Когда не война — я сугубо мирный человек, даром что рубашка черная, не люблю ни драк, ни поножовщины, благо Брызга мой привык восстанавливать мир и порядок за считанные мгновения, пока еще брань и битье посуды не успели набрать громкую силу, но в ту вечеринку мне и Брызга не потребовался: пели, пили, плясали, обнимались — все было замечательно! Утречком, подарил вдовице Ланке золотой перстень с лалом, под кузнечный стук на заднем дворе позавтракал, попрощался с Даруной (старуха тоже осталась довольна щедрым постояльцем) — и в путь, куда глаза глядят!

Не думаю, чтобы кого-нибудь на всем белом свете по-настоящему взволновал вопрос: а куда глядят человеческие глаза одинокого всадника Зиэля, бородатого верзилы в черной рубашке? Да понятно куда: на северо-восток, по самому краешку Пригорий, куда-нибудь к Шихану поближе… или еще севернее…

И вот скачу я по дороге, песни ору во весь голос, распугивая всякую звериную и демоническую мелочь и вдруг… Да, честно признаюсь перед самим собой, мне почти всегда нравится видеть окружающий мир именно в пределах человеческих органов чувств, иной раз я даже обычное колдовское зрение с себя убираю, чтобы уж совсем опроститься в смертного… Но сегодня колдовское было при мне и я, сквозь тучи пыли, что клубятся мне навстречу по сухой весенней дороге, издалека узрел и узнал всадника… Рыцарь и дворянин древнего рода, личный гонец Его Императорского Величества, юный князь Докари Та-Микол собственной персоной! Я его знавал еще безо всей этой титульной позолоты, затюканным и неграмотным мальчишкой, когда он прислуживал в забытом богами трактире где-то неподалеку, на северном побережье…

Если и есть в подлунном мире человечек, к которому бы я относился с неменьшей приязнью, нежели к моему старинному приятелю Санги Бо, отшельнику Снегу, то это Лин, недолгий мой попутчик в одном из давних путешествий, и даже воспитанник, в какой-то мере… Знаю, он был бы не против встретиться со мною и поболтать о том, о сем… Быть может даже отблагодарить «за все то хорошее, что я для него сделал»… Ну, если считать за хорошее, что я сумел подстроить его отъезд и замену западного Морева на южное — тогда да. Ни мне, ни тем более богам не ведомо — что случилось бы с юным князем, узрей он взрослым разумом своим то сияние, что однажды сидело на безгрешной руке младенца… Думаю, для него лично ничем хорошим это бы не закончилось. Но меня бы сие расстроило, а может — и разгневало… На южном рубеже вероятность подобного события была ниже, чем на западном — и я, с помощью несложных (для меня несложных) магических подтасовок, спровадил его на юг, в удел маркизов Короны, благо были для того действительные повод и причина… Лин-Докари остался жив, чему я, пожалуй, рад… Он мчится мне навстречу, я уверен, что и объятия бы мне раскрыл, несмотря на сословную разницу в теперешнем нашем положении, и обращался бы не свысока, но с полным уважением, почитая во мне старшего и наставника… Нет, я не в настроении встречаться с ним. Быть может где-нибудь потом, в еще оставшемся недалеком будущем… Встретимся и засмеемся, глядя друг на друга, и обнимемся, выбивая ладонями пыль из дорожных камзолов… Он мне, конечно же, расскажет свой чудесный сон, в котором он повстречался со мною и я научил его летать… Но сон прошел — и наяву ничегошеньки у него не выходит, а так бы хотелось, так бы мечталось… Уж он и так пытался, и этак, и в древние свитки зарывался, и у матушки совета спрашивал… И я, быть может, недоверчиво подначивая Лина-Докари, уговорю его попробовать показать мне — как именно он пытался колдовать на полет… Он даст себя уговорить, попытается и у него внезапно все получится, и он взлетит, и будет кувыркаться хохоча, над пустынной дорогой… И он будет счастлив, а я доволен своею шуткой, доставившей ему счастье… Нет, только не сегодня. Пусть мы разминемся. Мой путь лежит на северо-восток, мимо славного города Шихана, вот я и буду его держаться, не отвлекаясь на встречи… Хочу созерцать пустынную дорогу, раннюю зелень подступающей весны, ненадежную полуденную синеву сырого неба, черные, слегка шерстистые уши моего верного коня Мора — вот они, тихо и чутко пошевеливаются прямо перед моими глазами…

— Ты чего, Мор? Заснул, что ли? Вперед, вперед!

— Вперед, вперед, Черника! Мы с тобой гонцы Его Величества, или черепахи? И-ий-эх!..

Юный рыцарь во весь опор мчится по имперской дороге, но очевидно, что быстрый мах его лошади отнюдь не обусловлен государственной необходимостью поспешать, нет, просто всаднику и лошади прискучило трусить по пустынной дороге: валуны, деревья, облака — очень уж медленно движутся навстречу, а окоем и вовсе застыл… Возвращаться, когда поручение полностью выполнено, можно и без спешки, но именно обратный путь хочется подрезать и ускорить… и еще ускорить, ведь дома его ждут…

Внезапно юный рыцарь натянул поводья, поставив Чернику на дыбы, и вперился в стоящий у дороги засохший бук столь грозным взглядом, что даже кора и листья в ужасе попадали бы с него, но широченное, в два обхвата, дерево было давно и безнадежно голо, от корней до обломанных сучьев…

— Мешок не трогать! Это жреческий, а не твой! Ни когтем, ни зубом, ни взглядом! Ты — понял, или ты — не понял???

Словно бы в ответ, откуда-то сверху зазвучало самое душераздирающее завывание на свете.

— Слезай, да поживее, более ни к чему не прикасаясь. Не то остатки твоего хвоста выдерну с корнем и скормлю Чернике! Да, Черника?

Вороная кобыла смущенно захихикала в ответ: ей бы лучше овса, торбочку-другую, но если хозяин посчитает нужным проучить, наконец, этого зубастого и когтистого нахала…

Истошный рев с дерева окончательно выцвел в жалобное хныканье:

— Ооо-хи-и-и… За что?.. Он бежал впереди и никого не трогал, бежал и подпрыгивал… бежал и подпрыгивал… И не обратил внимания, что впереди это мертвое дерево, откуда ни возьмись… Не выпусти он когти вперед себя — расшибся бы насмерть! А так уцепился — и повис, весь дрожа! Да-а-уу! Если он случайно и задел зубом за мешок, то потому лишь, что сам об него ударился головой… Никто его не любит… Все его подозревают и обижают, и возводят напраслину…

— Ай, горемычный сиротинушка! А языком ты решил дырку в мешке зализать, да? Гвоздик, я больше не шучу. Быстро вниз, не то отстанешь навеки.

Охи-охи как ни в чем не бывало спрыгнул с дерева, встряхнулся и присоединился к уносящемуся прочь маленькому отряду, состоящему из трех неразлучных друзей: человека Докари Та-Микол, вороной кобылы Черники и волшебного зверя охи-охи Гвоздика.

Возвращался рыцарь Докари издалека, от самых восточных окраин необъятной империи. Скорее всего, это было последнее поручение ему, как посланнику: государь обронил в беседе один на один, что желает обновить командование гвардейскими полками, и некоторые влиятельные рыцари хотели бы видеть князя Докари полковником «крылышек», гвардейского придворного полка. Он не против разумных советов, и после возвращения рыцаря Докари к этому вопросу вернется. Быть может, посоветуется с отцом Докари… У Докари голова кружилась сладко, всякий раз, стоило ему вспомнить тот разговор с государем… О, он не подведет! И отец, конечно же не будет против такого назначения — ибо честь велика, что ни говори! И Уфани будет счастлива! Хотя бы потому, что они гораздо больше времени смогут проводить вместе… пока не начнется очередной поход. Гвардия — на то и гвардия, чтобы всегда быть впереди, и на кончике меча нести свое право быть гвардией! Но… До этого дня следовало дожить, доскакать… Странное творилось там, на востоке: вроде бы и мирно вокруг, но неспокойно, неприветливо… Постоянные ливни с грязью, ураганы, что ни день — мелкие землетрясения — и так с самого конца осени… Еще дальше на восток — очевидцы утверждают, что там безлюдная пустыня, образовавшаяся после извержения Горы, но этого рыцарь Дигори не проверял, ибо оный подвиг не входил в его служебные обязанности и не был предусмотрен по времени. Личный гонец Его Величества Токугари Первого добрался до владений графа Лавеги Восточного, где и был принят им хлебосольно и с превеликой радостью! Первым делом граф прочел личное письмо императора, которое тот соизволил начертать собственноручно, и тотчас же после этого — письмо от старинного друга, закадычного друга, собутыльника и соратника, а ныне владетельного князя Дигори Та-Микол, отца императорского посланца. И только потом уже представил его своей жене и многочисленным дочерям. Самые старшие из юных графинь метали в рыцаря убийственные взгляды, он лишь вежливо улыбался в ответ.

Трое суток рыцарь Лавеги — предварительно испросив, как это и предусмотрено вестовым артикулом, разрешения у императорского посланца и получив его — писал собственноручное подробнейшее донесение императору: «Об обстановке на наших восточных рубежах владений Его Императорскаго Величества и людских настроениях в оных, и обо всем протчем сопутствующем оному, а также и погоде зело преудивительной». Пот градом лил с его сиятельства, пергаменты он крушил проворнее иного дровосека в лесу, один за другим!

— Доки… Ты это… Видишь ли, давненько я пергаменты чернилами не пачкал… А ну как ошибки? Под самый нос Его Величеству?

Рыцарь Докари весело рассмеялся и поспешил успокоить старого графа:

— Ваше сиятельство, дядя Лагги, ради всех богов, не беспокойся на сей счет: Его Величеству отлично известно, что самые верные соратники и слуги его отнюдь не те, кто стилусом пребодро чиркают, сочиняя проповеди столичным бездельникам и оды прекрасным дамам, но те, кто провел всю свою жизнь в бою и в походе, не выпуская из рук меча и секиры. Его Величество лично, устным порядком, запретил мне вмешиваться и править твои донесения, ибо Его Величество не желает, чтобы хоть кто-нибудь, включая самих богов, встревал в доверительную беседу с вернейшими и ценнейшими слугами Империи, друзьями и сподвижниками его отца.

Граф Лавеги покраснел до ушей от удовольствия и едва не пустился в пляс, на глазах у восхищенной родни и слуг:

— Его Величество прямо так и сказал?

— Слово в слово! При всех! Я, кстати, уже вчера вечером послал вестового птера с собственным донесением, о том, что я благополучно добрался до владений вашего сиятельства и пользуюсь гостеприимством вашего прекрасного дома.

— Что ты… какие у меня владения… Самые главные мои владения — это моя жена и мои дочери красавицы… Вот у батюшки твоего — вот там да, всем уделам удел, а у меня… Но ты не думай, Доки, я не завидую и не ропщу: это моя земля, мои владения, мои охотничьи угодья, ими я весьма доволен и лучшего не желаю… Так ты, говоришь, женат уже?

— Женат и очень счастлив.

— Эх… гм… поздравляю, конечно! Зверь у тебя — ну просто загляденье! И как ты его не боишься?

— Увы, Дядя Лагги, он меня тоже не очень-то боится… Гвоздик!.. А за уши!?

— Слуг не обидит?

— Исключено, дядя Лагги!

— Тогда оставь ты его, не строжи, пусть побегает вволю: одной уткой больше, одной меньше, пойдем, я тебе сад покажу, а потом грот у пруда, а потом конюшню с горульней… Да когда же обед, раздери меня демоны!!! Голодом хотите уморить нас с князем?..

Еще во время первой совместной трапезы, граф Лавеги с огорчением заметил:

— Доки, моя кухня явно тебя не устраивает…

— Что вы, ваше сия…дядя Лагги! Наоборот, все очень вкусно! Ты ж видишь, что я ни разу от добавки не уклонился!

— Вижу, что кушаешь ты хорошо, как это и подобает рыцарю, но вот вино… Может, ты к другому привык — так скажи, я немедленно велю послать за свежим, любым, каким ты пожелаешь?

Юный рыцарь засмеялся, так, как это он умел делать, то есть, мягко и не обидно для собеседника:

— Дядя Лагги! Все дело в моем простонародном прошлом! Ну… вы знаете…

Граф Лавеги улыбнулся в ответ:

— «Мы» знаем.

— Ой, прошу прощения, все время сбиваюсь. Ты ведь знаешь, дядя Лагги, что я все мое детство провел в трактире, мальчиком на побегушках, среди кувшинов, бочек, кружек, перегара, блевотины… И с тех пор вино не жалую, не люблю его пить! За весь праздничный пир один небольшой кубок — мне этого более чем достаточно, для вкуса и веселья, предпочитаю взвары. Это отнюдь не от недостатка уважения к твоему гостеприимному дому! Бывало, хотя и не часто, что государь… покойный государь, да ублажат боги его душу!.. удостаивал меня приглашением к трапезе, так и он, заметив мое воздержание, однажды не только не отругал меня, но даже и поставил в пример некоторым своим приближенным… Ох, как вспомню тот случай… Я был весьма и весьма смущен, просто весь горел от стыда за то, что явился невольною причиной для высочайшего прилюдного выговора очень достойным людям… Его высокопревосходительство герцог Когори Тумару долго потом проходу мне не давал, все подшучивал надо мною!

— Что поделать, нам старикам уже не понять нынешнюю молодежь и то, чем она живет, чем дышит… Отец твой написал, что Когги погиб? Там… при событиях… тех самых…

— Да.

— Нас они почему-то не коснулись. Помянем Когори. Он был один из нас, из прежнего братства… И каждый раз, как будто из души кусок вырезают… А что Санги Бо? Отец твой забыл о нем упомянуть, но это понятно.

— Санги Бо, славнейший рыцарь на земле и мой наставник, к великому счастью, остался жив! И маркиз Короны жив. И, как мне намекнул один мой очень близкий и надежный друг, при тех событиях присутствовавший, маркиз Хоггроги, вдобавок, совершил невероятный подвиг! Какой — не ведаю.

— Кто бы сомневался в маркизах! Давай, и за них выпьем! Отдельно за Санги, отдельно за Солнышка, и отдельно за твоего друга! И за нас с тобой! А за государей, покойного и ныне здравствующего, выпьем еще отдельно!

— Охотно, дядя Лагги!

Наконец, истекли трое суток, предназначенных вестовым артикулом для составления отчета владетеля приграничного удела своему государю.

— Докари, скажи мне как на духу: точно ли, что Его Величество сам будет мое донесение читать, а не канцлеру переправит?

— Слово рыцаря! Государь молод, но его длань и воля — булатной ковки, все из нас уже имели возможность в этом убедиться. Любые важные донесения он читает лично и делает это первым. Твое же донесение, Дядя Лагги, он ждет и считает за одно из важнейших, я сам слышал сие из его уст.

— В добрый час! Помогут мои каракули государю, нет ли — а я старался. Коли ты не берешь от меня заводного коня — то это твое право, ты гонец Его Величества, но сию сумку — возьмешь, я уже все примерил и рассчитал, она как раз к седлу приторочена будет, ни мечу, ни колену не помешает.

— Дядя Лагги…

— И без возражений, молодой человек! Эй, подайте сюда, я сам!.. Вот так. Возьми еще: это четвертушка пергамента, в ней опись содержимого, чтобы тебе на привале не запутаться, а это письмо — отдельно, от меня, от моей неразлучной супруги, от моих дочерей: ближайшему другу и твоему несравненному батюшке, владетельному князю Та-Микол, а также и с глубочайшими поклонами твоей несравненной матушке, блистательной и очаровательной княгине Та-Микол! А если они, вдобавок, соберутся навестить меня…

— Они будут счастливы твоему письму, дядя Лагги!

— Ну уж… счастливы… Скачи, сынок!.. Марш, марш!.. — Голос старого графа предательски дрогнул, он решительно отвернулся… дабы ненароком не подать юноше какого-нибудь неправильного примера в рыцарском поведении… и зашагал, кругленький и важный, в окружении небольшой свиты, к подъемному мосту, домой…

Это было несколько дней назад, подаренная кожаная сумка с вкуснейшими припасами от графа Лавеги Восточного заметно исхудала, но рыцарь Докари не очень расстраивался по сему поводу: денег при нем довольно и он, пожалуй, даже соскучился немного по трактирной пище… Для имперских посланцев особое щегольство — ночевать в поле, но иногда и на постоялом дворе не возбраняется, дабы в горячей кадушке поплескаться, грязь смыть. Еда трактирная не то чтобы вкуснее — но не ты ее готовишь да разогреваешь: стукнул кольчужной рукавицей по столу — уже бегут с дымящимся подносом, и посуду мыть не надо! А еще лучше — дома!.. Надо будет исхитриться таким образом, чтобы сначала домой, к Уфани, а потом к матушке, и все это в первый же день возвращения, и чтобы ни одна из них не почувствовала недостатка внимания с его стороны… Сие весьма непросто осуществить, но рыцарь должен уметь преодолевать любые препятствия!.. Он сумеет!

Черника мчалась во весь дух, в тайной надежде измотать и загнать, наконец, хвастунишку Гвоздика, тем более, что она скачет по ровной дороге, безо всех этих ужимок и барахтаний, как это и положено гордой боевой лошади, не то что этот… обманщик, бездельник и хныкун… А ее хозяин тоже очень любит!

— Устала, Черничка?

— Не-е-е-ет!

— Устала. Скоро устроим привал, там все отдохнем. Но овес — только Чернике и больше никому! Гвоздик! Ты чего там учуял?.. В разбойники не отпущу!

Гвоздик вдруг повел себя не совсем обычно: выбежал из кустов на дорогу, стал держаться ближе к всаднику, но при этом начал высоко подпрыгивать, как бы высматривая то, что сумел учуять верхним чутьем… Впереди маленькая стоянка: лошадь, костер, человек… два человека. Гвоздик взвизгнул и помчался к костру, по прыжкам было видно, что он рад, очень рад, что он встретил кого-то знакомого, хорошо зна… Снег! Ур-р-ааа! Воистину эта поездка была полна чудес!

Путник, сидящий у костра, вскочил и вытянутыми руками попытался остановить вставшую на дыбы тушу.

— Гвоздик! Ты ли это? Только не лизать! Не лиза… Ой! А где… Ну вот!.. Лин, ты что ли?.. Погоди, ничего не вижу, лицо оботру!.. Плохо же ты воспитываешь своих друзей, дорогой князь! Нет, но всего обмусолил! Ну, здравствуй, что ли! Давно мы с тобой не виделись!

Друзья обнялись, а неугомонный Гвоздик и тут попытался ввинтиться третьим, доказать, что и охи-охи среди людей совершенно не лишний; впрочем ему этого не удалось, и он, позорно низвергнутый на четыре лапы, под насмешливыми взглядами Черники и еще одной, ему незнакомой лошади, взялся обходить дозором стоянку… Неподалеку от костра, с наветренной стороны, спал на подстилке человек. Гвоздик втянул ноздрями воздух… еще раз… поразмыслил… Это был странный человек и пахло от него странно. То есть, большинство запахов обычные, человеческие: железо, пот, вино, человеческая пища, всякие другие выделения… Но и что-то иное… Такое… такое… на что-то похожее, вроде бы Гвоздик ощущал нечто подобное… не вспомнить где и когда… Лучше этого незнакомца не трогать, ни сейчас, ни вообще… Нет, Гвоздик его совершенно не боится, просто… он бы не хотел с ним связываться… ни с бодрствующим, ни со спящим… Это все равно, что сражаться с волнами или с булыжником…

— …хвост отрастет, уже отрос почти, видишь, шишка набухает, через месяц-полтора из нее новая голова вылупится. Но хвост — это пустяки, ты бы видел, Снег, как его безглазые разделали!

— Верю, знаю, имел возможность любоваться, у самого пара царапин образовалась во время той ночи. После них и червей не оставалось. Послушай, а Черника-то как уцелела? Дай-ка, я ей еще раз лобик почешу… Она ведь тоже с тобою была?

— Да, вот, уцелела, и она, и остальные лошади, на Черничке — ни царапины, только перепугана была, бедная. Похоже, что Морево до них добраться не успело. Или Гвоздик преградою встал, я его как раз возле конюшни нашел, он там безглазых крушил. Мы потом, когда все закончилось, втроем с маркизой Тури и ее духовником, жрецом Скатисом, почти сутки подряд над Гвоздиком колдовали, вместе и по очереди! Вытащили на белый свет, хвала всем богам! А вот скажи, Снег, почему так: все рваные раны ему заживили, все эти порезы и прокусы убрали, но хвост очень медленно восстанавливается?