— Что стряслось? — спросил я.

— Jestem udupiony, — ответил он.

— Что это значит?

— В переводе с польского — я в жопе.

— Скверно.

— Ты знаешь Джинджер, верно?

— Конечно. Ее разве забудешь?

Его личный референт была эталоном корпоративной производительности. А еще притягивала взоры всех мужиков, находившихся в радиусе 15 футов от нее. Джей-Джей однажды из-за нее устроил специальное собрание, пригласив только мужчин, на котором велел работникам своего офиса прекратить пожирать глазами ее «cycki», что по-польски значит «сиськи».

— Джинджер вчера уволилась, — сообщил он.

— Ты шутишь! — Даже не представляю, как Джей-Джей справится без нее. — И в чем дело?

— В выходные мы перешли на новую телефонную систему.

И куда это ведет?

— Ну и? — вслух спросил я.

— Голосовая почта рыгнула.

— Чего-чего она?

— Рыгнула. У Джинджер была интрижка с женатым типом из нашего офиса, — пояснил он.

— И как ты об этом узнал?

— В среду вечером этот тип оставил ей пятнадцатиминутную голосовую почту. Очевидно, они только-только порвали между собой. Он просил Джинджер взять его обратно.

— По-прежнему не понимаю, откуда ты об этом узнал.

— Наша ультрасовременная телефонная система форварднула его послание в голосовую почту всех до единого.

— Вот дерьмо! — воскликнул я. — И все это слышали?

— Все восемьсот тридцать семь человек. Все наши офисы по всей планете.

— И что он сказал? — Несмотря на потрясение, я не мог не дать волю своему похотливому любопытству.

— Этот субъект продиктовал целое продолжение к «Камасутре», — отозвался Джей-Джей, бравируя польским акцентом в каждом слове. — Джинджер, я встану на колени и сделаю то-то и то-то. Джинджер, я тебя отшлепаю и сделаю то-то. Джинджер, я научу тебя таким штукам, до которых даже в Голливуде еще не додумались. И все такое.

— Пятнадцать минут — уйма времени на сальности в автоответчик… — Сам я так и не научился воспринимать секс по телефону.

— Да там не только секс. Он еще и нюни пускал.

— Нюни пускал?

— Пожалуйста, возьми меня обратно, — передразнил Джей-Джей плаксивым голосом с польским акцентом, будто Джек Николсон из Восточного блока. — Ради тебя я брошу жену.

— Вот жопа.

— И не говори. Я намеревался дать ему под зад коленкой, если сам не уволится.

— И почему же не дал?

— Адвокаты.

— Уяснил.

— Эй, слышь, — начал Джей-Джей, меняя тему, — насчет своих акций я сейчас говорить не могу.

Я уже давно проедал ему плешь на предмет продажи толики «Джек», а то и хеджирования, чтобы подстраховаться. Он и понятия не имел, что на звонок меня спровоцировала Пэтти Гершон, а вовсе не деривативные инструменты.

— Только свистни, как будешь готов, Джей-Джей.

Обсуждать Пэтти Гершон смысла нет. Внезапная смена темы Джей-Джеем послужила сигналом, что ему надо кончать разговор. И едва я повесил трубку, как Энни мне сообщила:

— Вас пришла повидать Сэм Келемен.

— Она в порядке? — встревожился я.

— В полнейшем, — кивнул Энни. — Только поторопитесь. Она вас хочет.

— В каком это смысле?

— Уж поверьте. Девушки знают в этом толк.

Глава 11

Свои маркетинговые штучки компании пускают в ход уже в приемной. У нас есть конкурент, расквартированный на 57-й Западной, у которого из вестибюля открывается потрясающий вид: изумрудная листва Центрального парка с высоты 60 этажей, рафинированная элегантность эклектичной манхэттенской архитектуры и структурная величественность моста Джорджа Вашингтона вдали. Компания как бы вещает инвесторам: «Мы процветаем и непоколебимы, как скала. Работайте с нами — и вас ждет то же самое». Я бы подписал бумаги, только бы любоваться видом из их окон. Именно такой реакции они и добиваются.

В стенах ОФЛ нам недостает шикарного вида на Нью-Йорк. Возвышаясь над Рокфеллер-плаза всего на четыре этажа, вместо величия мы озираем безобразие. Наши окна открывают вид на хаотическое мельтешение толп — может, там и встретится пара-тройка медиашишек из Эн-би-си, но по большей части попадаются помахивающие картами туристы, теснящиеся на забитых улицах и пререкающиеся с холерическими уличными торговцами из-за липовых дамских сумочек «Луи Виттон». Мы видим покупателей, сгибающихся под бременем своей добычи, ошеломленных как возвращением в уличную толчею, так и мучительным осознанием, сколько было промотано в «Саксе» и прочих потворствующих любым желаниям магазинах, окружающих нас. Даже с высоты нашего насеста ясно, что толпы избегают бездомных, будто благоухание мочи и жизни на улицах в чем-то заразно. Мы видим, как общественный успех сосуществует с крахом, и эти смешанные результаты вряд ли могут послужить фундаментом для солидного корпоративного послания.

Но не стоит впадать в заблуждение. Мы начинаем продажи, не отходя от порога и не снимая лыж. Клиенты понимают, что СКК отличается от прочих, с момента своего прихода. В нашем вестибюле с нейтральными стенами, экипированными аляповатыми полотнами восходящих мастеров, нет сидячих мест. Ни кушеток, ни стульев, чтобы перевести дух. Причина проста: нашим клиентам ждать не приходится. Мы приветствуем их у дверей.

Наше корпоративное послание: «Мы здесь ради вас».

* * *

Примчавшись в приемную, я застал там Сэм. Она вся как-то поникла. Голова понурена, руки безвольно опущены. Ссутулившаяся, павшая духом, словно потерпела крушение всех надежд. Даже изумительные глаза сибирской хаски казались серыми и невзрачными. Рта Сэм не раскрыла. И не встретилась со мной взглядом.

Фон за ее спиной вдруг выдвинулся на первый план, и в приемной она показалась как-то не на месте. На Сэм был урбанистический неоготический наряд свежеиспеченной вдовы — черные джины, черная плиссированная блузка, ни сережек, ни ожерелья из ее клада побрякушек и — вопиющая ересь для выходца из Бостона — черная бейсболка «Янкиз» [«Янкиз» — профессиональный бейсбольный клуб из Нью-Йорка.], надвинутая на самый лоб. А позади нее на стенах ОФЛ вереницей выплясывали ослепительные краски полотен. Должно-то быть наоборот, яркие цвета должны быть спереди.

При виде эбеновой монохромности Сэм Чарли поперхнулся бы, да и меня, откровенно говоря, ее наружность повергла в уныние. Потому что в Сэм я увидел отражение самого себя 18-месячной давности — отчаяние, тоска, на лице безнадежность. В тот вечер в Нью-Хейвене началась моя новая жизнь, та самая, которую я теперь возненавидел. Голос в моей голове, гомункулус из ада, терзал меня что ни день одним и тем же вопросом, лишенным ответа: «Где ты был, когда это было важно?»

Восемнадцать месяцев спустя я по-прежнему клял дальнобойщиков, угрожающих шоссе I-95. И себя. Если бы я только успел на предыдущий рейс из Майами в Ла-Гуардиа… Если бы я только сказал «нет» лишнему бокалу мартини в компании клиента… Если бы я только сидел за рулем машины, ехавшей в наш прибрежный дом на Род-Айленде…

У нас с Сэм слишком много общих смертей — ее муж, мой друг, моя жена, ее подруга, моя дочь, ее крестница. В студенческие годы, годы водки и академического просвещения, мы даже и не помышляли, что однажды акулы и дальнобойщики укутают наши жизни сумрачными пеленами. Наверное, посредством какого-то осмоса подавленность Сэм вдруг всколыхнулась и во мне.

Наши затянувшиеся объятия, наши прильнувшие друг к другу тела начали вызывать любопытные взгляды посетителей, находившихся в приемной. Чуть раньше на той же неделе мы с Энни вызвали сходные взгляды леди Золотой Рыбки и ее нечестивого отродья в Эстрогеновом переулке. А мне-то казалось, что объятия с женщиной должны доставлять нечто большее, чем тревожное ощущение, что ты выставлен на всеобщее обозрение.

Всем телом чувствуя, как вздрагивает Сэм, безуспешно пытаясь сдержать рыдания, я сказал:

— Давай-ка займем переговорную.

И мы пошли. Я придерживал Сэм за талию, остро осознавая, как нуждается она сейчас в поддержке. Я рвался поговорить с ней после той вечеринки, отправил столько сообщений. Теперь же, получив такую возможность, я вдруг усомнился, что нужные слова найдутся.

— Извини, что нагрянула к тебе врасплох, — первой подала она реплику.

— Да брось, Сэм. Ты же меня знаешь, — нежно шепнул я и основанием ладони, прямо под большим пальцем, утер слезу с ее щеки. — Я беспокоился о тебе до потери пульса.

— Знаю.

— Пытался дозвониться до тебя вчера.

— Знаю.

Сэм изъяснялась односложно. Я был весь как большой тугой узел. О юморе, моей палочке-выручалочке, неизменно сбрасывающей напряжение, не могло быть и речи. Не время. С момента погребения Чарли я мучительно ломал голову над тем, что сказать, как утешить подругу по колледжу, женщину, оттащившую меня от края пропасти.

— Сэм, я уже проходил через подобное, — беспомощно и расстроенно проговорил я. — Хотел бы я сказать что-нибудь такое, чтобы тебе стало легче. Но сам я таких слов ни разу не слышал и сомневаюсь, что они вообще существуют. Просто скажи мне, чем помочь. Я брошу все, когда угодно и где угодно.

— Мне нужно спросить тебя кое о чем, — дрожа, пролепетала Сэм.

Тушь у нее потекла, но она по-прежнему выглядела совершеннейшей сибирской хаски. Эти синие глаза. Эти черные волосы. Я утер с ее щеки еще одну прорвавшуюся слезинку — на этот раз подушечкой большого пальца.

— Это дико, — добавила она голосом, дрожащим то ли от страха, то ли от нерешительности, то ли от того и другого разом. — Наверное, это услуга.

— Ты только скажи, — откликнулся я, ощутив прилив сил от просьбы Сэм о помощи. — Что я должен сделать?

— Я не знаю, с чего начать.

— Да просто выкладывай.

— Я чувствую себя такой дурой, — неуютно поежилась она.

— Да брось, Сэм. Ты что, забыла, что перед тобой Гроув? Уж кто-кто, а я всем дуракам дурак.

— Всеми нашими деньгами распоряжался Чарли, — начала она. — Все до последнего цента, до последнего доллара уходило в «Келемен Груп».

Глава 12

На финансовом жаргоне «Келемен Груп» была «фондом фондов». Чарли инвестировал в хедж-фонды, взимая годовую комиссию в один процент с активов. А заодно удерживал десять процентов с прибыли. Если валовый доход портфеля составлял десять миллионов долларов, его контора зарабатывала один миллион комиссии за участие. Нехилое жалованье.

Компания была успешнее некуда. Кранч однажды сказал Чарли: «Будь у меня твои деньги, я спалил бы свои».

Да это было и не нужно. Наличность в руках моего друга, толстяка с тощим детством, так и горела. Он тратил деньги почем зря, чуть ли не с упоением, с шиком и шоком, легкомысленно расточая свои средства, будто банки будут вечно работать на него. Во время умопомрачительных вечеров в Нью-Йорке Чарли оплачивал счета даже не поморщившись. Будь то обед на десятерых в «Лё Сирк» или билеты на популярнейшие бродвейские шоу — роли не играло. Он платил за всех и вся хрустящими 100-долларовыми купюрами. Я ни разу не видел, чтобы он воспользовался кредитной картой. Ни единого. Порой эта нарочитая показуха заставляла меня почувствовать себя неловко. Но Чарли говорил, что надо быть проще.

— Азы торговли, Гроув. Чтобы делать деньги, надо деньги тратить.

Его маркетинговый бюджет мог быть безграничным. Но во всем остальном Чарли закручивал гайки. Самый скромный офис на Бродвее. Простейшие компьютеры. Никаких плоскопанельных телевизоров, настроенных на Си-эн-би-си или «Фокс-Бизнес». «Келемен Груп» никогда не нанимала магистров делового администрирования, чтобы отделять козлищ от агнцев в рыночно-нейтральных стратегиях или длинных-коротких позициях. Не было в ней и команд гуру, строчащих экселевские таблицы в добрых 10 тысяч строк, оптимизирующие пропорцию конвертируемых облигаций, событийных стратегий и прочих способов управления активами. В «Келемен Груп» было всего два работника — Чарли и его пятидесяти-с-чем-то-летняя секретарша по имени Марта.

— Размер роли не играет, — однажды пояснил Чарли, и вовсе не в шутку. Это было краеугольным камнем его инвестиционной философии. — Главное — доступ к лучшим менеджерам.

В одном смысле он был прав. Лучшие хедж-фонды пользуются бо́льшим спросом, чем могут удовлетворить. Исходя из положений Статьи 3(c) Закона об инвестиционных компаниях, хеджи сводят регулирующий надзор к минимуму, ограничивая число своих инвесторов. Как следствие, фонды с наивысшими показателями становятся этакими «Студиями 54» [«Студия 54» — здесь подразумевается крайне жесткий фейсконтроль в этом клубе. Один из владельцев клуба — Стив Рубелл — занимался этим самолично.] от финансов. Они принимают или заворачивают инвесторов из толпы, алчущей рентабельности. Свои решения хеджи опирают на то, что те принесли на дискотеку — вроде толстых чековых книжек или профессиональных знаний, способных повысить эффективность инвестиций.

А Чарли вкушал плоды этого дисбаланса между спросом и предложением. «Мы вхожи в фонды, куда вам вход закрыт».

Шикарные приемы и благотворительность он пускал в ход, чтобы налаживать связи с элитой инвестиционного менеджмента. И это окупалось.

— Годами, — частенько говаривал Чарли, — моя компания выдает двадцать процентов после всех вычетов. Как часы.

Я ни капельки не удивлялся, когда на приемы Келемена являлись легенды хедж-фондов — Алекс Романов или Джейсон Тропес. Злополучную вечеринку в «Аквариуме Новой Англии» посетили оба, причем Тропес с женой и любовницей в свите.

Инструменты анализа вроде коэффициента Шарпа Чарли отвергал.

— Избыток возврата на единицу риска, — передразнивал он, — ой, только не надо! Циферки в зеркале заднего вида. Весь анализ на свете не подскажет тебе, когда менеджер вот-вот лопухнется.

Проверка финансовой благонадежности в «Келемен Груп» была и не жесткой, и не мягкой. Она была нетривиальной. Конкуренты перемалывали цифирь, пытаясь угадать, когда инвестиционные стратегии взбрыкнут, в то время как Чарли старался проникнуть своим менеджерам в мозги.

— Вот так мы делаем деньги и заботимся о безопасности инвесторов.

Во время несметных суаре Келемена я наблюдал сноровку Чарли по части выуживания информации. Он знал, когда мужья или жены гуляли на сторону. Он умел выявлять деликатные поведенческие загогулины вроде запинок, неуверенных интонаций или того, как люди вертят пальцами. Он знал, у кого пошла под откос карьера, кто страдает от какой-либо зависимости, а кто пестует какой-то потаенный мрачный секрет. Чарли знал неафишируемые сексуальные предпочтения нью-йоркского бомонда, вплоть до извращений, выходящих далеко за рамки вопроса «натуралы против геев», — дрочилки для остряков. Он знал, кто пердит на официальных приемах, и носил с собой спички как раз для подобных оказий. Он знал, в чем черпали вдохновение начинающие художники, будь то Пикассо или Моне, и знал, когда кто-то покинул дом в таких попыхах, что просто страх. Чарли видел, чувствовал, обонял, слышал и воспринимал на вкус все без исключения.

Он просто знал, что к чему. Я ничуть не сомневаюсь, что он пускал в ход те же детективные способности и в инвестиционных решениях. Порой, пропустив за воротник пару бокалов вина, Чарли мог сделать из своего бокала изрядный глоток и изречь:

— Кинуть кидалу — дохлый номер.

* * *

— Ну хотя бы, по-моему, все наши деньги ушли в «Келемен Груп», — сказала Сэм. — У нас есть счет в СКК?

— Шутишь, что ли? — Мой вопрос явно не принадлежал к числу дипломатичных.

— Нет, Гроув, — огрызнулась она. — Я вовсе не шучу.

И впервые в жизни я испытал на себе ледяной гнев этих глаз сибирской хаски.

— Поверь мне, Сэм. Я пытался завербовать вас в клиенты. Я думал, ты знаешь.

— Нет.

— Я твердил Чарли, что надо изъять пару долларов из «Келемен Груп». Я бы вложил их в облигации, во что-нибудь надежное. Но он сказал, что это изгадит нашу дружбу.

— Чарли так сказал? — недоверчиво переспросила Сэм.

— Я сказал ему, что это изгадит нашу дружбу, если он вложит деньги не ко мне.

— И что он сказал?

— Не играет роли. В СКК его счета нет. Я махнул рукой. — В моей профессии важно уметь вовремя отвязаться от друга.

Взгляд Сэм смягчился, и синий лед сменила черная беда.

— А сколько времени уйдет на вывод денег из «Келемен Груп»?

— Это как посмотреть. Кто душеприказчик?

— Не знаю.

— В каком это смысле?! — Деньги — моя епархия. Мои профессиональные инстинкты брали верх, разгоняя тоскливую хмарь.

— Я не уверена, что у нас было завещание.

Брови мои полезли на лоб, но я не проронил ни слова.

Сэм заметила мою реакцию.

— А что толку в завещании? — чуть ли не с вызовом пролепетала она. — Детей у нас нет. — Прикусила нижнюю губу — должно быть, бессознательный механизм, помогающий сдержать слезы.

Как я и боялся. Дети всегда выступают катализатором, заставляя родителей стронуться с мертвой точки.

— Без завещания на вывод денег из «Келемен Груп» уйдет какое-то время. — Я говорил негромким, но очень деловым голосом; сейчас не время для эмоциональных выплесков. — Расклад зависит от правообладателя. Если все принадлежало Чарли, активами распорядится суд штата.

— Я вчера говорила с Айрой.

Айра Поповски — самый выдающийся нью-йоркский поверенный по доверительному управлению и недвижимости. За 900 долларов в час он просвещает клиентов на тему, как отдать концы, оставив дела в полном порядке. Его тарифы — вполне веский довод в пользу долгожительства.

— С чего бы, завещания-то у вас не было? — возразил я, озадаченный этим заявлением.

— Его фирма готовила бумаги по созданию «Келемен Груп».

— А-а, понял.

— О деятельности он не имеет ни малейшего понятия — знает только, что компания была с ограниченной ответственностью. И на имя Чарли. Он предложил помочь.

— Хорошо, он может нам понадобиться. — Настало время принять командование на себя. — Ты уже звонила бухгалтерам?

— Аудитом «Келемен Груп» занимались Крейн и Крават. Я вчера оставила им сообщение.

О, дивные мелкие аудиторские фирмы!

— Хорошее начало, — проговорил я. — А как насчет вашего личного бухгалтера?

— Я же сказала, Чарли занимался всем сам.

— Так ты не знаешь вашего бухгалтера?

Сэм отрицательно тряхнула головой, и в этот миг мне в голову пришел более неотложный вопрос.

— А где твой чековый счет?

— В «Чейзе».

— И сколько у тебя там?

Этот вопрос задел ее за живое. Помявшись, Сэм сообщила:

— Чарли клал деньги на домашний счет еженедельно. Мы пользовались им, чтобы оплачивать различные счета.

— Сколько, Сэм?

— А смеяться не будешь? — нерешительно спросила она.

— Конечно, нет. Просто скажи мне, сколько именно.