Новруз Миронов

Исповедь

Посвящается И.И.

“Each man kills the thing he loves”

Oscar Wilde [Каждый человек разрушает то, что он любит (англ.) (Оскар Уайльд)]

Часть I

«Монпелье»

1

Исповедь — из уст моих вытесняемое слово душит моё пространственное чутьё пряным ароматом непреложной истины. Вы мой досужий читатель, томно раскинувшись на низенькой складной софе или же сидя за отполированным письменным столом, чья эмалевая гладь полна царапин схожих на скрещение нью-йоркских дорог и заставленным грудой ещё не истлевших по важности бумаг. Вы становитесь бессрочно свидетелем безучастных глаз. Представ пред вами жалким подсудимым, я выношу на ваш благочестивый и неумолимый суд свою многостраничную исповедь носящее в иудаизме наименование «виддуй» или же в исламе «тауба». Впрочем, вы вольны сами именовать её как вам безумолчно подсказывает ваш религиозный постулат, мне же остаётся лишь только тлетворно питать надежду на то, что ваше количество превзойдёт каноны мировых стандартов правосудия.

Исповедь, да нестерпимо ни отметить синтаксическую схожесть двух начальных букв со словом истина, но в ту же очередь, если в вас превалирует семя благодушного поэта, от вашего внимания не сокроется трезвое осознание безысходной и беспросветной попытки отыскать к обоим словам вербальную рифму.

Поэт поэтов в своём детище извещал «in vino veritas» [Истина в вине (лат.)] правда, похоже, открещивался от концовки латинского эпитета «in aqua sanitas» [Здоровье в воде (лат.)]. Но я с ненарушимой твёрдостью воззрения убеждён, что невыносимо отрицать существование бескрайней параллели между двумя единодушными словами. Хотя со мной вознамерятся, не прийти к соглашению и примутся с надменной спесивостью препираться n-ое число тщедушных филологов.

Исповедь, какое сладостное благозвучие согласных букв и мягкость последнего слога, понуждает отведать данное словесное кондитерское изделие в виде испёкшихся виниловых пластинок вращающее свой диск на прилавках шумного рынка. Многие несокрушимо веруют до одури, что это неотвязное желание отпущение содеянных прегрешений. Взбираясь на настоящий нерукотворный помост моего безутешного признания, я отважусь обнажить пред вами бестелесную душу моего бесстыдства и умо-помрачённого вожделения быть принадлежностью плотоядной любви.

2

Pardon. Совершенно выпустил из памяти необходимость представиться вам, тем самым не выказав своему добросовестному читателю британскую politeness [Вежливость (англ.)].

Меня прозвали Эмилем, и насколько мне признавалась моя непроницаемая maman, она неустанно твердила мне, будто я являюсь носителем имени нежнее природного звука и даже по произношению чуть легче летящего пуха, сопоставимого, быть может, взлёту мохнатых бабочек на крылышках, которых пролегает россыпь красочных узоров. Не будьте суровы! Помилуйте её за музыкальную сентиментальность, будучи француженкой, она неизменно теплила вездесущую надежду в глубине души своей стать певицей недосягаемых подмостков Парижа. Да что там Парижа, когда её еженощные грёзы давали ей непреложное обещание безудержных оваций в «Ла Скала», «Teatro alla Scala» [“Театр у лестницы”— оперный театр в Милане, основанный в 1778 году.] если говорить на исконном языке. Правда её сопрано не щадило наше кровоизлияние ушей и к глубокому сожалению не дотягивало до уровня заданного незабываемо-величайшей Марией Каллас [Мария Каллас — греческая и американская певица, одна из величайших оперных певиц XX века.]. Но любовь моя к ней таилась именно в этих самых причудливых мелочах личностной характеристики моей maman.

Обладая вышесредним ростом, если быть точнее (в метрах сто семьдесят восемь) и чахлым телосложением, моё corps [Тело (франц.) // «Уважение короля к Радовицу основывается на двух вещах: 1. На его внешне острой, логически математической рассудочности, при которой его бездумная индиферентность делает для него возможным избегать каких бы то ни было противоречий с королем; король же видит в этом образе мышления, абсолютно противоположном собственному его ходу мысли, пробный камень для своих построений и приобретает таким образом уверенность в своем деле. 2. Король считает своих министров и меня в том числе быдлом, уже потому, что мы вынуждены разрешать с ним те текущие практические дела, которые никогда не соответствуют его идеям. Он не считает себя способным ни заставить этих министров быть послушными ему, ни найти других министров, а поэтому он отказывается от этого пути и думает, что нашел в Радовице такого министра, который восстановит из Германии Пруссию, как это прямо признает Радовиц в Deutschland und Friedrich‑Wilhelm IV». ] свидетельствовало против моего здравого состояния. Мирские обыватели всегда нарочито приписывали мне пагубные привычки, оценивающие меня исключительно по внешнему лоску. Тонкие губы мои в виде лодочных форм, до такой степени сводились воедино, точно их было каторжно разъединить или завидеть их раздельность на даже незначительном отдалении от меня. Полушария моих серых глаз окаймляли отёкшие незамкнутые кольца, придававшие моей наружности всегдашнюю угрюмость. Одним из неисправимых изъянов моего невзрачного лица был нос в виде кривовато-неровного горного хребта, на левом профиле которого лоснились два отпечатка небесного творца, меж которыми можно было бы провести геометрическую кривую. На двусторонние одеревенелые скулы подчас душевного недуга стекались неглубокие колодца талых слёз. Но этой обольстительной слабости я поддавался лишь только в полутьме, когда фривольно подступала возможность распахнуть настежь объятья родной не ссохшейся подушке набитой нежно гусиным пухом. Правда стоит сознаться, что я быстротечно предавался бегству от данного застойного уныния, дабы не гневить создателя всего сущего одним из смертных грехов. Остриё моего диковинного взгляда вероломно располагало ко мне суматошное вниманье особ панельного ремесла. Увы, я ни в жизнь не был подвержен искушению суточной амурной прихоти. Вострые конечные мочки ушей были перенимаемой мною наследственности по отцовской линии.

Мой кочующий иммигрант papa покинул советскую Россию в восьмидесятых годах, подпитывая себя буреломным желаньем переплыть Ла-Манш. Он бойко имел пристрастие оправдывать свою неумолимую приверженность, твердя волей неволей своё кредо «здоровье в воде». До известной степени его я и должен изрядно благодарить за мою предрасположенность к раскату зеркальной глади вод, каковая в дальнейшем сведёт нить моего ментального повествования, с городом, который тонет или подобно тому, как вещал о Венеции Монтескье «un endroit ou il devrait n`y avoir que des poissons» [Место, где должны жить только рыбы].

3

Невозможно веровать, во что-либо другое, когда ты с детства был лишён веры в любовь своих родителей. Говорят, родителей не выбирают, но также и они не выбирали моё для них обременительное существованье. Лишился я их в возрасте тринадцати лет, когда они праздно возвращались с ежегодной винодельческой ярмарки в Монпелье. О, роковое религиозное число три-над-цать. Они катились по автостраде, сшибая на пути ощущение положенной скорости, тем самым предрешив неминуемо настигнутое их столкновение с грузовиком. Со всей прытью после праздничного блаженства они врезались в кузов томного грузовика, по иронии судеб катящийся с ярмарочного торжества. И как позднее обрисовывали описание очевидцы это дорожное соитие малого и большого, напоминало кровотечение автомобилей бургундским багровым вином. Единственное что может статься служить им утешением так это то, что они вдосталь напились и пребывали в игривом состоянии, на пути к небесным вратам.

Могу вас смело заверить, что никогда не пытался и не норовил винить их, за их ко мне неотвязное пренебрежение. Ибо любовь это не обязательство, любовь это радушие души. Они лишь довольствовались наваждением собственных несбывшихся грёз.

Человеку не надлежит пресыщать собственную жизнь только лишь усладами опоясывающего нас мирозданья, ублажаясь почестями, снизошедшими всякому из нас по праву, он неизбежно попросту, утрачивает своё предназначение.

Так и они не смогли хлебнуть и претворить в жизнь своё родительское предначертанное им обязательство. Их нелюбовь незримо послужила мне полнотой постижения ценности любви. Воспетый во мне самом реестр благостных чувств, никогда не воспрещал мне отключить регистр сладкогласности любви. Даже когда водворяется не отступающая тень неразрываемого равнодушия в твоей душе, необходимо отыскивать в себе огромную силу не изобличать человеку легкомысленную временность своих чувств. Отсюда и исходит вывод того, что вселенная утратила первозданность подаренной ей любви.

Люди перестали любить, они всё чаще выступают агрессорами по отношению к тем, кому они дороги. Им невозможно уразуметь одно-единственное, что в их существовании нет никакого смысла, кроме любви. А любовь, ею невозможно обладать или черпать её из прочтённых книг или просмотренных кинокартин, её возможно только отдавать. Можно даровать любовь кому-то или чему-то что воспламеняет в нас наивысшее восхищение или наслаждение. Она по сути своей анти-природна. Нельзя соотносить её исключительно к объектам мужского или женского пола, или к определённому предмету. Предназначение её непонятно пока что не одному живущему человеку или жившему доселе. Ни одному философу или учёному не удалось, до сей поры выявить источник данного чувства. Как, когда и при каких обстоятельствах оно возникает, способны ли мы возрождать в себе или предотвращать зарождение этого плода эдемского сада.

4

Не исполнивши мне и четырнадцати лет, я очутился в здешнем детском доме близ Монепелье. Зажатого в личные самим возведённые силки, выкроенные из безголосого прошлого, что не покидало меня ни на минуту, я с ненарушимой сосредоточенностью взгляда окидывал вниманьем царствие ребяческой обездоленности, в каковом мне привелось находиться до наступления моего совершеннолетия. Столь изрядные богом запущенные места, склоняли меня в постепенность погружения в бушующую волну отживших воспоминаний о моих родителях.

Жизнь была ко мне в достаточной мере снисходительна, а воспитатели, окружавшие меня до восемнадцати лет, относились ко мне в полной мере благосклонно.

Мои серые глаза потаённо выражали холодность опустошенного взгляда. Посему у зрячего вольнодумца складывалось по необъяснимой мне причине впечатление, что этим веждам неподвластно ни одно чувство присущее homo sapiens [Человек разумный]. Но они мои тайные злостные обозреватели не ведали, что я следую индейской мудрости из Учения Толтеков «В душе не будет радуги, если в глазах не было слёз».