Побои действительно закалили его, но Трэй затаил в душе глубочайшую ненависть к чело­веку, формально являвшемуся его родителем.

При этих воспоминаниях взгляд Трэя ожес­точился, а лицо словно окаменело. Он ненавидел Булла Сондерса, даже если бы тот никогда не поднимал на него руку. Этот ублюдок на протяжении долгих лет терроризировал тихую, добрую женщину, давшую ему жизнь.

Первые восемь лет супружества Марта Сондерс прожила в обложенной дерном землянке и при этом рта не раскрывала, чтобы пожало­ваться. Она молчала и тогда, когда ее муж хвастал перед владельцами ранчо, жившими в сбор­ных домах, что он-де живет лучше.

— Мое жилье из дерна в три дюйма. И выдержит любую непогоду. И пожар его не возьмет. Летом прохладно, а зимой тепло.

О чем этот старый ублюдок умалчивал, так это о том, что после дождей вода капала с крыши неделями и нередко оттуда падали не только капли, но и змеи, проползавшие сквозь эту, с позволения сказать, крышу из грязи и травы.

Мало было Марте этих невзгод, так она вы­нуждена была еще мириться с тем, что ее муженек таскал в эту землянку чужих баб. Трэй помнил, как в такие вечера мать его ложилась к нему на узкий соломенный матрац, а очеред­ная шлюха заваливалась в кровать к Буллу Сондерсу. Отец не имел привычки задувать лампу и мать тогда поворачивала его лицом к стене, чтобы мальчик не видел, что вытворял его папочка со своей очередной потаскухой.

Трэй с матерью нередко гадали, что же делает Булл с вырученными от продажи скота деньгами. С годами крохотное стадо преврати­лось в огромное и насчитывало тысячу голов, а то и больше. Каждую осень свыше пяти сотен голов перегонялись в Додж, где их, в деревян­ных клетях, на пароходах отправляли в Чикаго. Но ни он, ни Марта и ведать не ведали, куда девались деньги от их продажи.

Одним весенним днем, когда они с матерью отправились в Маренго за покупками, они выяснили, зачем Булл Сондерс все эти годы прижимал деньги.

На холме перед маленькой бухтой они увидели каркас строящегося дома: Трэй восторженно улыбнулся матери и воскликнул:

— Все же ты вырвешься из этой грязной норы, мама!

В ответ Марта лишь едва заметно улыбну­лась, а он больше ничего не сказал. Мать все еще оставалась женой своего мужа, и ей было все равно, где жить с ним.

Два месяца спустя строительство дома было завершено. Булл заранее позаботился о том, чтобы переплюнуть соседей. Здание было в два этажа, с высокими окнами и выкрашено в белый цвет. Здесь имелась и широкая веранда, откуда Булл мог созерцать свои владения и тысячи голов скота.

Он обставил дом мебелью, искусно выпол­ненной по его заказу краснодеревщиком в Джулесберге. В день переезда Булл пригрозил жене, что если она не будет как следует приглядывать за новым домом, это закончится для нее печально, так как у него тяжелая рука.

Трэй окинул отца взглядом, полным нена­висти. Можно подумать, что, если она будет хорошо приглядывать, он перестанет ее бить.

Когда все, по его мнению, наконец, было закончено, Булл решил организовать торжественный ужин. Теперь он покажет тем, кто все эти годы смотрел на него свысока, что их дома — жалкие халупы по сравнению с его жилищем.

Он отправил одного из своих пастухов раз­нести приглашения соседям. Те, все до едино­го, отказались, причем под какими-то явно неубедительными предлогами.

В припадке злобы Булл страшно избил и Трэя, и мать, причем у Марты были сломаны два ребра и подбиты оба глаза. Мальчик пере­вязал сломанные ребра лоскутами разорванной одежды и обмыл ей лицо. Не сумев сдержать слез ненависти, он дал себе клятву, что придет такой день, когда он изметелит Булла Сондерса до полусмерти.

День этот пришел, когда Трэю исполнилось пятнадцать лет. Однажды Булл подошел к нему с хлыстом, явно намереваясь избить его за то, что лошадь, которую мальчик пытался объез­дить, два раза скинула его.

— Я покажу тебе, как приклеивать задницу к спине лошади, — угрожающе прорычал Булл. Щелчок хлыста по земле прозвучал как ору­жейный выстрел.

Трэй для своих лет был слишком рослым и слишком сильным, поскольку вкалывал, как раб, с детских лет. Он тут же сказал себе, что это последняя попытка папочки отколотить его.

Булл охнул от неожиданности и боли, когда хлыст был вырван у него из руки и крепкий как камень кулак шибанул его в подбородок. Он повалился в пыль, а сын набросился на него. Работая кулаками как бешеный, Трэй наносил удары, вкладывая в них всю годами копившуюся ненависть, пока лицо Булла не превратилось в кровавое месиво. Когда он под­нялся, жирные губы Булла кровоточили, перед­них зубов не было, а оба глаза затекли.

Трэй молча смотрел на еле дышавшего от изнеможения, мычащего что-то нечленораздельное мужчину. Сам он не задыхался и почти ровным голосом произнес:

— Если ты еще раз поднимешь руку на мою мать или на меня, я убью тебя.

Пнув Булла на прощанье носком ботинка в бок, Трэй повернулся и размашисто зашагал к конюшне.

Двое пастухов, украдкой ухмыляясь, подня­ли избитого на ноги и отвели в дом.

С этого дня ни Трэй, ни его мать ни разу больше не становились жертвами побоев отца, однако моральное давление на них с его сторо­ны продолжалось. К сыну он обращался не иначе как «ублюдок», а к Марте — «никчемная шлюха». Как и прежде, в доме постоянно пас­лась какая-нибудь баба, которая оставалась до тех пор, пока Булла не начинало от нее тош­нить, или же она, вдоволь насытившись его звериными ласками, не убиралась восвояси.

Именно одна из таких и лишила Трэя не­винности, когда ему было семнадцать. Он был благодарен судьбе за возможность и таким спо­собом отомстить своему отцу. Отныне все потаскухи, переступавшие порог дома Булла, в конце концов, оказывались и в его постели.

Это прекратилось лишь тогда, когда хитрю­га Булл, видимо догадавшись о том, что у него появился дублер, повадился таскать на ранчо индейских женщин, намеренно выбирая таких уродин, спать с которыми для Трэя было не­возможно.

Тень грусти пробежала по лицу ковбоя. Когда ему было восемнадцать, мать скончалась от непонятной болезни. Доктор так ничего и не смог у нее найти.

— Ей словно жить расхотелось, объяснял он. — Мне кажется, она просто измучилась вконец и захотела покинуть этот свет.

Это Трэй мог понять. Ради чего было жить его матери? Ее сын теперь мог и сам постоять за себя и, вероятно, она действительно устала от такой жизни.

В ночь, когда Марта умирала, сын держал ее руку. Булл находился через стенку, и скрипя пружинами, развлекался с очередной индиан­кой.

Все, кто отказался прийти к Буллу на но­воселье, явились на похороны Марты. Ее лю­били все соседи и от души ей сочувствовали. Они выразили соболезнование сыну, а вечно чем-то недовольного, угрюмого мужа проигно­рировали.

Все, включая и самого Булла, думали, что Трэй после смерти матери уедет с ранчо.

С мрачным удовлетворением Трэй вспом­нил сцену, разыгравшуюся между ним и отцом после возвращения с кладбища. Булл сразу же, не теряя времени, взял быка за рога:

— Ты уедешь завтра или уже сегодня?

Трэй с притворным удивлением взглянул на него:

— Уеду? А я не собираюсь никуда уезжать. Ни сегодня, ни завтра, ни вообще когда-либо. Это мой дом. С какой стати мне переться куда-то?

— Больше это не твой дом! — Булл грохнул кулаком по столу. — Матери твоей больше нет, стало быть, все ранчо — мое.

Злобным взглядом он уставился на него: — Завтра к полудню ты покинешь мою собственность.

— Может, взглянешь на это? — явно забав­ляясь ситуацией, полюбопытствовал сын. Су­нув руку в жилетный карман, он извлек оттуда сложенный лист бумаги и развернул его. — Адвокат Дэвис вручил мне это перед тем, как покинуть кладбище. Такова воля моей матушки. Свою половину она завещала мне.

Трэй озорно улыбнулся:

— Так что, старина, теперь мы партнеры. Он думал, что его папеньку хватит удар — лицо его стало багровым от злобы.

— Дай-ка мне взглянуть на это, — отец про­тянул за бумагой чуть трясущуюся руку.

Пробежав глазами завещание, Булл хотел было швырнуть документ в огонь, однако Трэй предвидел это. Схватив отца за запястье, он вывернул его руку, и бумага выскользнула из пальцев Булла.

Все двенадцать лет, миновавшие с того памятного дня, оба жили под одной крышей, не спуская друг с друга глаз. Бывало, что они за несколько дней не говорили и двух слов. Любое случайно брошенное замечание неизмен­но вызывало ожесточенные споры.

Булл продолжал таскать к себе представи­тельниц коренного населения, да и Трэю случалось приглашать к себе на ночь женщин. Однако чаще всего он предпочитал публичный дом в Маренго.

Трясясь на скакавшем галопом маленьком муле, Трэй ломал себе голову над вопросом, почему это его отцу вдруг захотелось внуков. Ведь он наверняка терпеть не мог детей, иначе позаботился бы о том, чтобы их в семье было больше.

Вдруг ему пришло в голову, что мать его могла бы, при желании, нарожать их с десяток за все эти годы. Одному Богу известно, почему этого не произошло. Может быть, этот старый ублюдок не совсем здоров?

Губы Трэя медленно растянулись в злорад­ной ухмылке. Черт возьми, да ведь Булл Сондерс бесплоден! Как те кастрированные быки на пастбище! Какой это должен быть удар по его самолюбию — сознание того, что он смог сделать лишь одного ребенка, и то ненавиди­мого от всей души.

Впереди замаячили постройки Джулесберга, и Трэй отбросил в сторону размышления о прошлом. Когда он въезжал в город, внимание его привлек старый, обшарпанный фургон разъезжего торговца медицинскими снадобьями, приткнувшийся сбоку к платной конюшне. Трэй объехал его сзади. Дряхлый, измученный мул, впряженный в этот фургон, вызвал у него со­чувствие — он стоял, опустив голову, лениво и как-то невесело отгоняя хвостом целый рой жужжавших вокруг него слепней. «Да, старина, миновали твои веселые денечки», — подумал Трэй.

Юноша наскоро разделался с покупками. Приобретя муку и сахар, он добавил к заказанному немного жевательного табаку для Джиггерса и еще коробочку «черутс» — особых сигар с обрезанными концами. Их Трэй купил для своего друга Мэтта Карлтона.

Мэтт Карлтон, холостяк, был соседом Сондерсов, имевшим почти такое же большое хозяйство, как и они. Он всегда сочувствовал Трэю, проявляя к нему то внимание, которое тот не получал от своего аспида-отца. Мэтт стал для забитого мальчишки своего рода кумиром. Это был спокойный высокий мужчина, учив­ший его ездить верхом и садиться на коня, брав­ший парня с собой на охоту или рыбную ловлю, в случае, если тому удавалось ускользнуть от Булла. Когда Мэтт увидел, что мальчик уже достаточно повзрослел, он научил его обращать­ся с револьвером и винтовкой, стрелять.

Ученик вскоре стал экспертом по устройст­ву «Кольта-45» и перещеголял своего учителя в деле стрельбы и молниеносной готовности к ней.

Мэтт жил в скромном домике у склонов Скалистых гор, в районе Уинд-ривер.

Выбор земли оказался очень удачным. В этом месте была и река, и несколько высох­ших русел. Трава здесь вырастала сочной, гус­той, и корма хватало на все стадо, а оно насчи­тывало ни много ни мало — две с половиной тысячи голов. Все друзья не переставая корили его за то, что он, мол, не смотрит в будущее и не обзаводится детьми — некому будет передать свое хозяйство после смерти.

Трэй закрепил свои покупки на спине ло­шади и ловко вскочил в седло. Натянув по­водья, он, было, направил мула обратно, туда, откуда приехал, но передумал. Дело в том, что уже довольно давно у него не было женщины, а тут, неподалеку от конюшен, располагался местный бордель, в который Трэй давно уже собирался заглянуть.

Проезжая мимо фургона со снадобьями, он вынужден был натянуть поводья и остановиться. На сиденье фургона сидела восхитительная девчонка, каких Трэй отродясь не видел, и кулачком вытирала свои зареванные щеки. В красном платьице с низким вырезом и нама­леванной мордашкой, она напомнила ему пере­пачканную голубку. Парень весело улыбнулся. Это была старая как мир уловка ночных краса­виц — заставить мужчину проникнуться сочув­ствием, чтобы тот выложил в два раза больше положенного еще не дойдя до постели.

Он размышлял, что же могло заставить ее расплакаться. Больная мать или ребенок? Отсутствие денег на покупку мула помоложе? Вполне возможно. Эта старая развалина, похо­же, доживала последние дни.

Интересно, а сколько она потребует с него за то, чтобы вот так, наскоро, перепихнуться у нее в фургончике?

Подъехав поближе, Трэй полюбопытствовал, почему такая милая, маленькая леди вся в сле­зах.

Он явно не ожидал увидеть в этих больших глазах неподдельную скорбь.

— Мой отец только что умер, и я не знаю, что мне делать, — сдавленным от рыданий голосом ответила девушка.

Такого ответа Трэй никак предположить не мог. Судя по опухшему от слез личику, причина для слез была — такое не могло быть разыг­рано специально для него.

Парень растерянно заерзал в седле. Опыта общения с плачущими молодыми женщинами у него не было никакого. Он тут же вспомнил, что чувствовал сам, когда умерла его мать, и что ему не к кому было кинуться, кроме Мэтта.

Когда могила была засыпана и все ушли с кладбища, тот подошел к нему и сказал:

— Трэй, садись на своего жеребца и скачи в горы. Найди там укромное местечко и выплачь свое горе. В том, что мужчина иногда плачет, нет ничего постыдного, если для этого есть достаточно серьезные причины.

Конечно, этой девчонке туго сейчас, по­думал Трэй, сняв с головы шляпу. Откашляв­шись, он произнес:

— Мне кажется, вам сейчас надо идти в погребальную контору, что в конце улицы и договариваться с ее владельцем о похоронах. Он все устроит.

Он чувствовал, что слова его прозвучали холодно и равнодушно, но не знал, что можно еще сказать.

Беспомощно взглянув на него, девушка вдруг выпалила:

— Да у меня всего-то два доллара с ме­лочью!

«А, черт, — подумал Трэй. — На кой мне надо было останавливаться и заговаривать с ней? Почему я прямиком не поскакал туда, куда собирался? Заплатил бы себе спокойно за полчаса радости, да и отправился бы по своим делам». Теперь он чувствовал, что несет ответственность за то, чтобы отец этой девчонки был предан земле.

Вдруг в голове у него пронеслась мысль настолько дикая, что он чуть было не выпал из седла. Вот что действительно может взбесить его папочку! Он, Трэй, сделает этой маленькой шлюшонке предложение. Этот старый козел уже давно ему все уши прожужжал женитьбой на этой Руби Долтон, надеясь, вероятно, в один прекрасный день наложить лапу на ее имущест­во. И когда он увидит в качестве своей невест­ки эту маленькую потаскушку, он башкой о стенку биться будет.

А согласится ли эта девушка на такое глу­пое предложение? А чем черт не шутит, может, и не станет упускать свой шанс — при таких обстоятельствах это для нее выход. В конце концов, много ли на свете есть охотников пред­ложить шлюхе руку и сердце?

— Послушайте, мисс, — начал он, нагнув­шись к ней. — Вижу, что у вас есть проблемы. Мы могли бы помочь друг другу, если вы не откажетесь.

Лэйси пристально посмотрела в глаза ков­бою. Может, этот парень надумал грабануть банк? Откуда ей знать? Она до сих пор его в глаза не видела. Он теперь знал, что ей нужны деньги. Да и ему самому, по всей видимости тоже, если судить по его зачуханному виду. А откуда их ему взять, как не в банке?

Но взгляд его оставался серьезным, а эти карие глаза глядели прямо и открыто. Вообще-то, он мало похож на тех, кто не в ладах с законом, решила про себя Лэйси.

Помедлив, она ответила:

— Я помогу вам чем смогу, если это, конеч­но, дело честное.

— Честное-то честное, но есть кое-что, что вам, может, будет не по душе.

— А вы мне скажите, и тогда я отвечу, со­гласна я или нет.

Трэй колебался. Вперив взгляд в землю, он лихорадочно пытался подобрать слова, объясняющие, что к чему. Отчего-то вдруг — парень и сам не мог понять, почему — для него сейчас было очень важно, примет ли эта девчонка, с выражением отчаяния в глазах, его предложе­ние или нет.

Набрав в легкие побольше воздуха, он под­нял голову, посмотрел прямо в ее зеленые гла­за и произнес:

— Вы сначала все до конца выслушайте, а потом уже и принимайте решение, так? Когда Лэйси кивнула, Трэй продолжал:

— Мне нужна жена, а вам необходимо при­стойно похоронить отца. Если пойдете за меня замуж, я займусь его похоронами и поселю вас в хорошем доме.

Вот этого Лэйси уж никак не ожидала услышать. Она так и застыла, открыв рот и глядя на бронзовое от загара лицо незнакомца. Он что, с лошади рухнул и повредился от этого умом или же отроду такой?

— Вот что, — ответила она. — Мы друг друга не знаем. А что, если мы не подойдем друг другу?

Трэй быстрым взором окинул ее фигурку. Бедра Лэйси приятно изгибались, грудки тоже в его вкусе, в ладони поместятся.

Глаза его загорелись:

— Подойдем.

Ни взгляд его, ни тон не понравились Лэй­си. Но, Бог тому свидетель, ей необходима была помощь, а мысль о том, что она снова сможет зажить в настоящем доме, привела ее в смятение.

Выглядел он, в общем, как человек поря­дочный, так ей, во всяком случае, показалось — такие своих жен не колотят. Она изучающе уставилась на Трэя. Рассмотрела его одежду. Та хоть и выглядела запыленной и грязной, но сшита была не кое-как. Не похож он был на бродягу, на тех, кто таскается от одного ранчо к другому, выклянчивая себе на пропитание и одежду. Взгляд Лэйси на секунду задержался на висевшем у него на поясе кольте. Револь­вер? Ну, так это в порядке вещей. Большинст­во мужчин носили при себе такие же только для того, чтобы стрелять гремучих змей.

Разумеется, ни о какой любви между ними говорить не приходилось, но ей, в конце концов, ничего не оставалось. Без мужской под­держки с ней могло произойти все что угодно.

Лэйси подняла глаза на озабоченное лицо ковбоя и кивнула:

— Если вы хотите взять меня в жены, то я, в таком случае, хочу стать вашей женой. Я буду вам верна и буду все для вас делать.

Трэй усмехнулся.

— Большего мужчине и не надо, — ответил он. — Тогда я пойду найду где-нибудь священ­ника.

Девушка отметила про себя, что о своей верности он ей и не заикнулся. Глядя ему вслед, Лэйси задала себе вопрос, а не совершает ли она сейчас самую большую ошибку в своей жизни?