Ннеди Окорафор

Кто боится смерти

Часть первая

Становление

Глава первая

Лицо отца

В шестнадцать лет моя жизнь рухнула. Папа умер. У него было такое сильное сердце, а он умер. Может, из-за жара и дыма в кузне? Его и правда было невозможно отвлечь от работы, от ремесла. Ему нравилось гнуть и подчинять себе металл. Но работа, казалось, лишь придавала ему сил — в кузне он был счастлив. Что же его убило? Я по сей день не знаю точно. Надеюсь, не я и не то, что я тогда сделала.

Когда он умер, мама тут же выбежала из спальни и, рыдая, стала биться о стену. Тогда я поняла, что я изменюсь. Поняла, что больше никогда не смогу полностью контролировать внутреннее пламя. В тот день я стала другим существом, менее человекоподобным. Сейчас я понимаю: все, что было потом, началось тогда.

Церемонию проводили на окраине города, возле песчаных дюн. Был разгар дня, ужасная жара. Его тело лежало на куске толстой белой ткани, а вокруг — гирлянда из сплетенных пальмовых ветвей. Я встала на колени в песок рядом с его телом, чтобы проститься. Никогда не забуду его лицо. Оно больше не было Папиным. У Папы было темно-коричневое лицо с пухлыми губами. А у этого лица щеки впали, губы сдулись, а кожа была цвета серо-коричневой бумаги. Папин дух был где-то не здесь.

Шею сзади покалывало. Белое покрывало плохо защищало от невежественных и полных страха людских глаз. К тому времени за мной всегда все следили. Я стиснула зубы. Вокруг плакали и стенали коленопреклоненные женщины. Папу очень любили, несмотря на то что он женился на маме, у которой была я — ребенок-эву. Это ему давно простили — мол, даже великий человек может ошибиться. Сквозь стоны я слышала тихий мамин плач. Она потеряла больше других.

Пришла ее очередь прощаться. Потом его заберут на кремацию. Я в последний раз взглянула на его лицо. Подумала: «Я тебя больше не увижу». Я не была готова. Я моргнула и коснулась своей груди. Тогда все и случилось… когда я коснулась груди. Сначала это было похоже на зуд, как от щекотки. Но быстро разрослось во что-то большее.

Чем больше усилий я прилагала, чтобы встать, тем сильнее оно становилось и тем шире простиралось мое горе. «Нельзя, чтобы его забрали, — лихорадочно думала я, — в кузне еще столько металла. Он не закончил работу!» Ощущение разлилось по всей груди и дальше по телу. Я ссутулила плечи, чтобы удержать его. Затем начала оттягивать от людей вокруг. Я дрожала и скрежетала зубами. Меня наполняла ярость. «Ну не здесь! — думала я. — Не на Папиных похоронах!» Жизнь не хотела оставить меня в покое хотя бы ненадолго, не давала даже оплакать отца.

Рыдания сзади прекратились. Я слышала только легкий ветер. Это было очень жутко. Что-то было подо мной, в земле, а может, где-то еще. Вдруг меня придавило чувствами каждого, кто горевал по отцу.

Я инстинктивно схватила его за руку. Люди закричали. Я не обернулась. Слишком была сосредоточена на том, что должна сделать. Никто не пытался увести меня. Никто не трогал. Однажды во время редкой в сухой сезон грозовой бури в дядю моей подруги Луйю ударила молния. Он выжил, но без конца рассказывал, как почувствовал, будто его жестоко трясет изнутри. Я ощущала то же самое.

Я ахнула в ужасе. Я не могла отнять свою руку от Папиной. Я к нему приросла. Цвет моей кожи — песочный — стекал с ладони на его серо-коричневую руку. Холмик смешавшейся плоти.

Я закричала.

Крик застрял в горле, я закашлялась. Затем всмотрелась. Папина грудь медленно ходила вверх и вниз, вверх и вниз… он дышал! Я почувствовала одновременно отвращение и отчаянную надежду. Глубоко вдохнула и закричала: «Живи, Папа! Живи!»

Чьи-то руки схватили меня за запястья. Я тут же узнала, кто это. У него был сломан и забинтован палец. Если бы он не отпустил меня, я бы его покалечила еще сильнее, чем пять дней назад.

— Оньесонву, — сказал Аро мне в ухо, быстро убирая руки.

Как я его ненавидела. Но слушала.

— Он ушел, — сказал он. — Отпусти, тогда мы все сможем освободиться.

И я как-то… отпустила. Отпустила Папу.

Вокруг снова легла мертвая тишина.

Как будто мир на мгновение погрузился в воду.

Затем энергия, накопившаяся внутри меня, взорвалась. С головы слетело покрывало, и косы вырвались на волю. Всех и все отбросило назад — Аро, маму, семью, друзей, знакомых, незнакомых, накрытый стол, пятьдесят бататов, тринадцать больших плодов баобаба, пять коров, десять коз, тридцать кур и много песка. В городе на тридцать секунд вырубило электричество; из домов потом пришлось выметать песок, а компьютеры понадобилось чистить от пыли.

И снова тишина, как под водой.

Я посмотрела на свою руку. И когда попыталась отнять ее от Папиной — холодной, неподвижной, мертвой — руки, я услышала звук, как будто что-то отклеивалось. На его руке остался силуэт моей ладони из засохшей слизи. Я потерла пальцы. Слизь на них растрескалась и осыпалась. Я еще раз посмотрела на Папу. А затем упала на бок и потеряла сознание.

Это было четыре года назад. Здешние люди знают, что все это сделала я. Они хотят моей крови, собираются пытать меня, а затем убить. Что будет после того… я лучше промолчу.

Сегодня ты хочешь знать, как я стала тем, чем стала. Хочешь знать, как я здесь оказалась… Это долгая история. Но я тебе расскажу… Я тебе расскажу. Ты дурак, если веришь тому, что обо мне говорят. Я расскажу тебе мою историю, чтобы опровергнуть ложь. К счастью, даже длинный рассказ поместится в этот твой лэптоп.

У меня два дня. Надеюсь, времени хватит. Скоро меня догонит Оно.

Мать назвала меня Оньесонву. Это значит «Кто боится смерти?». Она хорошо меня назвала. Я родилась двадцать лет назад, в плохие времена. По иронии судьбы я выросла вдали от убийств…

Глава вторая

Папа

Только взглянув на меня, все видят, что я дитя изнасилования. Но когда меня впервые увидел Папа, он смотрел сквозь это. Это единственный человек, кроме мамы, который, можно сказать, полюбил меня с первого взгляда. Отчасти поэтому мне было так трудно отпустить его после смерти.

Это я выбрала Папу для мамы. Мне было шесть лет.

Мы с мамой только что поселились в Джвахире. До того мы кочевали. Однажды, бредя по пустыне, мама остановилась, словно услышала чей-то голос. Она часто вела себя странно, беседовала с кем-то. Потом сказала: «Тебе пора пойти в школу». Я была слишком мала, чтобы понять истинные причины. В пустыне я была вполне счастлива, но, когда мы поселились в городе Джвахир, моей площадкой для игр тут же стал базар.

В первые дни, чтобы быстро заработать, мама продала бóльшую часть своего сладкого кактуса. В Джвахире сладкий кактус ценится выше денег. Это изысканный деликатес. Мама сама научилась его выращивать. Видимо, она всегда знала, что вернется к людям.

Спустя несколько недель она посадила принесенные с собой саженцы и открыла ларек. Я помогала как могла. Носила и расставляла вещи, зазывала покупателей. За это она разрешала мне час в день бродить, где захочу. В пустыне в ясные дни я могла уйти от мамы на целую милю. Ни разу не потерялась. Базар был для меня мал. И все же там было на что посмотреть, а за каждым углом поджидали неприятности.

Я была счастливым ребенком. Люди при виде меня цокали языком, бурчали что-то и отводили взгляды. Но мне было все равно. Можно было гоняться за курами и ручными лисами, переглядываться с другими детьми, наблюдать за перепалками. Иногда песок под ногами был влажным от верблюжьего молока, иногда — жирным и пах пролитым душистым маслом пополам с золой от благовоний, а часто был перемешан с верблюжьим, коровьим или лисьим дерьмом. Здесь был очень затоптанный песок — там, в пустыне, он оставался нетронутым.

Мы прожили в Джвахире всего несколько месяцев, когда я нашла Папу. В тот судьбоносный день было жарко и солнечно. Уходя от мамы, я взяла с собой чашку воды. Первым делом мне захотелось пойти к самой странной постройке Джвахира: к Дому Осугбо. Меня всегда тянуло к этому большому квадратному зданию. Покрытое диковинными украшениями и символами, оно было самой высокой и единственной полностью каменной постройкой в Джвахире.

— Однажды я сюда войду, — сказала я, глядя на него. — Но не сегодня.

Я отважилась уйти от базара на неизученную территорию. В магазине электроники продавались уродливые восстановленные компьютеры. Такие небольшие черные и серые штуки с обнаженными платами и треснутыми корпусами. Мне стало интересно, чувствуют ли они себя такими же уродливыми, как выглядят. Я ни разу не прикасалась к компьютеру. Потянулась потрогать один.

— Та! — произнес хозяин из-за своего компьютера. — Не трожь!

Я отпила воды и пошла дальше.

Потом ноги принесли меня к пещере, полной огня и грохота. Белая саманная постройка была открыта. Внутри, в темноте, время от времени вспыхивал огонь. Наружу, словно из пасти чудовища, вырывался жар горячее ветра. Большая вывеска на фасаде гласила

...

КУЗНИЦА ОГУНДИМУ — ТЕРМИТЫ НЕ ЖРУТ БРОНЗУ, ЧЕРВИ НЕ ГЛОЖУТ ЖЕЛЕЗО

Я прищурилась, разглядывая в глубине дома высокого мускулистого мужчину. Его блестящая кожа почернела от сажи. «Как герой Великой книги», — подумала я. На нем были рукавицы, сотканные из металлических нитей, и черные очки, плотно подогнанные к лицу. Ноздри раздувались, когда он колотил по пламени гигантским молотом. Огромные руки сгибались при каждом ударе. Он мог бы быть сыном Огун, богини металла. В его движениях сквозила радость. «Но он, кажется, очень хочет пить», — подумала я. И представила, как горит его глотка, забитая пеплом. У меня оставалась вода. Полчашки. Я вошла в кузню.