Кабинет Соломона представлял собою мрачное помещение. Одну из стен покрывало огромное полотно, на котором была вышита цветными нитками, лишь слегка поблекшими за сто лет, сцена суда Соломона над двумя женщинами, предъявлявшими свои права на одного и того же ребенка. Чертами лица и одеждой Соломон сильно смахивал на нормандского рыцаря — вероятно, на самого герцога, покорившего Англию, а две бедные еврейские женщины — очень опрятные и чрезвычайно огромные — были одеты монахинями. Альенора, знавшая, как выглядят восточные монархи и еврейские женщины, не могла удержаться от смеха, когда увидела эту сцену впервые, и вот теперь, после стольких лет, она вновь взглянула на нее с легкой улыбкой.

Во исполнение приказа Генриха II в камине горел яркий огонь, но поскольку камин давно не топили, в комнате было прохладно, а от трех голых стен шел пар. В прежние времена, когда королевский двор находился в Виндзоре, Альенора часто пользовалась этим кабинетом. В нем было удобно укрыться от шума и суматохи, царивших в общих залах, и здесь ей довелось принимать многих доверенных людей, выслушать немало секретных сообщений и дать кучу полезных советов.

Сегодня вечером король Англии, по-видимому, чувствовал себя так же неловко, как любой из этих людей, посещавших Альенору в прошлом в этой комнате. Внезапно он, прерывая затянувшееся молчание, проговорил:

— Присядьте… нет, в большое кресло. Я постою.

Подбросив дров в камин, он посмотрел, как вверх взметнулись языки пламени, а затем немного отступил, привычным жестом засовывая большие пальцы рук за пояс.

— Прежде всего, — возобновил король прерванную речь, — я хочу, чтобы вы поняли: я готов похоронить прошлое. Мы собрались не сводить старые счеты. Нам нужно думать о будущем, а не о том, что было. Вы согласны?

— Если вы хотите знать, согласна ли я непредвзято обсудить с вами какие-то вопросы, то я отвечу — да, согласна. В чем дело?

— Когда все уладится, вы можете уехать куда пожелаете. — Он помолчал, будто ожидая от нее каких-то реплик, а потом продолжил: — После смерти Генриха-младшего ситуация коренным образом изменилась, но нам необходимо к этому привыкнуть и поступить… поступить как можно разумнее в новых условиях.

С испугом Альенора увидела, что при упоминании умершего сына в жестких голубых глазах Генриха появились слезы. Кто-то посторонний мог подумать, что именно смерть сына свела их вместе. Но ведь он покоился в земле уже много месяцев. Не следовало также забывать, что у Генриха-короля чувства никогда не играли главенствующей роли. Они присутствовали где-то рядом с основной целью и редко одерживали верх над трезвым расчетом. Поэтому Альенора ждала, что за этим последует.

Генрих II заговорил опять:

— Ричард ведет себя отвратительно, водит компании с молодым Филиппом, королем Франции, оскорбляет людей, которых я посылаю к нему помочь управлять владениями, пытается надуть меня с финансами и разбрасывает деньги направо и налево…

— Разбрасывает? Совсем не похоже на Ричарда.

— Он теперь мой наследник, не забывайте об этом, — сказал Генрих, игнорируя замечание Альеноры. — Он наследник, а бедный Генрих-младший преподал мне хороший урок. Наследники должны оставаться дома и учиться управлению государством. Поэтому я предлагаю следующее. Я перевезу Ричарда в Англию и устрою так, чтобы я мог присматривать за ним день и ночь. Он будет посещать канцелярию канцлера и усваивать хитрости этой должности, затем ему придется присутствовать на заседаниях Совета и познавать механизм правления. Больше никаких турниров, никаких приглашений горячим головам сразиться с ним, никаких хождений под ручку с Филиппом. Я обломаю Ричарда, даже если это будет последнее, что я успею сделать на этом свете.

— Пожалуй, поздновато спохватились, — возразила Альенора. — Ему уже двадцать семь лет.

— Пора образумиться. И в этом мне нужна ваша помощь, — он остановился и, поколебавшись с секунду, продолжал: — Место моего наследника здесь, возле меня.

— Согласна, что ему следует какое-то время побыть в Англии, — сказала Альенора.

Она отлично знала: Англия имела важное значение. Она всегда это понимала. Независимое королевство, окруженное морем, — страна с неограниченными возможностями, пока и наполовину не использованными, которая под энергичным руководством Генриха II начала складываться в единое могучее государство, где смешение нормандских и саксонских кровей привело к появлению особых человеческих качеств.

Альенора подумала, что Генрих II собирается попросить ее отправиться в Аквитанию и действовать там в качестве наместника Ричарда, пока тот в Англии обучается искусству управления.

— Это нужно сделать очень тактично, — сказала она и, помня, что ей тоже следует проявлять такт, добавила: — Мне кажется… Пожалуй, самое лучшее — официально провозгласить его уже сейчас, как когда-то Генриха-младшего, принцем-наследником. Это побудит его приехать в Англию и закрепит здесь его интересы.

— Нет-нет! — запротестовал король. — Ни под каким видом! С покойным Генрихом я допустил ошибку, которую не собираюсь повторять. Я пока не планирую никаких официальных титулов для Ричарда, злоупотребившего теми, которые он уже имел. Как раз здесь мне требуется ваша помощь. Есть только один способ прибрать его к рукам, и только вы в состоянии это сделать.

Все еще ничего не подозревая, Альенора ответила:

— Я… ну что ж, я и Ричард всегда хорошо понимали друг друга, но я не стала бы утверждать, что теперь имею на него большое влияние. В конце концов, за много лет он научился обходиться без меня.

— Аквитания и Пуатье принадлежат вам. Вы еще при жизни уступили их Ричарду, но по праву они все еще ваши. Вы их когда-то передали, и вы можете их опять забрать. Лишенный земель, он скоро будет вынужден смириться и сосредоточить свое внимание на Англии. А Аквитания перейдет Иоанну: ему самое время чем-то обзавестись.

Огорошенная и сбитая с толку, Альенора на какое-то время лишилась дара речи. Затем медленно проговорила:

— Вы просите меня отнять герцогство у Ричарда и отдать его Иоанну?

Генрих II кивнул, не сводя с нее напряженно-внимательного взгляда.

— Я никогда даже и не подумаю совершить подобную несправедливость, подобное сумасбродство, — заявила она решительно.

— Постойте, давайте не будем торопиться, — проговорил Генрих, с усилием сдерживая себя, отчего его лицо густо покраснело. — Вас мое предложение застало врасплох, у вас не было времени как следует подумать. У меня же его было достаточно, и я в состоянии видеть все преимущества моего проекта. Спокойно обдумайте сказанное мною и затем объясните, почему вы находите мой план несправедливым и сумасбродным.

— Могу объяснить без долгих размышлений, — ответила Альенора с жаром. — Во-первых, это было бы несправедливо по отношению к Ричарду, которого я объявила своим преемником, еще когда он был ребенком, которого я представила своему народу, принявшему его, как такового. Его способы и методы отличаются от ваших, но в Аквитании, то есть в том месте, которое ему принадлежит по праву, он справляется с государственными делами совсем неплохо. Его связывали по рукам и ногам установленные вами ограничения власти и порой доводило почти до сумасшествия вмешательство ваших попечителей, и тем не менее он много сделал, чтобы навести порядок и обуздать могущественных баронов. Простой народ любит Ричарда. А потому, во-вторых, это было бы несправедливо по отношению к моему народу. И турниры, о которых вы отзываетесь с таким пренебрежением, усиливают любовь к нему, — люди очень гордятся тем, что их герцог самый знаменитый рыцарь во всем христианском мире. Они приняли Ричарда в качестве моего преемника, и для них, а также и для меня он останется им до конца дней своих. И помимо всего прочего, Генрих, вы создаете опасный прецедент, обращаясь с законными правами наследования так, будто они ничего не значат и могут передаваться из рук в руки по сиюминутной прихоти.

— Но необходимо считаться и с Иоанном, — упорствовал Генрих. — Болтаем о справедливости! А разве справедливо, когда у Ричарда слишком много, а у Иоанна — ничего?

Альенора отметила, что совсем не упоминается Ирландия, и она знала почему.

— Генрих, — проговорила она, — вы владели многими землями, прежде чем стали королем Англии, но я не помню, чтобы кто-то предложил забрать у вас часть из них и передать вашему младшему брату. И кроме того, следует учитывать еще кое-что. Послать Иоанна в Аквитанию — значит вынести ему смертный приговор. Посмотрите, как он вел себя в Ирландии! Даже находясь взаперти в Винчестере, я слышала о его проделках, о том, как старых племенных вождей, которые пришли засвидетельствовать ему свое почтение, он таскал за бороды, приговаривая, что их вонючее дыхание поганит его руку и что им следует целовать ему вместо руки ногу. А когда они пытались это сделать, он пинал их, к удовольствию молодых шалопаев-придворных! Чтобы управлять государством, нужно, как и во всяком другом деле, иметь талант. У Иоанна его нет. Мои аквитанцы не потерпят такое обращение и неделю! Вы забыли, как они поступили с вашим человеком, когда он их оскорбил? Бог свидетель, они изрубили его на такие мелкие кусочки, что из них можно было бы приготовить начинку для пирога. Если вы отнимите у них Ричарда и поставите взамен Иоанна, то страшно даже подумать о последствиях.

Альенора ожидала, что Генрих вспылит, но он оставался внешне спокойным. Если бы она была в соответствующем настроении, то заметила бы зловещий характер этого спокойствия — спокойствия охотника, крадущегося тихо, не спеша, в полной уверенности, что добыча от него не уйдет.

— Многое из того, что вы сказали, вполне разумно. Мне известны недостатки Иоанна, как, впрочем, и Ричарда. Нам не нужно торопиться. — Он оглянулся. — Я приказал… ах да, вот оно. Вы выпьете? Превосходное красное вино из Бордо. — Наполнив два серебряных кубка, он поднял свой. — За благополучное разрешение этой трудной проблемы. Ну вот. Я знаю лишь одно — и эта мысль гвоздем засела в моем мозгу, — пока Ричард в Аквитании, мне никогда не заставить его слушаться…

— Потому что с самого начала вы обращались с ним неправильно. О, я не сомневаюсь, вы любите его и будете любить еще сильнее, если он станет ходить по струнке. Но Ричард уже достаточно зрелый мужчина, чтобы брать на себя всю ответственность. И он не дурак и замечает ваше чересчур легкое отношение к его правам и титулу, которые вы, не моргнув глазом, предлагаете отобрать и передать кому-то другому. Я в состоянии убедить Ричарда в чем-то разумном и даже уговорить его на длительное время приехать в Англию, чтобы здесь, как вы говорите, набить руку в управлении королевством. Но если Иоанн получит Аквитанию…

— Я вовсе не предлагаю наделять Иоанна в Аквитании большой властью. Он еще слишком молод, у него нет опыта. Государственными делами займется специальный совет, который я назначу. А вы сможете поехать в Аквитанию вместе с сыном.

— Этого не будет, — ответила Альенора просто. — Если я совершу подлость и обману доверие Ричарда и аквитанцев, я никогда не смогу снова смотреть в лицо ему или моему народу.

— Если будете продолжать упрямиться, то вы их больше вообще никогда не увидите. Попробуйте встать мне поперек дороги, и вы тотчас же отправитесь обратно в Винчестер!

Так вот каким оказалось условие!

Альенора, не отрываясь, смотрела на ткань с вышитой на ней сценой Соломонова суда, и ее содержание настолько отвечало ее состоянию мучительной раздвоенности, что однажды, много лет спустя, она воскликнула: «Снимите ее, изрежьте, сожгите! Я не могу ее видеть». Она понимала, что на этот раз она, вероятно, останется в Винчестере до конца жизни. Могла ли она приговорить себя к медленной смерти? К одиночеству, невообразимой скуке бесконечных серых, пустых дней. Альенора мысленно сопоставила это с другой возможностью — она и Иоанн в Пуату, в солнечной Аквитании. Разве она не в состоянии сдержать сына, научить рационально править? Нет, невозможно, другого ответа быть не могло. На вероломстве и предательстве не создать ничего устойчивого и хорошего. Женщина, способная сознательно, с открытыми глазами совершить измену только ради собственного благополучия, утрачивает всякое право на уважение.

И она с обычным спокойствием, которое всегда выводило Генриха из себя, сказала:

— К чему затрагивать этот несущественный вопрос? Какое имеет значение, где я окажусь? Ведь мы обсуждаем судьбы Ричарда и Иоанна.

От сдерживаемой ярости краска бросилась в лицо Генриху, и глаза налились кровью.

— Скажите мне прямо, — потребовал он, — согласны вы или нет?

— Лишить Ричарда наследства? Не стану и не могу. Никто не может, ни вы и никто другой. Я вовсе не упрямая, Генрих, и согласна с вами, что Ричарду следует больше времени проводить в Англии. Я готова помочь вам убедить его в этом, но я не могу отобрать у него то, что принадлежит ему по праву. Вы с вашим уважением к законам прекрасно знаете, что, если бы даже он скверно управлял, был прикован к постели или сошел с ума, он все равно остался бы герцогом Аквитанским.

— Вы могли бы пойти мне навстречу, но я все-таки добьюсь своего. Не в моих силах сделать Иоанна герцогом Аквитанским против вашей воли, это правда, однако у меня есть средство остановить Ричарда. Я упрячу его в Тауэр немного поостыть. У меня достаточно доказательств о его заговоре с королем Франции, чтобы обезглавить его за измену! Вы удивлены?

— Нисколько. Ричарда всегда влекло к тем, кто смотрел на него как на взрослого человека, а не как на ребенка. А ваше отношение ко мне едва ли усилят у моего сына верноподданнические чувства к вам.

— Во избежание конфликта мне придется слегка его урезонить. Он сейчас рядом бренчит на лютне, безоружный и ничего не подозревающий. Если вы не измените своего решения, он уже к полуночи очутится в Тауэре и будет находиться там до тех пор, пока не покорится. А Иоанн тем временем поедет в Аквитанию в качестве его представителя. Вы недооцениваете Иоанна. Когда захочет, он может быть очень обходительным, и аквитанцам, возможно, он понравится скорее, чем вы думаете. По крайней мере, он не станет постоянно вертеться подле короля Франции. Он мой преданный сын. Я даю вам еще один шанс принять мое предложение, иначе вы отправитесь в Винчестер, а Ричард — в Тауэр.

— Вы, Генрих, упускаете из виду одно весьма важное обстоятельство, — проговорила Альенора спокойно. — Ричард уже совершеннолетний. Я могу сделать выбор за себя, но я бы не рискнула выбирать за него. Возможно, он действительно предпочтет сидеть в канцелярии канцлера, а не в Тауэре. Думаю, что большинство людей поступили бы именно так. Почему бы не позвать его и не спросить самого?

Генрих какое-то время пристально смотрел на Альенору, и постепенно до него дошел весь важный смысл ее речи. И он подумал: «Какая все-таки она сообразительная! По сути, я должен позвать его и сказать: «Или ты обещаешь, вернувшись домой, беспрекословно слушаться меня, или же твоя мать поедет обратно в Винчестер». Она точно знает, что он выберет; таким путем она, сохраняя видимость собственной твердости, остается на свободе, а я добьюсь своего… Хитро задумано».

Подойдя к двери, он распахнул ее. В комнату ворвались музыка и веселые голоса. Генрих крикнул с порога, и наступила тишина, затем в кабинет вошел Ричард, улыбка уступила место выражению настороженности, которое неизменно появлялось в присутствии отца.

— Лучше вы сами объясните ему ситуацию, — сказала Альенора, поднимаясь и приближаясь к столу, на котором в канделябре горели четыре высокие свечки.

— Дело вот в чем, Ричард, — начал Генрих преувеличенно легко и бойко: высказать свое несправедливое предложение своему наследнику вот так прямо в лицо было не совсем просто.

— Ваша мать и я…

Больше он ничего не успел сказать, потому что Альенора пронзительно вскрикнула и стала удивительно беспомощна для такой находчивой женщины хлопать руками по своей длинной головной накидке, которая, коснувшись пламени свечей, мгновенно вспыхнула.

Подбежав к ней, Ричард стал руками сбивать огонь, ей на помощь хотел поспешить и Генрих, но Альенора крикнула:

— О мои волосы, быстрее воды!

Генрих, спотыкаясь, бросился к двери, а Альенора настойчиво зашептала Ричарду:

— Садись на лошадь и скачи в Дувр. Нигде не останавливайся. Он хочет тебя заключить в Тауэр.

В соседней комнате король кричал, чтобы принесли воды. Кто-то сказал: «Пиво не хуже», — и в комнату вбежали Генрих, Иоанн и молодые женщины. На голову Альеноре вылили целую кружку пива, а поэтому она не увидела, как исчез Ричард. Альенора заявила, что ей дурно, и ее усадили на стул. Алис стала стирать с лица Альеноры остатки пива и сажу, а Маржери выбирала у нее из волос обгоревшие лохмотья накидки. Иоанн принес скамеечку для ног, а Генрих, досадуя на перерыв в важном разговоре, предложил Альеноре вина, которое почему-то пролилось ей на платье, после чего возникла небольшая суматоха: одни стряхивали вино с ее одежды, другие вновь наполняли чашу. И все это время Альенора с неистово бьющимся сердцем считала минуты.

Потом начались неизбежные расспросы о причинах случившегося, и Альенора, как-то неуверенно смеясь, сказала:

— Я была просто невнимательной, отвыкла от тонких длинных накидок и четырехсвечовых канделябров. Впредь мне нужно быть более осторожной!

Поскольку эти слова вновь напомнили всем присутствующим о Винчестере, наступило неловкое молчание, а потом сразу заговорили несколько человек.

И таким образом прошло довольно много времени, прежде чем Генрих, оглядевшись по сторонам, спросил:

— Где Ричард? Куда он подевался?