачала головой и, ухватив за плечи, усадила меня обратно на лавку.

— Сиди уж тут, болезная. Неча перед чужим мужиком в исподнем бегать, хоть ты и дитя, а люди они разные бывают, — пожурила она.

Я покаянно потупилась. Права она, но что поделать, когда при мне кто-то пытается заняться самолечением — прям крышу срывает, как внук выражается.

При мысли об оставшихся где-то там, в ином мире, родных, на глаза навернулись слезы.

Получается, я их больше никогда не увижу. И правнучку на руках не подержу! Обидно-то как, Любе всего недели две оставалось отходить…

— Ну, не обижайся, я ж понимаю, ты как лучше хотела, — бабка неловко погладила меня по голове, и я осознала, что по щекам стекают влажные дорожки. Шмыгнула носом, пошарила по столу в поисках салфетки — разумеется, не нашла — и зарыдала еще горше.

Прощай, семья, прощай, цивилизация!

Новое тело, новая жизнь, молодость (детство даже), здоровье… это прекрасно, конечно, но столь щедрый дар судьбы мозгу нужно было осознать и переварить. Получалось так себе. Меня швыряло от отчаяния — деточки мои, как там без меня справятся — до истеричного веселья: вот вам сейчас изобрету клизму, будете знать!

Кто именно будет знать — понятия не имею. Наверное, тот, кто оставил на детском теле жутковатый след как от разряда молнии. Судя по непрекращающемуся зуду, вряд ли бедняжка с этой отметкой родилась. Свеженькое оно.

И права Люна — я, скорее всего, скрываюсь. Не просто так домашняя нежная девочка в трясину полезла.