Глава 4
В выходные диковинная гибель Чарли крутилась во всех новостях по всей стране. Си-эн-эн. «Фокс». Впишите необходимое. Один из гостей захватил на вечеринку камерафон и с незаурядным присутствием духа записал на него весь гастрономический психоз. Всю субботу и все воскресенье с утра до вечера я только и слышал: «Тревожный репортаж из Бостона. Чарли Келемен, известный филантроп и член Сообщества работников хедж-фондов, в пятницу был растерзан тремя акулами в “Аквариуме Новой Англии”. Фильм в одиннадцать».
Дальше хуже. Какой-то отморозок выгрузил клип в «Ю-тьюб», где тот сразу же стал «популярным видео». К 3.47 пополудни в воскресенье он насчитывал 450 467 хитов. Один из них был моим. В одиночестве своего кондоминиума на улице Сентрал-Парк-Уэст я раздумывал над ужасающими образами. Поверить в них было почти невозможно, и я обнаружил, что мысленно перелистываю более счастливые воспоминания, составляя из них коллаж.
Вот хотя бы тот торжественный бенефис в «Уолдорфе» в прошлом январе…
* * *
— Слушайте! — скомандовал Чарли своим сотрапезникам. — Я хочу знать, кто писает в душе.
С напускной торжественностью он воздел правую руку, будто в присяге, а левой наливал изумительный «Кот дю Рон». Оглядел всех сидящих за столом одного за другим. Его большие карие глаза понуждали нас взглядом, говорившим: «А ну-ка, признайтесь».
Весомость игривого взгляда Чарли принесла плоды. Одна потрясающая молодая разведенка, в декольте которой вполне можно было упрятать эту бутылку вина, выложила:
— Я Джейн, и я писаю в душе.
Почти как по команде представительный инвестиционный банкир справа от нее сознался:
— Я Генри. И я писаю в душе.
Это спровоцировало за столом цепную реакцию.
— Я Сэм.
— Я Кранч.
— Я Гроув. И я писаю в душе.
Таким вот манером Чарли Келемен устроил первое собрание Анонимных душевых писунов.
У него был дар. Преуспевающий и непочтительный Чарли запросто заставлял друзей посмеяться. Порой его остроты просто косили нас наповал. Мы захлебывались смехом так, что просто сводило животы, а рты отчаянно хватали воздух. Мы хохотали над Чарли, над собой и над всей мишурой общества, превозносящего деньги, красоту и молодость. Как ни парадоксально, мир будто становился легче рядом с нашим толстым другом, заполнявшим помещения не только своим свиным пузом, но и своими вопиющими репликами.
Веселье Чарли было заразительным. Мы смеялись вместе с ним, какой бы грубой ни была шутка. Не обращая внимания на свою голову с воздушный шар и свое китовое чрево, он заставлял нас выбросить из головы собственные изъяны. Славно было не тревожиться о том, что ешь и правильные ли сентенции толкаешь. Славно было вместе с Чарли безоглядно отдаться употреблению двух самых утешительных слов во всем английском языке: «Fuck it» [Fuck it — вряд ли среди читателей есть люди, не знакомые со значением этих слов. Хочу только специально отметить, что в английском языке они хоть и непристойны, но к табуированной лексике отнюдь не относятся. В данном контексте ближайшие русские аналоги укладываются в одно слово: «поёзать» или «насрать».].
* * *
После акульего сряща [Срящ — а вот это слово, хочу разочаровать блюстителей нравственности, как раз вполне цензурно. Хотя бы потому что церковнославянское и означает «напасть, бедствие».] сказать «Fuck it» мне было ничуть не легче, чем принять участие в «Тур де Франс». Слишком уж много вопросов. С чего это вдруг предплечья и кисти Чарли были порезаны в стольких местах? Откуда взялась тележка, привязанная к его ноге? Кто мог пойти на такое? Бессмыслица какая-то. У Чарли врагов не было.
И Сэм… Как там Сэм? Я тревожился о ней все выходные. Она не ответила ни на один из моих телефонных звонков.
Сообщение один: «Сэм, я раздавлен. Пожалуйста, позвони». Нет ответа.
Сообщение три: «Я хочу помочь». Нет ответа.
Сообщение шесть: «Я начинаю тревожиться». Нет ответа.
Избегать меня даже при подобных обстоятельствах не в ее духе. Мы были чересчур близки, дружили с колледжа. Тогда она была Сэм Уэллс. Познакомились на одном из пресловутых вечеров встреч Гарвард-Уэллсли, неизменно совокуплявших два ингредиента: громкую, бу́хающую музыку и студенток, «в усмерть» укушанных предкоитусными коктейлями. Мы с ней не были близки ни разу, но дружеские отношения поддерживали все четыре года. Быть может, этому способствовало то, что Сэм и моя девушка были соседками по комнате и лучшими подругами.
Черт, я прожил у Чарли и Сэм шесть из последних 18 месяцев. Ун, Де и Труа [Ун, Де и Труа — да простят меня читатели за эти неуклюже звучащие слова, но это просто французские числительные Un, Deux, Trois — один, два три.], троица их такс, названных в честь ресторана на 44-й Западной улице, воспринимали меня как члена семьи. Я выгуливал этих собак куда чаще, чем Мэнни, а ведь он семейный водитель и мальчик на побегушках. И вдруг я оказался в положении назойливого коммивояжера, упорно названивающего вдове лучшего друга.
В воскресенье поздно ночью Эн-би-си сообщила, что бостонская полиция закрыла «Аквариум Новой Англии» на неопределенное время. Это место преступления. «Полиция намерена опросить всех гостей, число которых составляло около пятисот человек», — добавил ведущий.
— Пригласить на опознание акул? — угрюмо, без юмора спросил я, понимая, что реальный злоумышленник ходит на двух ногах.
Черт возьми, кого Чарли так взбеленил? Сколько времени уйдет у полиции, чтобы добраться до меня? Что я прозевал?
К 11.30 вечера в воскресенье события пятницы все еще будоражили меня. Но пора было спать. По случаю смерти президентов рынки закрывают, но ради Чарли Келемена этого делать не станут. Мой будильник сработает в 5.30 утра, дав первый звонок к началу очередной недели в конторе. По прошлому опыту я знал, что моя профессиональная жизнь сулит уйму убежищ от горя.
Глава 5
«Сакс, Киддер и Карнеги» (СКК) — высокоспециализированный инвестиционный банк, занимающийся слияниями и поглощениями. Наша штаб-квартира расположена в городе Нью-Йорке по адресу Пятая авеню, 610. Изнутри из окон во всю стену высотой открывается вид на каток на западе и на «Сакс на Пятой авеню» на востоке. У нас есть отделения в Лондоне, Париже, Сингапуре и Гонконге. Поговаривают об открытии филиала в Рио.
СКК родилась в 1991 году. Мы — организация молодая. Но название компании наводит на образы величия финансового прошлого Америки. Аллюзия вполне умышленная. Перси Филлипс, основатель и CEO [CEO — в русском языке этой аббревиатуре соответствуют такие термины, как «главный исполнительный директор», «генеральный директор», «директор-распорядитель» и пр. Однако всего пафоса этого звания ни один из наших эквивалентов передать не в силах и потому оставлен без перевода. Тем паче что на русском языке даже появился журнал под таким же названием.] компании, вплел фамилии экономических легенд в фирменный стиль, попутно закрыв глаза на факты. Сэмюэл Сакс и Генри Киддер никогда не числились бизнес-партнерами. В конце XIX века они конкурировали друг с другом почем зря. Эндрю Карнеги сделал больше денег на железных дорогах, угле и стали, чем на продаже ценных бумаг в Европе. Наплевать. В состряпанном названии звенит слава Уолл-стрит.
Конкуренты говорят: «СКК — компания шустрая и свирепая, это сила, внушающая опасения». Я расцениваю свою фирму как высочайший образчик меритократии. Мы даем результат или собираем вещички и отправляемся куда глаза глядят. Валять дурака и выжить в СКК просто невозможно. Наша корпоративная культура ценит агрессивность, вознаграждая тех, кто пускается во все тяжкие. И плевать на последствия.
Порой я гадаю, как СКК вообще стала моим профессиональным домом. Она разительно отличается от благовоспитанного местечка, где я вырос. В Южной Каролине перемены возбуждали подозрения. И перспективы сулила родословная, а не личные достижения. Мой папа однажды саркастически заметил: «Чарльстон — город, славящийся тремя веками истории, не потревоженной прогрессом». Тогда он был прав. Сейчас, говорят, дело обстоит иначе, но не мне судить. В Чарльстоне я не был уже давненько.
Восемь лет назад я окончил Гарвардскую школу бизнеса и дебютировал в роли брокера в отделе обслуживания физических лиц СКК, сокращенно ОФЛ. Сегодня я распоряжаюсь двумя миллиардами долларов от лица 65 семейств, и этот бизнес запросто приносит мне семизначную цифру чистыми каждый год. Ребенком, гоняясь за манящими крабами и расчесывая укусы москитов, я о подобном и не помышлял.
А заодно это аксиома номер три в действии. «Компании с Уолл-стрит платят топ-продюсерам безумные деньги».
Я обожаю лихорадочную энергию ОФЛ. Когда ни посмотри, мы орем в свои телефоны. Или орем друг на друга, неся тарабарщину и яростно жестикулируя, пока на наших телефонах на удержании висят по два-три человека. Чуть ли не каждый грызет ногти или тискает мялку-антристресс, наши нервные тики циркулируют по нашим клетушкам с низкими перегородками, как бактериальная эпидемия на марше. Непривычному взгляду суматоха — последствие финансовой алчности и торчка от кофе, коки и шоколадных батончиков — может показаться просто пугающей. Но для меня это доза чистейшего адреналина.
Ничто не сравнится с постоянным потоком идей Уолл-стрит — частью хороших, частью скверных, частью токсичных, будто они вылупились в Чернобыле. Клиенты платят мне за бдительность. Мои ребята пускаются во все тяжкие: публичная кондитерская компания, стряпающая бухгалтерию не меньше времени, чем пекущая тесто; CEO, закативший вечеринку, на которой ледяные скульптуры пи́сали водкой; и аналитики, публично превозносящие компании, а частным образом смешивающие их акции с дерьмом. Мои ребята нанимают меня прикрывать им спины. Разумеется, они бухтят насчет комиссионных. Но за мной их деньги — как за каменной стеной, и они это знают.
Нипочем не угадаешь, на что напорешься.
ОФЛ особенно сказывается на личном плане. За последние 18 месяцев повседневный режим сенсорной перегрузки монополизировал все время моего бодрствования до последней секунды. Я проводил вивисекцию тысяч инвестиционных затей, пикировался с другими консультантами, пытавшимися оттяпать моих клиентов, и, как лоцман, проводил грандиозные состояния через дрянь и мерзость управления активами. Лихорадочная деятельность, раскинутая Уолл-стрит паутина алчности и конфликтов застили от меня щемящие воспоминания той черной ночи в Нью-Хейвене.
СКК дала мне способность справиться. Этот мир амбиций, паволока умопомрачения, был для меня сильнейшим обезболивающим в течение последних 18 месяцев. Когда мой лучший друг погиб в прошлую пятницу, я сразу понял, что надо делать. Я бывалый пациент в палате ОФЛ.
* * *
В понедельник в 7.15 утра я торопливо пронесся через «зал заседаний», как мы иронически прозвали открытую планировку рабочих мест. Миновал Скалли, громогласнейшего в мире фондового жокея, и свернул направо возле Бэгвелла, что ни день надевающего новые подтяжки. Дальше я двинулся прямиком к Касперу, трупно-бледному и славящемуся маниакальным пристрастием к подстриганию ногтей. Даже в этот час сбивчивый ритм «клацев» Каспера уже раскатывался по комнате, портя аппетит тем, кто поглощал завтрак за своими столами.
Наш босс Фрэнк Курц на всех парах вылетел из своего кабинета, отловив меня в проходе.
— Гроув, — произнес он голосом, уже взвинченным от кофе и сигары, — я хочу обкатать на тебе идею.
— Само собой, Фрэнк. Чего там у тебя? — Как и всякий другой консультант на этом этаже, я не питал к Фрэнку доверия, воспринимая его как очередную нависающую над головой позицию из пластов руководства. Заглазно мы прозвали его ПМС [ПМС — если эта аббревиатура вдруг кого-то поставила в тупик, расшифровывается она как «предменструальный синдром» со всем отсюда вытекающим.].
— Перси намерен устроить ребрендинг нашего отдела, — сообщил он. — И «Голдман», и «Морган», и «Меррилл» — все они когда-то называли себя ОФЛ. Название — уже достояние.
— Лады, — отозвался я, подумав, что этот разговор мог бы обождать, пока я выпью свою первую чашку кофе.
— «Маккинси» рекомендует, чтобы мы назывались Глобальным Менеджментом Благосостояния. Скажи мне, что думаешь. Что чуешь нутром. Что тебе приходит в голову первым?
— Баня.
— А? — переспросил Фрэнк. Его бычий торс качка чуть покачивался на тощих ногах балеруна. — Это еще почему?
— Аббревиатуры, Фрэнк. Глобальный Менеджмент Благосостояния сокращенно будет ГМБ. Посоветуй этому кретину из «Маккинси» почитать «Виллидж Войс». ГМБ — это то, как представляются в коротких объявлениях геи-мужчины, белые, когда ищут пару.
— Вот жопа! — буркнул он и отпустил меня. — Надо позвонить в маркетинг.
Аксиома номер два в действии. «Пока мы приносим доходы, боссы нас не достают». Топ-продюсеры могут нести почти все, что взбредет в голову, и это сойдет им с рук.
По пути к моему столу разминуться с Пэтти Гершон невозможно. У нее короткие черные волосы, красная, как «Феррари», помада и острый, но симпатичный нос. Пэтти — выдающийся консультант, вдумчиво и осторожно изучающая рынки капитала, но, на мой вкус, чересчур агрессивная. Она «вдувает продукт», как мы на жаргоне называем агрессивные продажи, и ради бакса наобещает с три короба.
Попутно Пэтти играет роль сверхмощного магнита для всех женщин, у которых что-то на уме. Она сидит в эпицентре «Эстрогенового переулка», как я ласково называю рой женщин, работающих по соседству от нее. В их кабинках царит шум и гам, запретных тем для них не существует. Мужские способности, женская гигиена или бардак, который вытворяет деторождение с женщинами, — чересчур уж много информации крутится в пределах слышимости от моего стола.
— Эй, О’Рурк! — окликнула она — единственная, кто обращается ко мне по фамилии. На Пэтти был элегантный костюм от Джорджио Армани. В свои сорок три она по-прежнему щеголяет своим телом — успешным совместным производством ее личного тренера и искусного пластического хирурга.
— А, леди Золотая Рыбка! — отозвался я в тон.
Золотые рыбки пожирают своих мальков, а Пэтти — хищница. Она выигрывает свои сражения, неизбежные битвы на топорах, то и дело вспыхивающие из-за тучных перспектив, посредством сокрушительной комбинации коварства, децибел и угрожающих комментариев на предмет предвзятости на рабочем месте. По счастью, она так и не доперла до потайного значения своего прозвища. Пэтти по сей день считает, что это персонаж из «Найти Немо» [«Найти Немо» — в оригинале «Finding Nemo». Мультфильм производства студии Диснея. Хотя в момент написания романа он был прекрасно известен большинству читателей, хочется надеяться, что придет день, когда этот комментарий окажется кому-то полезным, а роман все еще будут читать.].
— Как бы ты назвал двухсоттридцатифунтового филантропа? — спросила она.
Я растерянно заморгал. Я-то и тени мысли не допускал, что клип о Чарли станет объектом для угрюмого уолл-стритовского юмора. Впрочем, любая тема хороша, каким бы жестоким или неприятным ни был ее предмет.
— Живец, — ответила Пэтти. — А как назвать приятеля, которого кушают три акулы? — На сей раз она пристально воззрилась на меня, чтобы усилить эффект.
— Сдаюсь.
— Друг сытный.
Я просто ушел. Пэтти и не догадывалась о моей дружбе с Чарли. Ей было и невдомек, как я страдаю. Консультанты прячут клиентов от коллег. Несмотря на радение о чести мундира СКК, мы варимся в собственном соку. Нипочем не знаешь, когда кто-нибудь покинет фирму и станет твоим конкурентом.
— Погоди, — упорствовала она, — у меня еще есть. Чем накормить акулу с несварением желудка?
Я счел за лучшее не отвечать. Когда Пэтти говорит, она лепит слова одно к другому, не переводя дыхания. Каждое предложение становится одним длинным, пространным словом. Слоги у нее плодятся спонтанно, как раковые клетки, делясь и делясь. Перебить ее вежливо невозможно. Прощально помахав рукой через плечо, я одолел последние несколько футов до своего стола.
— Не хочешь узнать ответ? — крикнула она мне вслед.
В другой раз.
Нашими телефонами заправляли Энни и Хлоя. Обе мои ассистентки глядели как в воду опущенные, на лицах их читалась тревога. Чарли был и их другом тоже. Присылал цветы на их дни рождения и шоколадные конфеты, когда душа пожелает. Он постоянно спрашивал Хлою — мать-одиночку — о ее дочери. И поддразнивал Энни, два года как окончившую колледж, по поводу ее относительной юности. Все мы трое до сих пор не опомнились от шока.
Энни внезапно оборвала разговор словами «мне пора» и стиснула меня в медвежьих объятиях, прежде чем я успел сесть. Ростом она 5 футов 9 дюймов и изящная. Я ощутил приятную тяжесть ее головы на своем плече, щекочущее прикосновение золотистых светлых волос и полные груди, прижавшиеся к моей груди — простую близость, не осложненную романтическими чувствами. В этот момент было приятно понимать, что работаешь вместе с ней, что можешь называть Энни «моя подруга».
Наверное, я наслаждался прикосновением Энни чуточку чересчур долго. В Эстрогеновом переулке воцарилась тишина. Пэтти со своей сворой вытаращилась на нас, и мы с Энни деликатно разомкнули объятия.
— Я пока не могу об этом говорить.
— Я тоже, — согласилась она голосом, лишенным обычной искры, и вернулась к телефону, напоследок погладив меня по спине. Хлоя продолжала свой разговор. Глаза ее казались темными озерами мрачной меланхолии.
Первым делом я намеревался разбудить Рея Раньери. Наверное, начну звонок с чего-нибудь приятного, чего-нибудь колкого и по делу, чего-нибудь вроде «а пошел ты в жопу, Немой Придурок». Дальше все покатится под гору. Радио Рей: «Радио» — это сокращение от «радиоактивный», подразумевающее радиоактивные отходы, которые он продавал, — торговец высокодоходными облигациями. В прошлый четверг он впарил мне дерьмовые облигации по дерьмовой цене, и я до сих пор держал на него за это зуб. Это утро казалось подходящим временем, чтобы продолжить дискуссию. В глубине души я знал, каковы истинные мотивы. Грядущая перебранка вытеснит из моих мыслей Чарли Келемена хоть на время.
Схватки из-за сделок вспыхивают что ни день. А в нашем мире разнузданных конфликтов торговцы облигациями столь же куртуазны, сколь и наивны. Для профилактических целей стоит подходить вразвалочку и начинать беседу со слов «пошел в жопу». В противном случае торговцы почуют легкую добычу и взвинтят цену на облигации. Но только не в мою вахту. И не с моими клиентами.
Две гарвардские степени погоды не делают. Поднаторев в торговле, я стал охальником. Грязный, сраный, трехбуквенный лексикон выдает во мне закаленного ветерана рынков капитала. Уолл-стрит — одно из немногих мест на земле, где синдром Туретта [Синдром Туретта — вообще-то генетическое заболевание, характеризующееся наличием моторных, а иногда и вокальных тиков. По старинке считается, что с ним связано непроизвольное выкрикивание нецензурных слов или неуместных оскорблений.] в тяжелой форме проскочил бы незамеченным. «Мудак» и «жопа» — любимые уменьшительно-ласкательные прозвища в любой конторе — от «Голдмана» до «Меррилла» и СКК.
Сидя за своим столом в ожидании открытия отечественных рынков, я подверг свою решимость поцапаться с Радио Реем сомнению. Мой компьютер тихонько дремал, пока не показывая зубчатые фондовые графики и мигающие тикеры, которые вспыхнут, как только начнутся торги. Я позвонил Сэм. И конечно, напоролся на автоответчик.
